Игрушка для хищника
Шрифт:
Был бы просто жестоким насильником, — насколько бы было сейчас все легче, понятнее…
А так, — не могу! Сама себя предаю и раздираю сейчас на кусочки!
— Не трогай меня. Пожалуйста. Не прикасайся, — еле выдыхаю сквозь сдавившее спазмом горло.
Даже не веря, что услышит, — разве такие, как он, такие, что на поступки те способны, могут кого-то слышать?
Но он вздрагивает, будто его плетью ударили, — и сам от меня отшатывается.
— Света… — впивается руками в волосы, и столько в голосе боли, что даже не знаю, чему уже верить. Ничего не знаю. Как будто и самого его разрывает сейчас не меньше, чем меня. Но — разве это возможно?
— Скажи мне только одно,
— Да.
— И ты знал? С самого начала?
— И… Он твой враг? Непримиримый?
— До тех пор, пока один из нас будет жить.
Не поверила бы. Вот в то, что ради денег или выгоды какой-нибудь Тигр на мне жениться хотел, — никогда бы не поверила. Слишком хорошо его знаю, слишком хорошо его я чувствую. А вот вражда, — она как страсть, — это личное, глубокое. Вот в это — поверю, даже сомневаться не приходится. Размажет он того, кто ему дорогу перешел, разнесет в щепки того, кого ненавидит, — любыми способами. Слишком хорошо его знаю. И страсть его. И ярость нечеловеческую. Как и любовь, — в которую, дурочка, поверила. Он мог. Чтобы отомстить, — и не на такое мог пойти.
— Отпусти меня, — совсем тихо, ни на что не надеясь. Кроме…
— Если ты когда-нибудь меня любил, если хоть одно твое слово, хоть одна твоя ласка была правдой, если хоть что-то ко мне чувствовал, пусть даже в порыве страсти, хоть однажды, — отпусти!
— Нет, — упрямо, жестко, и челюсти так сжимает, что даже на расстоянии слышу, как хрустят зубы. И кулаки так страшно сжимаются, что, кажется, пальцы его сейчас затрещат.
— Все равно венчание ничего юридически не означает. Если ты хочешь его убить и наследство через жену получить, — ничего так не получится. А в ЗАГС я с тобой не пойду. Не будешь же ты мне ломать пальцы, чтобы я с тобой расписалась.
Никогда не видела у него такого взгляда, — лютый, бешенный, нечеловечески злой. Как ураган, который бы сейчас меня размазал бы на атомы.
Вот сейчас — реально стало страшно. Нет, — я таки его не знаю, совсем, ни капельки. В одну секунду поняла, — такой убьет, и не задумается.
— Ты давно юридически моя жена, Света, — бросает даже как-то устало, несмотря на промелькнувшую ярость. — С самого первого дня, когда мы приехали. Думаешь, я не мог бы без тебя оформить все документы?
— Там не моя подпись, — еле двигаю онемевшими губами. — Ты ничего не добьешься, Артур! Я докажу, экспертиза все покажет!
— Ты. Моя. Жена. — яростно, со злостью, и снова эти сжатые до хруста кулаки, — теперь уже я просто дергаюсь от его накала.
— Но… Зачем?! — уже и не пытаюсь остановить слез, которые льются по щекам, заливая грудь.
— Я тебя ни к чему не принуждал, Света. Не заставлял. Не давил. Поздно. Обратной дороги для тебя — уже нет. Для обоих нас — нет ее уже, понимаешь?!
Нет, не понимаю. Ничего я уже не понимаю, — и понять не могу. Виски только гудят и голову будто стальными тисками сжимает. Ни себя, ни его, — вообще ничего не понимаю. Все перед глазами расплывается. И никак в целое, в то, что понять возможно, сложиться не может. Никак!
— Иди спать, Света. Пока мы не наговорили и не наделали лишнего, — голос спокойный, но я просто физически чувствую бушующий под всем этим ураган.
И — да. Это все, чего я сейчас хочу, — уйти, быть от него подальше. Подальше от всего этого кошмара, имя которому — Артур. В идеале, — так далеко, чтобы больше не увидеться с ним, никогда. Чтобы забыть все, что было с самого начала той поездки, как страшный сон. Забыть и не вспоминать никогда. Только сейчас больше нет ласковых рук, которые меня закачают и утешат. Которые отодвинут
эту страшную пелену так далеко, что она никогда больше не прорвется в мою жизнь. Нет. Теперь вся моя жизнь, — страшная, темная пелена, — и нет от нее спасения!— Спальня направо по коридору, — бесцветным голосом бросает он, отвернувшись. — Не промахнешься.
Даже кивнуть не могу, — едва сползаю со стула, и, как привидение, на еле ступающих и не гнущихся ногах, выскальзываю из гостиной.
И правда, — не промахнуться. В коридоре дорожка из лепестков роз, — и от их ряби разноцветной будто вспышки перед глазами выстреливают. Огромная дубовая дверь приоткрыта, — и я вхожу в роскошную комнату, прямо как в старинных дворцах. Здесь все сияет, постель усыпана темно-красными лепестками, воздух весь пропитан розами и еще каким-то, еле уловимым ароматом. На кресле рядом брошен тончайший прозрачный пеньюар, на столике у зеркала, — камнями в темноте сияют колье и серьги.
«Дороже всех сокровищ, дороже жизни», — читаю, подняв к глазам, гравировку на внутренней стороне колье. И оно тут же выпадает из рук, прямо на пол.
Это — даже не сказка, это — больше, волшебнее, чудеснее всего, что я когда-нибудь могла бы себе представить.
Впиваюсь ногтями в ладони до самой крови, на миг представив, какой могла бы быть эта наша ночь.
Только сейчас я зарываюсь лицом в подушки с лепестками, — онемевшая, пронзенная насквозь ослепляющей болью. Надеясь лишь на то, что ОН не войдет сюда, не ляжет со мной в эту постель, не тронет, не прикоснется! До дрожи во всем теле боясь этого… Надеясь, что мне когда-нибудь удастся вырваться из этого сказочного замка, который стал моей клеткой, — так же, как и тот подвал когда-то. Мечтая только об одном, — вырваться отсюда, вырваться от него….
Какой же страшной оказалась моя сказка!
И лепестки роз, — как кровавые пятна на нашей жизни…
Впилась руками в подушку, и вся сжалась на постели, затрясшись от холода под мягким теплым одеялом.
Он же не войдет? Он же не станет требовать сейчас от меня супружеского долга? Не возьмет же силой?
Я уже ничего не знаю. Но… Нет, он так не поступит, он не сможет, — изо всех сил орало сердце. Иначе… Иначе весь мой мир, вся я разорвусь в хлам!
Он не такой… — успокаивала я себя последними крупицами надежды. Он же все-таки меня любил…
И содрогнулась, когда толкнулась дверь.
Тигр, не Артур на пороге. Пьяный, с бешено сверкающими глазами, со сжатой челюстью. Пошатываясь, направляется к постели.
— Не надо, — одними губами, как будто вот сейчас, вот именно в этот миг всю силу из меня вытянуло. — Не трогай меня…
И только его то самое, такое долгожданное «ты моя, Света» — гудит в ушах зловещей памятью, теперь наполняя меня ужасом.
Тигр.
Одно, только одно сейчас желание, — крушить, рвать и убивать. На кусочки разодрать суку Альбиноса, — даже Свету бы оставил, пусть даже и в таком безумном состоянии, — но я, блядь, обещал ей, что его не трону, что ее блядский папаша останется жив.
И я, мать вашу, просто не могу сейчас не сдержать слова! Слова, данного у алтаря, мать вашу! Не могу!
Думал, — отойдет, хоть немного отойдет, сможет хотя бы увидеть, понять, — чувства, они же не в словах, она же ощущает меня иногда даже больше, чем я сам!
Верил, — никуда наша ласка деться не сможет, прикоснусь, — и никаких слов не будет нужно. Нет, пояснить, конечно бы, пришлось, — но разве вопрос в словах? Слова, поступки, события, — их же как угодно подать можно! Вот как ублюдок изгалился, — и ведь под таким углом, что я, дескать, ее себе забрал, чтоб на него влиять, — тоже увидеть картинку можно!