Иисус неизвестный

Что исторически подлинное ядро в этом соединении Вифсаидской вечери с Тайною, возможно не только в воспоминаниях учеников, но и в сознании самого Учителя, нами прощупано верно, видно также из того, что первое Дошедшее до нас изображение Евхаристии, в катакомбных росписях, есть Умножение хлебов, [646] а весь евхаристический опыт первохристианства, насколько мы можем судить о нем, по учению древнейших Отцов, от Юстина Мученика до Иринея Лионского, ученика учеников „Иоанновых“, вытекает не из Тайной Вечери синоптиков, а из Капернаумской утрени IV Евангелия. [647]

646

H. J. Holtzmann, Hand-Commentar zum N. T., 80–81.

647

Justin, Apolog I, 65, 66 — Ignat, Philad IV, I, Smyrn, VII, 2, VIII, l — Didach^e, IX, 5, X, I, XIV, I–Iren, IV, 18, 5, V, 2,2 — Zahn, Das Evangelium des Johannes, 1821, S. 555 — W. Bauer, Das Johannes evangelium, 1925, S. 98.

Это значит: каждая церковная обедня — обед Вифсаидский; в каждой Евхаристии все еще совершается и будет совершаться до конца времен Умножение хлебов, — вечно неудающееся и возобновляемое, с надеждой, что удастся, наконец, когда-нибудь, царство Божие на земле, как на небе; разрешение того, что мы называем так плоско и грубо „социально-экономической проблемой“; вместо нашего равенства в рабстве и ненависти — „коммунизма“ сатанинского, равенство в любви и свободе — Коммунизм Божественный; вечное воздыхание мира:

да приидет царствие Твое.

VIII

Это говорил Он в синагоге, уча в Капернауме. (Ио. 6, 59.)

Рабби Иешуа учит народ в синагоге, „по обыкновению Своему“ (Лк. 5, 16) и всех тогдашних учителей Израиля, в субботние дни: значит, и этот Капернаумский день — суббота, а канун его, день Вифсаидской вечери, — пятница, должно быть, предпасхальная. Ровно через год, в Страстную Пятницу, по свидетельству IV Евангелия, вопреки синоптикам, — в тот самый день, когда закопается Пасхальный агнец, распят был Иисус. Вот что значит, в самом начале Иоаннова свидетельства о Вифсаидской вечере и Капернаумской утрене, как бы мимоходом оброненный намек:

приближалась же Пасха, праздник Иудейский. (6, 4).

Пасха против Пасхи, Агнец против Агнца: таков для Иоанна смысл обеих Пятниц, — первой, Блаженной, Вифсаидской, едва не исполнившей весть о царствии Божием, и последней, Голгофской, Страстной.

Кость Его да не сокрушится, —

вспомнит Иоанн (19, 36) пасхального Агнца (Исх. 12,46), свидетельствуя о неперебитии голеней Распятого. Агнцева плоть вкушаема, по закону Моисееву, вместе с „опресночным хлебом“, азимом: здесь уже дано в прообразе будущее соединение хлеба с Плотью:

хлеб, который Я дам, есть плоть Моя.

Если же сердцу человека Иисуса ближайшее из всех пророчеств — Исаиино, об „Агнце, взявшем на Себя грех мира“ (53, 6–7), то, может быть, и для самого Иисуса, так же, как для Иоанна, тайна Вифсаидской вечери открывается в Капернаумской утрене.

Ядущий Меня жить будет Мною, —

говорит уже не только человек Иисус, во времени, в истории, но и закланный от создания мира, Агнец, — в вечности, в мистерии.

IX

„Не бо врагом Твоим тайну повем“, — молятся причастники. Мог ли Сам Господь поведать тайну Свою врагам?

Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями. (Мт. 7, 6.)

Это делать другим не велит; как же делает Сам? Чтобы ответить на этот вопрос, с такою же нерелигиозной, а, может быть, и неисторической, легкостью, с какою отвечает на него почти вся евангельская критика наших дней, вспомним, что во всякой человеческой толпе, кроме „псов“ и „свиней“, могут быть и дети Божий, а в этой Иудейской, — больше, чем в какой-либо другой, потому что „спасение от Иудеев“ (Ио. 4, 22). Вспомним, что люди, только что сошедшие с горы Хлебов, были там уже на один волосок от царства Божия; ели хлеб с неба вчера, и сегодня все еще верят, что Иисус может сделать то, чего не сделал Моисей, — дать людям „истинный хлеб, сходящий с небес“.

Равви! подавай нам всегда такой хлеб. (Ио. 6, 33–34.)

Вспомним, что в какой-то одной, внутренней, огненной точке экстаза, „выхождения из себя“, может быть, весь народ, так же как Иисус с Двенадцатью, сойдя с горы, „переправился на ту сторону“ не только моря, но и мира; что-то и для всего народа переменилось, передвинулось в мире; что-то увидел и он в лице земли и неба, чего не видел еще никогда. Вспомним, что Иисус говорит, и народ слушает Его, уже не совсем во времени, в истории, хотя еще и не совсем в вечности, в мистерии, а на сумеречной между ними границе, — там, где мы никогда не бывали, а потому и не знаем, что здесь может и что не может быть сказано.

Левые критики утверждают, будто бы Господь всегда говорит одним и тем же голосом, который слышится им у синоптиков; но наблюдение это поверхностно и недоказуемо. Более, чем вероятно, что, когда близким Иисуса кажется, что Он „вышел из Себя“, „сошел с ума“ (Мк. 3, 21), то Он говорит уже и здесь, у синоптиков, иным голосом, может быть, тем самым, который слышится нам в IV Евангелии.

Вспомним, наконец, что, когда на вопрос иудеев, в Капернаумской синагоге:

что нам делать, чтобы творить дела Божьи? —

Иисус отвечает:

вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого послал Бог (Ио. 6, 28–29.), —

то Он говорит уже не только слушающим Его иудеям, но и всему Израилю — всему человечеству. Стены синагоги бесконечно, в эту минуту, раздвигаются для нас, так же, как для самого Иисуса; мы знаем, знает и Он, что будет услышан до пределов земли и до конца времен.

Вспомнив все это, мы, может быть, поймем, что Иисус, хотя и не знал, — не хотел, не мог, не должен был знать, — примет ли Его мир или не примет, но должен был открыть миру тайну Свою:

Я есмь хлеб жизни: приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать вовек. (Ио. 6, 35.)

Это и значит: Иисус, в то Капернаумское утро, должен был говорить так, как Он говорит в IV Евангелии.

X

Было, может быть, серенькое утро; был скучный день, и наверное, — жалкая толпа иудеев, для Рима — мира — уже и тогда, как теперь, отверженного племени „жидов“. И самый жалкий из них, самый отверженный, был „маленький Жид“, бывший каменщик, рабби Иешуа, — и были эти неимоверные, ни на что земное не похожие, самые нечеловеческие, нездешние слова, какие когда-либо были и будут сказаны, решающие судьбы мира на веки веков. Только один Человек на земле, Он, — больше никто никогда, в этом чудо, — мог их сказать:

Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий имеет жизнь вечную, и Я воскрешу Его в последний день.

Ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие.

Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий во Мне пребывает, и Я в нем.

Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною.

Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. (Ио. 6, 54–58.)

Слушают иудеи в синагоге, слушает все человечество до пределов земли и до конца времен; слушает — не слышит: видит — не узнает: