Игра. Достоевский

— Нет, я уже от этого отказалась, теперь уже это прошло.

— Но как же ты могла прийти к самой мысли об этом?

— Очень уж увлекает. Огромность этого шага. Ты только подумай, как это просто: один жест, одно движенье, и ты в числе знаменитостей, гениев, спасителей человечества, великих людей.

— Полно, полно тебе, вечная слава зарабатывается только трудом.

— Или беспримерной отвагой.

— А о муке совести ты не подумала?

— Именно это и остановило меня. Я подумала вдруг: непременно казнят, а ведь прожить где-нибудь в тишине, на солнце, у южного моря, лет до восьмидесяти очень недурно.

Ему удалось в страшной спешке, чуть ли не в панике увезти её из Парижа. Они путешествовали, осматривали Женеву, Турин, Геную, Рим. То как прежняя она была с ним, страшно близкая, долгожданная, чудо добра и тепла, то снова металась, рвалась к Герцену в Лондон, мечтала покончить с собой, собиралась в Америку к бегунам или снова навечно заточиться в родную деревню. Он то кружился в ослепительном счастье, то бесконечно страдал. Наконец они расстались в Берлине. Он воротился в Россию, домой, она поскакала в Париж. Они после встречались ещё. Он сделал ей предложение. Она с какой-то цинической грубостью отказала ему. Оскорблённый, раздавленный, он всё-таки удержался и только с болью сказал:

— Если ты когда-нибудь выйдешь замуж, ты на третий день мужа возненавидишь и бросишь. Ты мстишь мне за то, что раз отдалась и не можешь мне это отчего-то простить.

Что-то ещё между ними тянулось, страдало и ныло. Назад тому месяцев пять, уже в Дрездене, от Ани тайком, он ответил ей на письмо, подробно, сколько позволила деликатность, рассказал о себе и сказал своё мнение, что счастливой ей трудно быть, думая про себя, что счастливой ей быть невозможно, и попытался ей её объяснить:

«О, милая, я не к душевному необходимому счастью приглашаю тебя. Я уважаю тебя (и всегда уважал) за твою требовательность, но ведь я знаю, что сердце твоё не может не требовать жизни, а сама ты людей считаешь или бесконечно сияющими, или тотчас же подлецами и пошляками. Я сужу по фактам. Вывод составь сама...»

И ещё там вырвались из самого сердца слова:

«До свидания, друг вечный!..»

Это он написал, но ведь это именно было прощание, он не сомневался, что навсегда. Как же возможно тут ревновать?

Он не приметил, как Аня отправилась спать, поднял глаза, усталые, мрачные, а её уже нет за столом. Он было поднялся, чтобы поцеловать её на ночь, но тут вспомнил весь потерянный вечер, его обожгло какой-то непримиримой, отвратительной злобой, и он бессильно опустился на стул.

Поздним утром, когда он лежал на диване, медленно и с трудом одолевая гнетущую тяжесть в точно раздутом, раздавленном теле, в голове его смутно зашевелилась какая-то мысль. Мысль о женщине, может быть, и о той, о которой так обречённо и всё ещё страстно думал вчера, но, скорее всего, уже о другой.

Женщина была страшно сильной, порывистой, страстной и в то же время разломанной чем-то неясным ещё: может быть, самолюбием, унижением, страдальческой, поруганной юностью, может быть, необыкновенной своей красотой.

Он поднялся, силясь удержать эту мысль, чтобы тщательней и полней обдумать её, однако не имел ни малейшего представленья о том, для какой именно надобности ему эта отрывочно-странная мысль, и она от него уходила, сменяясь то пустыми, то горькими мыслями о собственной своей неприкаянности и слепоте.

Кому бы он решился дать эту женщину? Красавцу? Да разве Красавец стоит её? Или тому, кто в мыслях его всё ещё жил как Христос? Это бы хорошо, хорошо, но как же решиться на этот чудовищный шаг, решительно зная о том, как такая-то женщина измучает, истопчет его, как, истоптанный, он столько времени мучился сам?

Всё в его жизни как-то криво пошло.

И он, печальный, полубольной, всё ещё не решившийся ни на что, брезгливо и нехотя принялся за утренний кофе.

Он так был сосредоточен на этом, что заметил Аню только тогда, когда она возвратилась после долгой прогулки, усталая, с мрачнейшим лицом и с какими-то пустыми глазами, точно не видевшими его, не желавшими видеть, что лучше всего давало понять, как ей тяжело, но он, разрешая безуспешно трудный вопрос о неподатливых героях своих, промолчал, наблюдая почти без смысла и мысли о ней, как она бесцельно бродила по комнате, будто наводила порядок, которого не было всё равно, переставляя с места на место одни и те же предметы.

Он пересел за свой стол, раскрыл как попало тетрадь, потому что ни о чём больше думать не мог, так что записи всегда шли без порядка. Было необходимо эту женщину записать, а потом уж додумать, в который вставить роман, он уж потянулся было к перу, да опять возвратился к мысли о том, за который приняться роман, поскольку именно это и было в эту минуту важнее всего, думал, думал и ничего не решил, глядь, а уж время обедать идти.

Он поднялся мрачный, недовольный собой, повязал в полном молчании галстук, облачился в сюртук и в раздумье стоял в дальнем от двери углу, позабыв, куда собирался, снова погрузившись, как в омут, в своё.

Она посмотрела на него своим кротким, испытующим взглядом, подскочила и по-детски расхохоталась ему прямо в лицо. Он понял, что она не сердилась, обмер от счастья, вспомнил, что сердился-то именно он, попытался сохранить лицо непроницаемым и холодным, но она продолжала так звонко смеяться, а он жаждал так примирения, не умея и не желая подолгу сердиться, что, улыбнувшись, сначала невольно, тоже расхохотался и сел, позабыв окончательно обо всём. Она вскочила к нему на колени, стала просить, чтобы он не сердился. Он обещал, целуя её. Они пообедали мирно, и он ощущал непрерывно, что вот она рядом, что вот она с ним и он этим счастлив и этим спасён. С этим он всё одолеет.

И роман?

И роман!

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1821 год

30 октября (11 ноября нового стиля) — в Москве в здании Мариинской больницы у штаб-лекаря Михаила Андреевича Достоевского родился второй сын, Фёдор.

1831 год

Лето — М. А. Достоевский приобретает в Каширском уезде Тульской губернии сельцо Даровое, где семья Достоевских проводит лето.

1834 год

Осень — Фёдор Достоевский и его старший брат Михаил поступают в московский пансион Л. Чермака.

1837 год

27 февраля — смерть матери Достоевского Марии Фёдоровны (урождённой Нечаевой, родилась в 1800 г., вышла замуж в 1819 г.).

Май — Фёдор и Михаил переезжают в Петербург для поступления в Инженерное училище.

1838 год

16 января — поступление в Инженерное училище.