Игрушка для хищника

Привожу в свой загородный дом, — о домике в поселке можно уже даже не думать.

Зато здесь — крепость. И охрана. Только разве что колючей проволоки не хватает. Дворец и бункер в одном флаконе.

Дергается всем телом, когда я прикасаюсь, чтобы взять ее на руки и вынести из машины.

— Сама могу дойти, — бормочет рваным хрипом. Опять — безжизненным.

— Жену на руках положено в дом вносить, — цежу сквозь зубы. Подбрасываю выше и медленно иду со своей бесценной ношей на руках, не обращая внимания на ливень и молнии.

Глава 19

— Выпей, — едва переступив порог гостиной, утопающей в цветах, наливаю ей хороший стакан коньяка.

Думал, заехать сюда после брачной ночи, показать ей наш дом. Пять тысяч роз заказал. А теперь — только задохнуться от их запаха. От мыслей о том, как все могло бы быть по-другому. Как все, мать его, должно было быть!

— Просто. Молча. Выпей, — отбрасываю руку, попытавшуюся слабо оттолкнуть и буквально вливаю в рот. — А теперь — ванна.

Она мотает головой, скребется ногтями о мою грудь, но я уже не обращаю внимания, просто тащу.

— А дальше? — вскидывает голову, как только на нее полилась горячая вода. — Будешь держать в подвале и насиловать, да? Так ты любишь, Тигр? Так тебя вставляет?

— Дальше мы просто сядем у камина и поговорим. Если ты обещаешь, что ничего с собой сейчас не сделаешь, я оставлю тебя пока здесь одну.

— Я? — резкий смешок бьет меня насквозь, обжигая и пронзая одновременно. — Это ты со мной все делаешь. Ты!

— Не закрывай дверь, — оставляю ее в воде прямо в одежде. В разорванном грязном платье, которое мечтал снимать с нее медленно и нежно. Не могу сейчас притронуться даже, чтобы его снять. Рефлекс у нее сработает. И тогда — все уже. Никто никого не услышит.

— Твою ж мать, — ору, лупя по стене до крови на костяшках, оказавшись в своем кабинете.

И повалиться на пол хочется и блевать судорожной кровью, — от того, что ничего уже и близко, на десятую часть даже не будет так, как раньше. Кожу на себе когтями рвать.

Надо было следить за этой тварью. Не подпустить его и близко. Надо было… Рассказать ей все, пока она еще не вспомнила сама? Да… Пока еще любила… Пока ужаса того, прежнего, не ощутила заново… Надо было… Но… Слишком я боялся ее потерять.

* * *

Света.

День, который должен был стать самым счастливым в моей жизни, превратился в самый жуткий кошмар.

Я так и лежала в наполненной им ванне, — даже с какой-то ароматной пенкой, от чего хотелось истерично рассмеяться, — надо же, как трогательно, даже о пенке позаботился! — и все, чего мне хотелось сейчас, — нырнуть с головой под воду и больше не выныривать.

Ногтями скребя по стенкам ванны, сдирая их до мяса, так и делала.

Вдох, — и головой под воду. Пока темнеть перед глазами не начинает.

Но и без воды, без удушья — перед глазами темно.

Мрак. И жуть.

Господи, как больно!

Больно так, что дышать нечем, — и только вот эта, физическая боль от сорванных ногтей хоть как-то приводит в чувство, пусть и ненадолго.

Я бы завыла, — да только голоса нет.

Ничего нет, — и дыхание становится хриплой судорогой.

Я бы не поверила.

Ни за что бы не поверила, расскажи мне кто-нибудь хотя бы часть того, что произошло сегодня.

А лучше бы и вовсе не дождалась этого дня, в который так верила, о котором даже и не мечтала.

Господи, да лучше бы он изменил мне с той брюнеткой и вышвырнул, как ненужную тряпку на улицу! Я вернулась бы к своей забытой с ним уже жизни, пусть и подвывая, скуля от боли, но все-таки живая. Не умерло бы настолько все там, внутри.

Но оно еще и не умерло.

Оно разрывается, рокочет обжигающей лавой и взрывает каждую клетку, каждую вену. Взрывает такой болью, от которой нет никаких лекарств, никакого забвения. Кажется, даже если я сейчас просто утоплюсь, то все равно буду корчиться от боли и ужаса, став бесплотным телом.

Кто он? Человек, надевший мне сегодня на палец против моей воли кольцо? Кто???????!!!!!!

Даже имени его не могу произнести, даже в мыслях. Не могу!

Он говорил мне, что жесток, говорил, что не отпустит, — но разве я верила?

А во что я, собственно, поверила вообще?

В нежность его, в ласку, в то, как он на руках меня качал?

Сжимаюсь от боли и снова заныриваю головой в пену.

Господи! Какая нежность, какое тепло, — он же сам меня насиловал, сам бил, сам до такого состояния довел!

Казалось, что любил, — а, может, я просто была для него удобной игрушкой?

Пока не отдавалась, непослушной была, — насиловал и избивал, а после — сама отдавала все, чего ему хотелось, — и вот это только он и любил?

Упала, головой ударилась, — и меня будто вышвырнуло из реальности.

Перед глазами другая совсем реальность поплыла.

И тоже — с выстрелами, как и наша «свадьба».

Тут же перед глазами Лида в луже крови появилась. И он, ногой сорвавший с петель дверь того бара, в который нас завезли. И выстрелы, — оглушительные, что долго еще гулом в голове звучали. Так громко, что я и не слышала почти ничего.

Все нахлынуло — в одночасье.

Как в подвал меня бросил, как платье на мне раздирал, как рычал, не слушая моей мольбы…

И как запись поставил, в которой Галю убивали.

Боже!

Кто же он?

Кто же он на самом деле, этот монстр, в котором нет ничего человеческого?

И — зачем я ему?

Это что было — извращенная любовь насильника к своей жертве? Типа — стокгольмский синдром наоборот?

Хочется закрыть уши, чтобы не слышать. Выстрелов этих не слышать, — тех, первых, и теперешних. Голоса его не слышать, — жестокого, холодного, стального. Того, которому все равно. Плевать. Плевать, — хочу я с ним быть или не хочу.

Зачем? Зачем ему все это?

Глухо, медленно в сознание прорываются слова того человека, что назвался моим отцом.

Враг его, да, так кажется? Да… Враг.

Выходит, — что же?

Сначала он меня похитил и насиловал для того, чтобы врагу своему так отомстить? А потом? Потом решил, что лучше на него давить через меня? Любящую и привязанную к нему жену? Или — не очень любящую? Что дальше? Он запрет меня опять в каком-нибудь подвале и будет издеваться? Условия свои тому человеку выставлять? А если тот не согласится — что? По частям ему меня высыласть будет?