Игрок

Разумеется, дело не в именитом пациенте (к которому я стараюсь не приближаться из-за прошлой истории), и не в журналистах, и даже не в пресловутой невозможности припарковаться. Дело в родителях, скандале, одном типе, потрясающем паспортом… Вот как его угораздило сравнить мою болезнь со съемками в порно? Так и хочется по лбу себя хлопнуть. А еще лучше — его.

Я сегодня хмурая не одна. Двадцать третье февраля на календаре — и это значит, что ближе к вечеру будет много травм из-за драк. Навряд ли мы уйдем отсюда рано или уйдем вообще.

Но сначала у нас с Капрановым целых две аневризмы. И — знаете что? — две лучше одной. Потому что вторую краниотомию (трепанацию) он обещал мне. В смысле доверить обещал, а то ведь напридумываете, зная Капранова-то… Это радостно, ура и все такое, но особого энтузиазма я все же не чувствую.

Как получилось, что вчера начиналось так вкусно, контрастно и внезапно, а сегодня я снова чувствую себя участницей бессмысленного кругового забега? Каждый день то же операционное платье, та же медсестра, шум воды в той же раковине, все те же эхокардиограммы и снимки МРТ, все тот же сниженный сердечный выброс. И только цифры меняются. Скальпель на десять, скальпель на одиннадцать. С тех пор, как я проснулась в объятиях Арсения, прошло двадцать три часа. До двадцать третьего марта осталось двадцать восемь дней. А, может, цифры придуманы, чтобы мир не казался настолько однообразным? Перевернул страничку календаря — и ждешь, что что-то изменится.

Но разве мы хотим что-то изменить? Хотим, пожалуй, но только если к лучшему. А пока не знаешь, в каком направлении двигаться правильно, просто повторяешь. В точности. И я повторяю идеально: круговой разрез, снятие скальпа, несколько отверстий нейрохирургической дрелью, круговое выпиливание краниотомом, снятие костного лоскута, крестообразный разрез твердомозговой оболочки и, наконец, выход в космос — открытый мозг. Иные лишь цифры. У Капранова на те же действия ушло меньше времени. Зато никто не пострадал.

На небе зажигаются звезды, а я сижу на кушетке и набираюсь сил. Видимо, предстоит еще одна операция. Поступил пациент с проломленным черепом, ему сейчас делают снимки. Он в коме, и скорее всего, виной тому обширное кровотечение. Была драка, двадцатидвухлетний парень приложился головой о поребрик. Содержание алкоголя в крови промилле три. Отметил знаменательный день, молодец.

— С праздником, — поздравляю мимо проходящего Архипова.

— Чего? — переспрашивает коллега.

Взгляд у него осоловелый — видимо, тот еще денек выдался. Хотя чему удивляться? Для общих хирургов подобные дни особенно паршивы. При драках все-таки бьют обычно по телу, а там, соответственно, разрывы селезенок, ножевые ранения и прочее.

— Двадцать третье февраля, — напоминаю.

— А, спасибо, — внезапно он сворачивает ко мне и плюхается на кушетку рядом. — Только этот праздник ко мне отношения не имеет. Ординатура, степень и все прочее, знаешь ли. Лучше бы поздравила отца с братьями и парня, который оставил на твоей шее очаровательный засос. Кстати, кто он?

— Да так, один тип, которому я выиграла в покер несколько миллионов, — отвечаю.

— Если не хочешь об этом, так бы и сказала. Не обязательно язвить, я же тебе не Капранов.

От этих слов моя усталая физиономия, наверное, впервые за день расплывается в широкой улыбке. Порой правда — лучшее лекарство.

— Прости, привычка.

Я действительно не стала поздравлять родных, хотя и брала уже телефон в руки, — побоялась не сдержаться. Вчера долго не могла уснуть, пытаясь забыть о скандале, о словах Яна, убедить себя в том, что Арсений был честен со мной, сказав, что ему ни к чему лишние проблемы, а, значит, и невиновен, но не вышло. Я злюсь на них, на них на всех. Где правда? Где справедливость? Я хочу позвонить отцу и наорать за то, что он вынудил меня признаться в болезни парню, который мне понравился, но не был готов к откровениям. Есть причина, по которой ты не протягиваешь людям руку со словами: «Здрасьте, Жен Санна, очень приятно. У меня триада Фалло».

Эта информация для круга избранных, и только нам решать, кто в него входит. Нет человека, который захотел бы стать лучшим другом умирающему. Аномалии нас отпугивают. Но ведь должен быть и шанс на счастье. Я не плохой человек и не пустышка, мне всего-то нужно чуть-чуть времени, чтобы рассказать о своей любимой кухне, музыкальной группе, позволить узнать себя… Кстати, со мной даже может быть весело (с поправкой на мед образование, но все же). Только какая разница, кто захочет находиться в обществе девушки, про болезнь которой рассказывают родители? Я чувствую себя так, будто на мне поставили жирный крест.

— Доктор Елисеева, — бежит ко мне интерн со снимками.

— Доктор Елисеева отправляется в скорую, — отрезает точно из-под земли выросшая Павла. — Равно как и доктор Архипов. Пусть Капранов ищет себе других ассистентов — тех, у кого с нейрохирургии часов недостает.

А дальше мы обследуем пациентов, заказываем анализы, шьем. И так до самого утра. Подумать только, вчера я жаловалась на однообразие в операционной…

Вместо завтрака мы сидим в баре, расположенном вблизи от больницы, а персонал на нас поглядывает очень недовольно. Еще бы. Они тоже пахали всю ночь, и отнюдь не горят желанием обслуживать ранних пташек, у них «мертвое» время, но мы тут как тут. Нарушаем уединение. Вдвоем на все заведение, даже косточки посетителям не помоешь.

Не знаю, что случилось с коллегой, но лично я ужасно голодна, устала, а на душе все еще скребут кошки. Сколько ни думала — не смогла решить, как помириться с родными и одновременно донести до них, что не одна я была неправа. Они ведь считают, что раз заботятся, то не могут причинить вред. Это наше вечное яблоко раздора.

— Ну и что ты куксишься? Из-за парня, что ли? — спрашивает Архипов, указывая на мою шею. Молчу, очень не хочется еще и Арсения приплетать. — И что скрываешься? Это коллега?

— Какой бред, скажешь тоже, — морщусь и делаю глоток кофе. Раз в месяц себе позволяю. Один раз. В конце-то концов, машину вести надо! Ночная смена измотала, но еще и спать в больнице совсем не хочется, а, значит, надо домой попасть.

— Расскажи, что ли, откуда такая принципиальность, — зевнув, спрашивает.

— Что, правда хочешь знать?

— Только если это весело.

Я усмехаюсь. Потому что и впрямь весело. Теперь. Тогда было совсем не смешно.

Мои самые длительные отношения начались в институте в районе четвертого-пятого курса. Он был моим одногруппником, очаровательным и веселым парнем с толпой друзей, интересных мне лишь постольку, поскольку те были именно его друзьями. Нас считали красивой парой, и все, казалось, всерьез. Правда он был приезжим, жил в общежитии, с его родителями было непросто познакомиться (далеко), и оттого с моими знакомство тоже вечно откладывалось, но, в остальном, все как надо и даже лучше… пока во время практики на пятом курсе я не познакомилась с Андреем Капрановым.