Игра в «Потрошителя»

Он вышел из комнаты, снял маску и перчатки, велел снова запереть дверь и никого не пускать. Потом позвонил Петре, чтобы та вызвала патологоанатома и прочий персонал: нужно исследовать место преступления, зарисовать все, что находится в комнате, сфотографировать, заснять на пленку и только потом спустить с потолка и вынести тело. Инспектора пробрала дрожь, он застегнул молнию на куртке и вдруг вспомнил, что не позавтракал и даже не выпил кофе. В мгновенном озарении увидел Карлу с двумя большущими чашками в руках, голую, стройную, как газель, с выступающими бедрами и ключицами, с потрясающей грудью, на которую она три года копила; сказочное создание с другой планеты, залетевшее по ошибке к нему на кухню.

Сержант Десев спустился на улицу, отогнать журналистов и зевак, а Боб Мартин составил предварительный список лиц, которых нужно допросить, и просмотрел последнюю почту Рэйчел Розен, несколько счетов, пару каталогов, три газеты и конверт из Банка Америки. В пакете оказалась очередная хрустальная зверюшка. Боб Мартин позвонил портье, и тот объяснил, что миссис Розен уже несколько лет каждый месяц получает по такой фигурке.

Вскоре явилась следственная группа в полном составе, возглавляемая Ингрид Данн и в сопровождении Петры Хорр, которой тут нечего было делать; в качестве предлога она принесла инспектору, будто прочитав его мысли, кофе с молоком в гигантском стакане. «Простите, шеф: замучило любопытство, хотелось увидеть ее собственными глазами», — объяснила она. Боб Мартин вспомнил историю, которую рассказала ему Петра после праздничной пирушки, начавшейся с мохито и пива в «Камелоте», старинном баре на улице Пауэлл, куда полицейские и детективы обычно заходили после дежурства, и закончившейся в комнате Петры слезами и признаниями. Они собрались отметить осуждение О’Джея Симпсона в Лас-Вегасе — вооруженное нападение, похищение людей, тридцать три года тюрьмы, — которое приветствовали как наглядное доказательство того, что высшая справедливость существует. Всеобщее восхищение подвигами футболиста сменилось негодованием семь лет назад, когда его признали невиновным в убийстве бывшей жены и ее друга, хотя улики против спортсмена были более чем убедительными. Полицейские всей страны чувствовали себя оскорбленными.

Тот вечер в «Камелоте» имел место в декабре 2008 года, тогда Петра уже работала какое-то время в департаменте. Боб Мартин подсчитал, сколько они уже сотрудничают, и удивился, что Петра ни на день не постарела, все тот же сорванец, та же девчонка, которая, выпив три мохито, расчувствовалась и пригласила его в комнатушку, которую снимала в каком-то доме. Она жила тогда, как бедная студентка, все еще выплачивала долги, которые оставил ей в наследство мимолетный муж, уехавший в Австралию. И Петра, и Мартин были свободны, ни с кем не связаны, ей требовалось человеческое тепло, она взяла на себя инициативу и стала ласкать его, но Боб Мартин оказался более устойчив к алкоголю и с последним проблеском сознания решил вежливо отвергнуть авансы. Утром оба раскаялись бы, в этом инспектор был уверен. Не стоило ставить под удар превосходные рабочие отношения ради пьяных поцелуев.

Они улеглись одетыми на кровать, Петра положила ему голову на плечо и излила все печали своего короткого жизненного пути; Мартин слушал урывками, борясь со сном. В шестнадцать лет Петру приговорили к двум годам тюрьмы за хранение марихуаны — частично из-за некомпетентности общественного адвоката, но прежде всего из-за легендарной строгости судьи Рэйчел Розен. Два года растянулись на четыре, потому что другая заключенная попала в больницу после ссоры с Петрой. Петра уверяла, что та поскользнулась, упала и ударилась головой о бетонный столб, но Розен квалифицировала это как нападение с отягчающими обстоятельствами.

Через полчаса, когда Рэйчел Розен сняли с вентилятора и положили на носилки, Ингрид Данн поделилась с инспектором впечатлениями:

— На первый взгляд могу прикинуть, что смерть наступила по меньшей мере два дня назад, может быть, три, разложение проходило медленнее обычного, потому что эта комната — настоящий холодильник. Здесь что, нет отопления?

— Портье говорит, что каждый жилец сам его регулирует и платит отдельно. Рэйчел Розен не бедствовала, но терпела холод. Причина смерти, думаю, очевидна.

— Ее удушили, но не той веревкой, которая у нее на шее, — сказала Ингрид.

— Да?

Патологоанатом показала тонкую синюю черту, не совпадающую со следом от веревки, и объяснила, что эти повреждения нанесли, когда судья была жива, потому что произошел разрыв кровеносных сосудов. Веревка врезалась в кожу, но не оставила синяков, хотя и выдерживала вес тела, потому что затянули ее после смерти.

— Эту женщину сначала задушили, а потом повесили, минут через десять-пятнадцать, когда на трупе уже не появляются синяки.

— Вот почему вентилятор не сорвался с потолка, — проговорил Боб Мартин.

— Не понимаю, о чем ты.

— Если бы женщина боролась за жизнь, пыталась встать на цыпочки, дотянуться до кровати, как я вначале думал, вентилятор не выдержал бы толчков.

— Если она уже была мертва, зачем ее повесили? — спросила патологоанатом.

— Это ты мне расскажешь. Думаю, ей заклеили рот, чтобы она не кричала, то есть еще при жизни.

— Во время вскрытия я сниму скотч, и тогда мы узнаем точно, но трудно представить себе, зачем нужно было заклеивать ей рот после смерти.

— Затем же, зачем повесили труп.

После того как унесли тело, инспектор приказал следственной группе продолжать работу, а сам пригласил Ингрид Данн и Петру Хорр позавтракать. Последний момент расслабления перед погружением в водоворот нового расследования.

— Вы верите в астрологию? — спросил Боб Мартин у своих спутниц.

— Во что? — переспросила Ингрид.

— В астрологию.

— Конечно, — кивнула Петра. — Никогда не пропускаю прогноза Селесты Роко.

— Я не верю в это, а ты, Боб? — спросила Ингрид.

— До вчерашнего дня не верил, но сегодня начинаю сомневаться, — вздохнул инспектор.

Суббота, 11 февраля

Щадя чувства Элсы, которая воспитала его дочь и заботилась о его семье вот уже семнадцать лет, инспектор назначил Уго Домингесу встречу у его сестры Ноэми, которая жила в зоне Канала, в поселке Сан-Рафаэль, а не вызвал его в департамент полиции, как того требовали правила. Мартин взял с собой Петру Хорр, чтобы та делала записи. Пока они ехали, Петра сообщила, что семьдесят процентов жителей зоны Канала — латиноамериканцы с низкими доходами, многие без документов, в основном это выходцы из Мексики и Центральной Америки; чтобы сэкономить на квартирной плате, они живут по нескольку семей вместе. «Вы слышали о теплых постелях, шеф? Это когда два человека, или даже больше, спят в одной и той же постели по очереди, согласно графику», — говорила Петра. Они проехали мимо «стоянки», где в три часа дня все еще околачивалось около дюжины человек, ожидая, что кто-нибудь их заберет и даст на несколько часов работу. В квартале ощущался явственный латиноамериканский дух: такерии, рынки, где продавались южные фрукты и овощи, вывески на испанском языке.

Дом, в котором жила Ноэми, один из многих ему подобных, оказался бетонной коробкой, выкрашенной в цвет майонеза, с маленькими окнами и наружными лестницами; двери квартир выходили на крытые лоджии, где взрослые собирались, чтобы побеседовать, а дети — чтобы поиграть. Из открытых дверей доносились звуки радиоприемников и телевизоров, настроенных на испаноязычные программы. Мартин и Петра поднялись на третий этаж, провожаемые враждебными взглядами: жильцы не доверяли чужим и чуяли издалека представителей власти, даже в штатской одежде.

В квартире, состоящей из двух комнат и ванной, их встретили все её обитатели: Ноэми и трое ее детишек, какая-то родственница, очень юная, с животом, выпиравшим наподобие арбуза, и Уго, младший сын Элсы, двадцати лет. Отец детишек Ноэми испарился сразу после рождения младшего. Мальчику только что исполнилось пять лет, и теперь у нее был новый друг, никарагуанец, который жил с семьей, только когда бывал в районе залива, но это случалось редко: он работал дальнобойщиком. «Смотрите, как мне повезло: я встретила хорошего человека, да еще и с работой» — так Ноэми определила ситуацию. Холодильник, телевизор и диван занимали все пространство гостиной.