Иконы
Шрифт:
Ро откусывает основательный кусок хлеба.
Никто больше не говорит ни слова. Девушка выглядит так, словно ей хочется ткнуть вилкой в лицо Ро.
Я сажусь между Ро и Лукасом, напротив девушки с серебристыми волосами. Я гадаю, смогу ли съесть хоть что-нибудь, сидя так близко к настолько тревожащей персоне. Даже одежда у нее серая и серебристая, таких цветов, которые подчеркивают стальную холодность помещения вокруг нас. Как будто девушка надела нечто вроде установленного по форме камуфляжа.
Лукас игнорирует Ро и обращается только ко мне:
– Я рад, что ты чувствуешь себя лучше.
Он отпивает немного воды, делая вид, что все в порядке. Как будто не он запер нас в этом помещении или не он сдал нас Послу. Но я хочу напомнить ему об истинном положении дел.
Море бушует…
– Я не голодна.
Я умираю от голода, но знаю, что права; я точно так же не смогу ничего съесть в этой комнате, рядом с этими людьми, как не могу и сбежать.
Девушка с серебристыми волосами наблюдает за нами, но не перестает шевелиться, как будто она вся – сплошная совокупность движений, а не просто какой-то человек. Я отвожу взгляд, но все равно ощущаю ее. Внутри она вовсе не тихая и не счастливая. Я стараюсь держать глаза широко открытыми, не позволяя себе моргнуть. Я боюсь, что если моргну, то снова увижу за ее глазами все те несчастья. Она не желает, чтобы я их видела, это я отлично знаю. И гадаю, что именно она скрывает и почему.
– Ты та самая девушка, которую нашел Лукас. Я тебя видела – в тот день, на берегу. Рядом с Трассой.
Это звучит как обвинение в чем-то, почти в преступлении. Она произносит имя Лукаса так, будто это название какого-то посольского праздника, оно буквально звенит в огромном пустом пространстве.
Счастливого Рождества. С Новым годом. Лукас Амаре.
Насколько я знаю, его день рождения здесь и в самом деле праздник.
– Дол, – говорит Лукас. – Ее зовут Дол.
– В самом деле? Какое странное имя. – Девушка не улыбается, и я осознаю, что она не шутит.
– Вот как? – Я тоже не улыбаюсь. Впрочем, ей, похоже, все равно.
– Оруэлл? Расскажи нам об этой особе, Дол, пожалуйста. – Девушка поднимает голову, говоря это, и чуть повышает голос, глядя в центр стола.
Еще до того, как слышу ответ Дока, я замечаю круглую решетку в центре столешницы. Девушка обращается прямо к Доку и чувствует себя спокойно. Он не может причинить ей вреда, этот Док-без-тела. Так что вполне объяснимо то, что она предпочла бы его всем остальным.
– Конечно, Тимора. Что бы ты хотела узнать?
Док произносит ее имя с предельной четкостью, делая одинаковые ударения на каждом из слогов. Ти-мо-ра. Ро чуть не падает со стула. Он здесь уже три дня, но еще не привык к бестелесному присутствию Дока. Что ж, жизнь в землях грассов не приучает к такому.
Девушка окидывает меня изучающим взглядом, сверху донизу.
– Начни со списка ее преступлений, Оруэлл. Полагаю, он длинный.
– Начну прямо сейчас.
– Ти-мо-ра? Понимаю теперь, почему ты так чувствительна к именам. – Я пожимаю плечами. Просто не могу удержаться.
– Она просто Тима, – говорит Лукас, делая глоток из своей чашки. И бросает на Тиму многозначительный взгляд. – А она, как я уже сказал, Дол.
– Как угодно.
Мы с Тимой произносим это одновременно –
и тут же изумленно таращимся друг на друга.Ро поднимает взгляд от яичницы и картошки, которыми набивает рот, и замирает, чтобы посмотреть мне в глаза.
Тима берет серебряную чашку, и я впервые вижу ее руку. Она покрыта разноцветной вышивкой сложного рисунка. Рубцы от вышивки – куда более устойчивые, чем наколки хной или чернилами, – приподнимают каждую нить, выстраиваясь в тонкие линии, которые вскоре поглотят сами стежки.
Это кровавая татуировка. Я впервые вижу ее собственными глазами. Я не могу понять, что именно изображено на руке, но три цвета нитей закручиваются в три раздельные спирали. Нечто вроде инь и ян, только из трех частей.
Я поневоле представляю, как игла протягивается сквозь кожу, таща за собой нить. Боль просто чудовищная.
Мой пульс ускоряется. Тима видит, что я смотрю на ее татуировку.
– Кто это с тобой сделал? – От рисунка у меня болят глаза.
Тима проводит пальцем по нитям:
– Я сделала это сама.
Ро присвистывает:
– Да ты просто чокнутая! Мне даже есть расхотелось.
Тима не обращает на него внимания:
– Это триада, гностический символ. Три уровня бытия. Ты слыхала о мировой душе?
– Мир обладает душой?
Я ничего не знаю о мировой душе, но мне нравится, как это звучит. Тот мир, что знаком мне, выглядит как место довольно-таки бездушное.
– Некоторые люди уверены в этом. Привыкли так думать. – Девушка обжигает меня взглядом и снова постукивает пальцами по столу. Потом поворачивается к решетке. – Ну что, отыскал, Оруэлл?
– Де ла Круз, Долория Мария. Дата рождения – две тысячи семидесятый. Прошу прощения, Тима. Все остальные данные засекречены.
– Это интересно. Но ведь должно быть что-то еще. – Тима хмурится.
– Еще раз прошу прощения, Тима. Твой запрос отменен приоритетным сообщением для вас четверых. Инструктор просит явиться в классную комнату. Лукас, я отменяю твою команду и отпираю двери.
– Отлично, – говорит Лукас и раздраженно смотрит на Тиму.
– Понимаю, – вздыхает она. – Нам предложено не совать нос куда не следует. Но он мог бы и прямо мне об этом сказать.
– Кто? – спрашиваю я, и мое сердце тут же начинает биться быстрее.
Ро смотрит на меня так, словно может ощутить, как я приближаюсь к грани. Впрочем, подозреваю, он действительно может.
Лукас не отвечает. Он просто отодвигает свою тарелку.
– Кто? – повторяю я, хотя уже и сама все поняла.
Мне отвечает Тима:
– Ты с ним встречалась. Полковник Каталлус. Он называет себя нашим учителем, инструктором, но на самом деле он скорее тюремный надзиратель с садистскими наклонностями.
Мне хочется вырваться из этой комнаты, но я заставляю себя сидеть тихо. Я стараюсь успокоиться.
Я смотрю в тарелку Тимы. Тарелка почти пуста, на ней только одно вареное яйцо с одним аккуратным надрезом на верхушке. Вся остальная скорлупа абсолютно цела и совершенно пуста. Кто же это ест яйца вот так? Кого так сильно заботит правильный процесс поедания какого-то яйца? Ну а кто вышивает по собственной коже?