Игрок

— Следи за светом, — настойчивее повторяет Капранов.

— Как мой отец? — спрашиваю. Если сейчас мне скажут, что это все дурной сон, что мне приснился весь произошедший кошмар, я стану счастливейшим человеком планеты.

В ответ коллективный вздох облегчения. Это означает, что с отцом все хорошо? Они же довольны, разве нет?

— Слава Богу. — Дима даже глаза закрывает.

— Елисеева, это фонарик. Следи за светом, или хочешь, чтобы я признал тебя невменяемой?

— Так вы уже напортачили, или у меня в палате субботник? — пытаюсь отшутиться. То, что они так спокойно отреагировали на мой вопрос, означает, что с папой все хорошо, не так ли?

— Ну, чувство юмора в норме, а остальное приложится.

С этими словами он глубоко втыкает иголку мне в ногу. Аж подбрасывает от боли. Крепкий русский отборный удается сдержать с трудом, но я еще со школьных времен спец по сокращенным изложениям. Суть передать вполне удается. Кратко и доходчиво.

— Супер, — соглашается со всеми новообретенными статусами Капранов. — Ну хоть теперь ты за светом последить не против? — ласково вопрошает наставник.

Приходится подчиниться, затем пожать пальцы, уверить, что все конечности в норме, а в довершение — выяснить первопричину обследования.

— Короче, сердце тебе подлатали, мозг за восемь минут не высушили, все путем. Отдыхай, пока дают. — С этими словами Капранов хлопает меня по правому плечу и уходит из палаты.

— Как. Мой. Отец?! — рявкаю ему вслед в надежде хоть на какие-то пояснения. Да сколько же времени мне придется воевать со снотворными препаратами за информацию?!

Как пошутил Капранов, все лишние запчасти, которые есть в человеческом теле, из папы вынули и можно бессовестничать дальше. Это похоже на правду. Покромсали его душевненько. Проще сказать, что хирурги не тронули, чем то, что сочли лишним.

Меня привезли к отцу в кресле-каталке спустя пару дней после пробуждения (Архипов по блату расстарался), и теперь я сижу у постели папы, наблюдая за тем, как он спит. Выглядит паршиво: глаза ввалились, кожа приобрела какой-то сероватый оттенок. Я раз за разом пытаюсь вспомнить форму его носа, ведь есть такая примета: если заострился — быть беде. Упоминание о ней въелось в мозг вместе с текстами французских классиков, коими я зачитывалась еще в школе, предпочитая их русским коллегам. Месье часто писали о болезнях и подверженных им людях. И сейчас все они вспоминаются очень отчетливо, а вот профиль отца — нет.

У каждого ребенка есть период, когда он берет в руки карандаш и начинает воображать себя великим художником. Я не являюсь исключением из правил, и как-то раз вздумала нарисовать кошку, вот только села над листом бумаги и застыла. Потому что я ее не помнила. В смысле я видела кошек на улицах каждый день, пожалуй, даже любила… но я не помнила устройство лап, толщину шеи. Я знала, узнавала и не замечала. Это потрясло меня до глубины души в тот день, и продолжает потрясать раз за разом. Мы так много всего знаем, но не осознаем и не замечаем…

Но я была еще более слепа, чем думала. Когда внезапно в палату отца входят Арсений с Ви, они грызутся совсем как супруги, прожившие в браке лет двадцать пять, а меня охватывает ужас. Черт меня дери, я ведь знала, что он меня не хочет, но тем не менее даже не заподозрила, что причиной тому может быть другая женщина…

ГЛАВА 13 — Орел. Все было ошибкой

Так и получилось, что на следующий день, после того как он временно заступил в должность кассира, в утренней полутьме он увидел очень тонкую щиколотку, показавшуюся из-под котикового манто в тот момент, когда женщина скользнула в автомобиль; в нем родилось то странное чувство равнозначности двух понятий: порядок-долг и приключение-грех, какое бывает только раз в жизни и длится всего минуту; под его влиянием любая мелочь может внезапно стать весомой и решающей. 

Эрих Мария Ремарк. От полудня до полуночи

Жен

— С ума сошел так долго? — ворчливо спрашиваю отца, который только что не позволил мне залезть в машину самостоятельно, поскольку дверь открывать должен мужчина. Я не жалуюсь, это очень приятно, особенно если вырядиться как я сегодня, но, блин, я бы лучше побыстрее нырнула в теплый салон ламборгини! — Думала, к месту примерзну. В следующий раз будешь забирать меня прямо из квартиры! — бурчу недовольно.

— Ну прости, — воркует папа и целует меня в висок. — Только сначала ответь на вопрос: чего ради на деловой ужин ты вырядилась в чулки со стрелками?

— С того, что подтекст мероприятия им полностью соответствует, — ничуть не тушуюсь я и юркаю в машину, пока не разгорелся допрос.

Я ушам своим не поверила, когда услышала новость, что Кирилл Харитонов позвонил моему отцу и предложил встретиться, чтобы обсудить «проблему трудоустройства его ребенка». Честное слово, это такой абсурд. Кажется, с родителями начинают разговаривать, когда просят руку и сердце девушки, а не работу. Но у меня все иначе. Руку уже потребовали, подержались, а сердце — пусть и потенциальное — отобрали заранее, но о работе просят, видимо потому что больше ничего недозволенного не осталось… И ведь прав, сатаненок! Если кто и может повлиять на мое решение работать на Рашида, так именно отец, именно обиженная сторона, которая также глас разума по совместительству. Боюсь, папа может согласиться — если, конечно, ему предложат достойную альтернативу украденному. Он верит в компромиссы.

С самого детства отец подтрунивал над моей категоричностью, не уставая повторять, что жизнь вообще бесчестна. Я дулась, не понимала, спорила, каждый раз наступала на те же грабли, но он ни разу не пошел мне на уступки и не попытался успокоить. Нечего к этому привыкать. Жизнь действительно несправедлива, и нет смысла ждать конфету за каждую случившуюся пакость, тем более от того, кто за нее не ответственен. Я могу сколько угодно обижаться на творящийся вокруг беспредел, но отчетливо осознаю: покуда не попыталась его остановить — жаловаться на жизнь права не имею. Но это не значит, что я смирилась или смирюсь когда-нибудь.

— Так, говоришь, чулки для делового ужина — самый типичный наряд?

— Нет, пап, но я пыталась подчеркнуть, что иду не на собеседование. Два росчерка во всю длину ноги, как тебе?

— Дочь, ты что-то перепутала. По крайней мере негативных эмоций твой наряд не вызывает.

Действительно, вырядилась как на свидание, но после операции я еще не выходила в люди и не сдержалась. Кстати о ресторане мы изабавно. Кирилл позвонил папе с предложением встретиться, и тот оказался не против ужина с оппонентом (держи врагов близко), но, разумеется, поинтересовался и моим мнением, которое звучало коротко: это бред, абсурд, и работать на Харитоновых я ни-ни. В итоге, на следующий день, когда Кирилл явился за ответом, папа, как истинный адвокат, воспользовался моей горячностью, придрался к словам, и получилось, что я вещала о нежелании работать, а не ужинать. Дурочка. Вот, еду теперь в ресторан. Кстати, пусть отец и подкалывал меня по поводу чулок, сам вырядился в дизайнерский костюм. Еще бы, встречаться с врагом нужно во всеоружии!

Ресторан, в который нас пригласили, открылся совсем недавно, и туда так запросто не попадешь, поэтому Кирилл встречает нас лично. Только трость оставил у столика (ведь идти-то всего ничего), но вдруг оказалось, что для таких подвигов он еще слишком слаб. Эти несколько метров так тяжело ему даются, что сердце кровью обливается. Стремительно отворачиваюсь, потому что хочу ему помочь, а не должна. Мне уже весьма недвусмысленно намекнули, что в услугах сиделки более не нуждаются.