Игры с огнем

Головачев стоял у газетного киоска, делая вид, что изучает свежий номер «Известий». Мышкин курил чуть поодаль, прислонившись к колонне.

Они заметили меня одновременно, но не бросились навстречу, как бывало раньше. Головачев неторопливо сложил газету, Мышкин затушил папиросу о подошву ботинка.

Что-то в их поведении насторожило меня сразу.

— Леонид Иванович, с прибытием, — негромко произнес Семен Артурович, пожимая мне руку. Его круглое лицо, обычно приветливое, сейчас выглядело осунувшимся. — Машина ждет на площади.

Мышкин ограничился коротким кивком, молча забрал у меня сумку и повел к выходу. Только когда мы проходили под гулкими сводами вокзала, он произнес, почти не разжимая губ:

— Не оглядывайтесь. За нами наблюдают.

Я машинально ускорил шаг.

На привокзальной площади нас ожидал потрепанный «Форд», а обычная служебная машина.

— Где ваш ГАЗ? — спросил я, пока Мышкин устраивал багаж на заднем сиденье.

— Пришлось продать, — сухо ответил Головачев, занимая место водителя. — Слишком заметная машина для нынешних времен.

Только когда автомобиль тронулся, петляя по узким московским переулкам, мои спутники немного расслабились.

— Обстановка в столице… изменилась с вашего последнего визита, Леонид Иванович, — начал Головачев. — Москва стала… внимательнее к своим гражданам.

Я взглянул в окно. Действительно, город заметно изменился.

Вдоль улиц тянулись строительные леса, на перекрестках дежурили милиционеры, а на стенах домов появились огромные портреты Сталина. И еще одна деталь — люди. Они шли по тротуарам быстрым шагом, не останавливаясь для разговора, не образуя привычных прежде групп.

— А конкретнее? — спросил я, поворачиваясь к Мышкину.

Тот нервно оглянулся через плечо:

— Вы три месяца не были в столице, верно? За это время многое произошло. Началась серьезная… перестройка во всех наркоматах. Проверки, комиссии, комитеты. Десятки людей исчезли из своих кабинетов.

— Исчезли?

— Арестованы, — пояснил Головачев, сворачивая в узкий переулок. — ОГПУ работает день и ночь. Особенно плотно взялись за инженерно-техническую интеллигенцию. Тех, кого называют «спецами».

Я невольно провел рукой по портфелю с документами.

— И наши дела тоже попали под удар?

— Под удар попало все, — Мышкин говорил тихо, почти шепотом. — Ваши недоброжелатели воспользовались моментом. Представили ваш промысел как рассадник «экономически вредных тенденций».

— У меня все договоры в полном порядке, — возразил я. — И результаты экономической деятельности говорят сами за себя. Трест приносит прибыль, превышающую плановые показатели в полтора раза.

Головачев горько усмехнулся:

— Теперь не в этом дело, Леонид Иванович. В наркомате сейчас боятся не убытков, а политических обвинений.

«Форд» резко затормозил, пропуская колонну грузовиков с красными транспарантами. Через приоткрытое окно донеслись звуки марша и обрывки речевки: «Враги народа не пройдут!»

— Кто сейчас на нашей стороне? — спросил я, когда машина тронулась дальше.

— Орджоникидзе по-прежнему ценит эффективность, — ответил Мышкин. — Но и на него давят. Из десяти членов комиссии, которая будет рассматривать ваш вопрос, шестеро — прямые ставленники ваших недругов. Еще трое занимают выжидательную позицию.

— А десятый?

— Представитель военного ведомства. По некоторым сведениям, они заинтересованы в продолжении поставок вашей высококачественной стали для оборонной промышленности.

Я потер переносицу. Ситуация складывалась хуже, чем я предполагал. Возможно, это уже не просто бюрократическая интрига.

— Что еще?

— Точно неизвестно, — осторожно произнес Мышкин. — Но, судя по всему, у них есть… нечто существенное. Они держат это в тайне до заседания комиссии.

Машина снова затормозила, на этот раз у небольшого неприметного здания недалеко от Чистых прудов.

— Мы приехали, — объявил Мышкин. — Моя новая квартира. Там безопаснее говорить.

Поднявшись на третий этаж по темной лестнице, мы оказались в тесной двухкомнатной квартире. Спартанская обстановка, стопки бумаг на столе, несколько технических книг на полке — жилище одинокого инженера.

Головачев запер дверь на два замка, задернул шторы и только после этого включил свет.

— Теперь можно говорить свободнее, — сказал он, указывая на стулья вокруг обеденного стола. — Чай будете? Недавно заварил.

Я кивнул, доставая из портфеля папки с документами.

— Итак, каков наш план? Заседание комиссии когда?

— Через три дня, — ответил Мышкин, принимая от Головачева стакан в металлическом подстаканнике. — Времени в обрез.

— Значит, действуем быстро, — я разложил на столе бумаги. — Во-первых, нужна встреча с Орджоникидзе до заседания. Во-вторых, встреча с военными. Они наш потенциальный союзник.

— Я работаю над организацией встречи с Серго, — кивнул Головачев. — Но он сейчас почти недоступен. Все время на совещаниях в ЦК.

— А я могу организовать разговор с представителем военного ведомства, — добавил Мышкин. — Мы еще можем работать через Полуэктова.

— Отлично, — я потер ладони. — Тогда приступим к подготовке материалов. Головачев, у вас сохранились копии всех экономических отчетов?

— Разумеется, — Семен Артурович указал на шкаф. — Полный комплект документации.

— А что с нашими научными разработками? Профессор Ипатьев в Москве?

— Да, работает в лаборатории Промакадемии, — подтвердил Мышкин. — Продолжает исследования каталитической переработки высокосернистой нефти. Но… он сейчас под наблюдением. У него уже было несколько «бесед» в органах. Да и здоровье у него сильно пошатнулось.

Я нахмурился. Ситуация становилась все сложнее.

— Что ж, — решительно произнес я, — действуем по обстоятельствам. Подготовим все материалы для комиссии. Особенно подчеркнем стратегическое значение промысла для оборонной промышленности. К тому же, придется импровизировать. Мы не знаем, что у них на руках, но должны быть готовы ко всему.

За окном стемнело. Тусклый свет единственной лампочки под самодельным абажуром бросал причудливые тени на стены. Мы погрузились в работу, изучая документы, составляя графики и таблицы, готовя убедительные аргументы для предстоящего боя.