Игры с призраком. Кон третий.

— Куда ж ты пойдешь, мужняя?

— Да не твоя!

— Моя, все городище свидетели. Али позора не маешь? К чему стыд тебе? Ведь колоть станут, никто более не возьмет.

— Здорово!! — вскочила, на него пошла, зеленью глаз сверкая. — Ты спасибо скажи, что придурок конченный, что не понимаешь, что натворил. Да тебе голову снять за содеянное мало! Богиню в жены взял, да?! А я не Богиня, прикинь!! Я женщина, которую ты, урод, уж не знаю какой хитростью, в постель к себе затащил! А это насилие называется!!!

— Какой, голубка? По чести все. Оженились, сладились. Я дев сроду силой не брал. Зря сквернишь и обиду чинишь. Кобылицу ты у меня приняла? Приняла. И в том моей быть согласилась, а еще вот, — выставил монетку у ножен кинжала на груди, — заклад в ответ дала, слово свое скрепила. Сама на лодью взошла. Какой силой? Все кто в спальню приходил — подтвердят — улыбалась ты, сонная, со мной была — полгородища зрело. А и повитуха браслеты лаловы на руки тебе лично ложила, абы в родах легко разрешилась, первенца желала. Сына.

Анжину затошнило от его речей, а он одно хотел — чтобы поняла, нет у нее дороги назад, позор ведь!

— Уйди, — выдохнула, гоня с дороги.

— Не могу, — уперся. И правда не мог. Боги позора не мают? Не знал, худо. Но ему — то как теперь без нее? — Познал я тебя, может тяжелая ты уже. Мое дите — куда его от отца? А сама как? Лихо наматывать, позор маить? К чему, лапушка, ведь по наряду все, чином…

— Уйди!!! — закричала — сил нет его слушать. — Спасибо скажи, что я тебя не убила!

— Люб значит, — улыбнулся, чуть исподлобья на нее глядя. — А и ты мне люба, что тут. Жизнь за тебя отдам, лапушка.

О Боже!! — взвыла Анжина.

— Уйди, говорю, идиот!!

Кулак мимо скулы свистнул — успел Богутар отклониться.

— Понял, — заверил. — Слово молвить дашь? Куда ты сейчас? А и побратима не сыщешь, мало ли где с воинами бавится али отсыпается? Давай за стол с тобой сядем, поутричаем, ладком и миром поговорим. Я слуг крикну — они побратима твоего найдут, приведут.

— Не о чем нам с тобой говорить, — отрезала — устала от него, жуть, но больше ситуация ее из себя вывела и обессилила. Выходило, что нет ей дороги к Ричарду. Перечеркнуто последнее. Была трещина, она ее залечить хотела, а в итоге пропасть образовалась. И из-за чего, кого?! Отсталого человечка, у которого голову от страсти и жажды власти снесло!

Чего только в жизни не было, но такого!

Люба она ему! Тьфу!

— Тебе подружек не хватало?! — рявкнула на него, а в душе смуть такая, впору плакать.

— Одна ты у меня и век верен буду. Зарок на том кладу — на других и не гляну, — кинжал вытащил и по ладони себе полоснул, и серьезен как в святилище.

Анжина чуть не взвыла: зоопарк какой-то!

— Кирилла зови!

— Поутричаешь со мной? — взгляд пытлив, радость в нем. И ведь ничего не понял придурок — "по чести" у него все, и верит, что плохого не сделал. Вот как с ним говорить?! А никак! К черту его!

— Кирилла, говорю, зови! — процедила. — И меч мой отдай!

Богутар улыбнулся примиряющее, вышел. Дверь закрыл и жестом к себе стражника:

— Хольгу сюда, быстро, — процедил, что лицо, что взгляд — жесткими стали.

Та минута и прискакала, склонилась, поглядывая на кнежа. Он ей плечо сжал, зашептал в ухо:

— Ведомо мне, опаивать умеешь, дурманом окутывать. Сейчас сделай, осыплю милостью.

— Богиня, жена твоя, присветлейший гневается? — спросила шепотком и улыбнулась хитро. — Сделаю, кнеж сердешный, не печалься, будет она тебе послушна, оставит гнев. Смирим.

И руку его тяпнув, поцеловала, засеменила бегом прочь.

— Утричать несите! — крикнул и в спальню вернулся. Встал у дверей на жену поглядывая, а та спиной к нему у окна стояла, лицо потирала да головой мотала. Крутило Анжину. Понять не могла, как Кирилл такое допустил, как она, дура, купилась?

Да не мог Шерби пить на свадьбе, лжет кнеж, в том она голову на отсечение дать может!

И обидно, сил нет — из-за какого-то дурака!…

А ему-то чего голову снесло, видел ведь час от силы?!

Идиооот! И она дура!

Но ведь помыслить не могла, что такое сотворится!

— Ну?! — развернулась к нему, глазами сверкнув. Но как хороша даже в гневе — спасу от ее красы нет, а уж как тело ее вспомнил, как вкус губ на его губах памятью всколыхнулся — жаром обдало, желанием скрутило.

Костьми ляжет — не отпустит. Иное заповедано у Богов, стыда они не мают, одна с дитем остаться не боится — ее дело, а ему за ней смотреть, бережить и холить. Его она и дите, что возможно понесла — его! Умрет, а не откажется! Никому она не достанется! Жена она ему! Где ж видано, чтобы почести слаженный союз рушить? Чтобы жена в отказ мужа пошла? На стыд и позор, только чтобы не с ним? Так не наложница же — все как положено, по закону предков! Перед родом и миром женой названа!

— Сейчас, — бросил глухо от желания и ревности стылой неизвестно к кому. Ветер ее волосы потрепал, а Богудару даже от этого худо — ветер коснулся ее, а право его! Его она!

Повязку мужа взял, на лоб наложил и повязал. Ей повязку налобную, женскую подал — по руке ударила — отлетел знак супружества.

— Гневаешься? — спросил тихо. Взгляд чуть виноват и лицо замкнутое — может, дошло, что натворил?

А ей-то легче что ли? — отвернулась к окну.

— За Кириллом послал?

— Да, — солгал не моргнув. За спиной у нее встал, наблюдая, как волосом шелковым ветерок играет, щек ее и губ касается, лика прекрасного. И горит в груди — ветру можно, а ему, мужу, не коснись?

— Уйди! — прошипела, взгляд недобрый через плечо кинув. Отступил нехотя. Лицо каменным сделалось, бледным, взгляд тяжелым.

— Мой род нехудой, Полеши веками славны делами…

— Это ты к чему?

— Верно, неравность тебя гнетет, так признаю, хоть рода славного, до Богов едино не дотянуться, но дети наши равны станут…

— Да пошел ты! — огрызнулась, и в окно смотрит. — Коней дашь, переправу укажешь…

— Нет переправы через Белынь, завсегда плотами али лодьями справлялись. Да и не след тебе за реку, горячо вскоре станет. Куда тяжелой в сечу?