Игры Эн Ро Гримм

– Нет, – честно признался он. – Но, вы знаете, мэм…

– Зовите меня мисс Рошетт.

– …но знаете, мисс Рошетт, у меня страшно в горле пересохло. По этому моему билету напитков не полагается?

Мисс Рошетт рассмеялась.

– К сожалению, нет. Но я могу угостить вас чаем в купе для проводников, – добавила она и сделала приглашающий жест. – Прошу за мной. Может, вы растеряны сейчас, юноша, но в вашем возрасте нет таких проблем, которые не решила бы чашка хорошего чаю с мятой.

В ответ Джек сумел выдавить из себя только подобие обычной своей обворожительной улыбки:

– Верней уж сказать, что в моём возрасте вообще не бывает проблем. С радостью принимаю ваше приглашение, мисс Рошетт.

– Какой прелестный юноша, – качнула она головой и вздохнула. – Не то, что второй… Вот сюда, проходите, пожалуйста – осторожно, ступенька.

Изнутри поезд выглядел, вопреки ожиданиям, вполне обычно. Тёплая деревянная обшивка стен, мягкий золотисто-коричневый ковёр под ногами, ряды купе – точь-в-точь как в каком-нибудь устаревшем, но бережно отреставрированном составе для туристов. Вот только за каждым окошком был свой пейзаж: уединённая, заброшенная станция где-то в горах; морское побережье; старинный город – высокие шпили, черепитчатые крыши, узорные флюгеры; деревня с полуразрушенной мельницей, в верхнем окне которой горел зловещий свет; серебристая степь и далёкое зарево пожара; череда одинаковых зеркальных небоскрёбов… Краем глаза увидев что-то тёмное, жуткое, оскаленное в недрах чёрного водоворота, Джек поспешил отвернуться и дальше уже смотрел только в спину своей проводницы, скользя взглядом по причудливым узорам шали.

– Здесь вам ничего не грозит, молодой человек, – мягко произнесла мисс Рошетт. – Пока можно не бояться.

Джек отметил для себя это многообещающее «пока», и загривок обдало холодком, точно сквозняк подул.

В купе для проводников было особенно тихо. Нижняя полка была сложена и временно превратилась в полосатый диван, по расцветке почти как ковёр под ногами. На столике у окна притулился белый чайник, накрытый льняной салфеткой, и несколько чашек, расписанных узором из серебристых лун и чёрных лисиц. На верхней полке клубилась тьма, завораживающе жуткая и прекрасная, и оттуда доносился слабый запах моря, скошенной травы и горького дыма пожарищ.

– Симон отдыхает, не будем его будить, – мисс Рошетт заговорщически приложила палец к губам. – Вам с сахаром или без? Хороший чай с сахаром, конечно, не пьют, но я как-то люблю сладкое, видно, стариковская привычка.

Джек послушно сел на краешек полосатого дивана и сглотнул, ощущая слабое головокружение.

– М-м… А можно с яблоком? В смысле, с билетом?

Мисс Рошетт посмеялась, но яблоко порезала.

Чай был золотистый. Он благоухал не только мятой, но и всем пьяным майским разнотравьем, буйным цветением, предвкушением долгого сладостного лета… От каждого глотка становилось сперва тепло, а потом нёбо окутывала дразнящая прохлада. Купе покачивалось; за окном клубился туман.

Джек задремал совсем ненадолго, только веки сомкнул, как поезд уже начал тормозить.

– Сейчас будет Лэнгтон, – вполголоса заметила мисс Рошетт, глядя в сторону. – Будете выходить, юноша?

В глазах потемнело.

«Надо же, – подумал Джек ошарашенно. – Такой простой вопрос и столько боли».

Он вспомнил сразу так много и так полно, что на мгновение стало невозможно дышать. Раннее-раннее детство, зелёный склон холма за особняком, рыжие волосы матери и её тихий смех – или сердитый голос, когда она его звала, одуревшего и заигравшегося; бесконечно серое осеннее небо, чёрные зонтики и чёрные костюмы, заунывный звон и звук, с которым тяжёлые, размокшие шматки земли падают на деревянную крышку; отцовские руки, такие большие на фоне его собственных ладоней, и библиотеку, и бесконечные арки школьных коридоров, и холодные аудитории, запах табака на пальцах, и благодарственные письма… и снова чёрные зонтики, целое море.

А ещё – то опустошающее чувство, когда вокруг полно людей, но всё-таки ты один.

Потому что они считают тебя кем-то другим.

Не видят тебя.

– Я… – Джек сглотнул. – Нет. У меня ничего нет Лэнгтоне.

Поезд замедлился ещё, потом ещё, пока не остановился окончательно.

Мисс Рошетт подняла взгляд. Глаза у неё сияли мягкой потусторонней зеленью.

– Уверен? Минутка-то на раздумья, пожалуй, у тебя есть.

– Думаю, что мне лучше поехать дальше.

Ему тяжело было произнести эти слова, но потом резко стало легче, словно оборвалась невидимая связь. Мисс Рошетт кивнула понимающе; он поднял свою чашку, почти пустую, и сделал маленький-маленький глоток холодного чая.

Вздрогнув всем составом, поезд стронулся с места – и покатил быстрее и быстрее.

Потом было ещё несколько остановок, какие-то покороче, какие-то подлиннее. Несколько раз мерещилось, что за окном начинает разгораться рассвет, но то это оказывался большой костёр, то полная луна, то окна очередного небоскрёба… Джек снова задремал, а очнулся оттого, что мисс Рошетт деликатно трясла его за плечо:

– Юноша, вам пора.

– Уже? – сонно ответил он, с трудом продирая глаза. – То есть спасибо, я хотел сказать – спасибо.

Она ответила не сразу; уголки губ у неё дёрнулись вниз.

– Надеюсь, ещё увидимся.

Поезд остановился в поле, у большого камня, в котором было высечено грубоватое подобие ступеней. Ёжась от холода, Джек спустился. Метёлки травы, отжившей своё, доставали ему – с его-то завидным ростом – до середины груди; бесконечное серое море, колючее, шелестящее, мёртвое. Сильно пахло сырой землёй и самую малость гарью, как если бы кто-то неаккуратно погасил свечу. Поезд исчез без малейшего звука, стоило только отвести от него взгляд, а вместе с поездом и камень.

Осталось только тёмное небо – ни единой звезды, серая мёртвая трава и еле заметная тропинка, петляющая из стороны в сторону.

– Похоже, что мне туда, – пробормотал Джек, приподнимая воротник повыше; ветра не было, но теплее от этого не становилось. – Интересно, а я точно не сплю?

Поверить в то, что всё вокруг – лишь сон, было очень соблазнительно. Однако уши без шапки мёрзли уж слишком реально, и сухие метёлки кололи ладонь по-настоящему, и земля вполне натурально пружинила под ногами. На секунду Джек прикрыл глаза, вспоминая все те странности, которые обычно, всю ту прежнюю жизнь, предпочитал не замечать: пятна-тени, иногда обращающиеся в крыс; дороги, что становились короче, если очень захотеть; башню с часами в Форесте, которая показывалась лишь избранным; грустную девушку без лица в Сейнт-Джеймсе, которая продала ему круассан на вынос и тихо попросила не задерживаться в городе; лисий хвост у одного респектабельного чиновника, счастливый клевер, который отец хранил в своей записной книжке, собственную везучесть, наконец… А когда открыл глаза, то уже знал наверняка, что всё взаправду.

– Всё правда, – выдохнул он, распрямляя плечи. – А значит, надо идти вперёд.

– А ты сообразительный, – с одобрением заметил кто-то. Голос был не мужской и не женский, скорее, детский, но притом грубоватый. – Пойдём-ка, дружок. Времечко поджимает. Эй, ну ты чего озираешься? На меня смотри!

За штанину дёрнули сначала слабо, затем более требовательно, и только тогда Джек догадался опустить взгляд.

Сердце ёкнуло.

У его ноги стоял маленький, очень тощий человечек, одетый в паутину, жёлтые листья и сизый мох. Кустистые брови беспрестанно дёргались; правой рукой человечек держал крошечный тусклый фонарь, а левой – упирался себе в бок. Большеватый рот был полон острых, мелких зубов, а круглые чёрные глазищ отливали краснотой, как у дикого зверька.

– Э-э… Доброй ночи? – осторожно произнёс Джек, раздумывая, присесть ли из вежливости, чтоб слишком уж не нависать над незнакомцем, или проявить осторожность и наоборот отступить на шаг-другой.

– «Доброй ночи»! Э! – передразнил его человечек, кривляясь. Потом с досадой заломил колпак и плюнул себе под ноги. – Ноги у тебя, погляжу, длинные, так чего ж на месте топчешься? Идти-то – не ближний свет! Не ближний!

И он тоненько, гадко рассмеялся – так, что никаких сомнений не осталось в том, что конечный пункт маршрута нормальному человеку вряд ли понравится.