Игрушка для хищника
Шрифт:
— Не знаю, Света, — наверное, я должен был соврать в этот момент. Сказать, что — не такой. Что все равно отпустил бы и больше бы не трогал. Но — не могу. Сам ведь не знаю, что бы сделал.
— Убивал бы? Жестоко? Страшно? — ее уже не трясет, просто смотрит на меня, как каменное изваяние.
— Я не знаю, Свет, — впиваюсь пальцами в собственные волосы. — Тогда не знал, что с тобой делать и сейчас не знаю, как бы поступил. Сам себе противен был, — это правда. Никогда женщин не насиловал, никогда не трогал. Но… Тогда я думал, что ты…
— Знаю я, что думал, — и снова, как
— Не мог… — хватаю ее за плечи, и встряхиваю изо всех сил. Знаю, что не должен — но ничего не могу с собой поделать. — Не мог я сказать тебе, понимаешь? Как такое сказать можно? Я же тебя… Я же — все ради тебя сделать готов, Светттта!
— А отца моего — убьешь? — как тряпичная кукла под моими руками, ни грамма жизни. И я орать готов от этой безжизненности, — но, блядь, что это даст?
— Да.
Не стану ей врать. Чего бы не стоило, — а не стану. Не привык я врать, — а ей — так вообще не могу. Невозможно.
— Убью, Света, — холодно и спокойно. — Люблю тебя — больше жизни. Ты меня самого живым быть научила. Но даже ради тебя — от этого не отступлю.
— Я не знаю, — всхлипывает, снова обхватывая руками колени, — как будто от меня оградиться, защититься хочет. — Ничего уже не знаю, Артур. Ни про себя, ни про тебя. Время. Мне нужно время. Одного дня — слишком мало, чтобы переварить все это.
Время.
Наверное, она права.
Ей просто нужно время, — и я готов был ей его дать. Все, что угодно, лишь бы мой лучик снова была со мной.
Это блядское время растянулось так, что каждая секунда, кажется, длилась вечность.
Спал, — да что там спал, жил практически в своем кабинете, принципиально ночуя на диване и не ставя кровать ни в одной из комнат для себя. Кажется, поставить отдельную кровать означало бы признать, что все — разбито, что мы больше не вместе и просто сосуществуем рядом, в одном доме, как соседи, как чужие люди.
Но ей нужно было это самое время, — и я насиловал себя ради того, чтобы дать ей его.
Каждый миг замирая, слыша ее тихие шаги у двери кабинета. Надеясь, что сама войдет, — и хотя бы попытается заговорить. Может, захочет что- то еще выяснить, спросить? Хотя, — куда уж больше, я выложил ей всю правду, до мельчайшей подробности, — и про себя, и про то, почему так поступил и про папашу ее, которого по-прежнему так и не трогал, держа данное ей слово. Пока. Пока не трогал.
Мы с Мороком начали развивать туристическую сеть, — тут уже не парочка гостинниц у моря, тут уже все посолиднее, с прицелом на обхват почти всех европейских курортов.
Мое присутствие пока не требовалось, все вопросы решались дистанционно, — и я заливался вискарем с утра до ночи, иногда просто тупо пялясь в экран и почти них хера не соображая из его расчетов.
Только ее шаги делали меня живым, заставляя сердце начинать биться и замирать, оледеневая, когда она все же проходила мимо, так и не толкнув дверь. Даже не замедлилась ни разу, не остановилась.
Сам, как привидение,
бродил по огромному дому.Останавливался возле ее спальни и буквально видел, как она там вся сжимается в комок на постели, услышав мои шаги.
Долго стоял, — зная, что слышит, что чувствует мое присутствие. Ждал, затаив дыхание, — но чуда так и не происходило, заветная дверь так ни разу и не приоткрылась для меня.
И, шаркая, будто за эти дни вдруг стал дряхлым стариком, уходил прочь. Почти слыша ее облегченный выдох в этот момент.
— Света! — в ту ночь я был, кажется, особо пьян, — не знаю, мне уже стало трудно определить, кажется, я все время и не выплывал из этого дурмана. Но нервы больше не выдержали, — и я таки толкнул эту самую дверь, что намертво отделила меня от той, что стала всей моей жизнью.
— Неделя! — не обращая внимания на ее попытку отшатнуться, схватил за плечи, притянул к себе, — рука сама поползла к шлейке ее легкого платья, стягивая ее вниз, — и одуренно, до вспышек перед глазами начал ласкать ладонью ее плечи.
Как же я задыхался без всего этого, — без ее глаз, без этой бархатной кожи под моими руками, без ее тихого дыхания с легким всхлипом…
— Уже неделя, лучик, — шепчу, лихорадочно скользя губами по ее шее, притягивая сильнее, несмотря на ее слабые попытки вывернуться.
— Неделя, — сколько еще нужно? Я же подыхаю без тебя… Я же и часа без тебя прожить уже не могу… Хватит тебе времени, Света. Хватит. Уже все решено и предрешено, ты моя, как и я — твой. И решено не нами. Самой судьбой, чувствами нашими сумасшедшими, что сами по себе, против воли нашей с тобой прорасли! Такой любви — ее же не бывает, Света! Как ты не понимаешь? Прекращай…. Мы все равно не сможем быть отдельно… Сама же знаешь, — отдельно ни меня, ни тебя просто не существует!
— Пусти! — кулаки замолотили по моей груди, по лицу. — Пусти меня! — и, — Боже, — столько в этом боли, что, как бы пьян ни был, понимаю, — она сейчас серьезно.
— Света! — ору уже, как дикий зверь, — не понимая, как между нами успела вырасти такая непробиваемая, такая оглушающая стена. С каких пор мы перестали понимать и чувствовать другого, как продолжение себя? С каких? Нет, это просто невозможно! Я, блядь, как будто бы в другую, искривленную какую-то реальность попал!
— Уезжай. Собирай вещи и просто уходи. Если ты так считаешь. Если это для тебя — насилие и приговор. Уходи, Света, — не знаю, не помню, как, шатаясь, выходил из той спальни. Не помню, — пелена страшная, черная, ослепила меня на хрен.
Глава 20
Крушил что-то в кабинете, разнеся все в щепки, в блядские, на хрен, кусочки, до костей о стены сбил костяшки, — но, блядь, разве это что-нибудь могло исправить?
Мне даже не нужно было заглядывать к ней в комнату наутро.
Ледяная тишина в груди сама сказала мне все. Она ушла. Моего лучика больше здесь не было.
— Змей? — мне оставалось только это. Охранять ее на расстоянии. — Бросай все и присматривай за Светой. Без вопросов.
Развода я, конечно, пока ей не дам. Но шанс, что она передумает, — уж слишком мизерный.