Ила

– Он к тебе приставал? – поворачивается Джеймс ко мне.

– Да, – очевидно, что состоявшаяся попытка знакомства называется «приставал».

– Тебе следует звать меня в таких случаях сразу! – говорит он с серьезным выражением лица. Видимо, что Джеймса заботят подобные неблаготворные акты. Либо он обеспокоен мною.

– Хорошо, буду! – отвечаю я.

– Надеюсь!

Джеймс, удовлетворительно отвернувшись от меня, подходит к перилам балкона и вглядывается вдаль над высыхающей рекой Ямуной. Я подхожу к нему и, принимая схожую позу рядом с ним, вглядываюсь в розовеющее небо. Как и он, я гляжу в эту бездну, углубляясь в безупречную чистоту. Она кажется невозможной. Над горизонтами Нэлруга подобной незапятнанной пустоты не существует. Мои глаза пробегаются по небесному полю слева направо, сверху вниз и обратно в поисках одного едва заметного пятна. Пятна в форме стремительно увеличивающегося хэйво. Чем внимательнее я гляжу в бездну, тем больше меня охватывает страх, что нэлы уже здесь. В потоке предоставленной мысли мое дыхание учащается, а ноги скашиваются, ударяя колену об колено. Могут ли представители Нэлруга явиться за мной сюда? Убьют ли они меня однажды? Мне нужны ответы. Но слишком очевидно, что они существуют на непостижимой мною высоте.

– Я заметил, ты часто глядишь на небо, – отмечает он, приподнимая правую бровь. От его голоса мои мысли, словно щелчком возвращаются к Джеймсу.

– Да. Меня удовлетворяет то, как здесь выглядит небо.

– Удовлетворяет? Интересная заметка. Здесь, на свободе оно красивое?

– Да, – отвечаю я, не глядя на него.

– Но ты глядишь туда как-то по-другому. Будто ждешь чего-то… или кого-то? – его глаза перевели концентрированность с пейзажа на меня.

Он глядит метко в зрачки моих глаз очень пристально. Кажется, что он замечает мое нечеловеческое происхождение. Я не знала, что я так часто разглядываю небо. Данным неосторожным актом я привлекла подозревающее внимание Джеймса. Мне надо изменить свой взгляд наверх. Или лучше прекратить заглядываться туда. Думаю, что здесь нэлы не должны появиться. Они не могли уследить за мной. Я выключила все сигналы. Я уверена, что летела сюда более трех месяцев без сопровождения моих преследователей. Мне больше не нужно беспокоиться об этом. Чей бы приказ не был убить меня: Дара или Кола, они не найдут меня. А если узнают, что я на Земле, то не станут устраивать здесь бойню, выискивая меня среди семи миллиардного населения. Здесь мне нужно опасаться лишь землян, которые, в случае определения моей биологической сущности, не устоят перед любопытством обследовать меня снаружи и изнутри.

Джеймс продолжает вглядываться в мои глаза, словно ожидая моего ответа. Он будто застыл. Я даже слышу его напрягшееся дыхание. Мне нельзя обсуждать небесные темы. Иначе я, не рассчитав меру знаний человека, могу выдать больше, чем положено для его знаний. Нам необходимо изменить тему.

– Ааа…апельсин! – говорю я новое слово, вспомнив об одном из методов влияния на мысли собеседника и о своем голодном желудочном тракте.

– Что? – хмуриться он, отодвигаясь от меня.

– Зеленый сочный апельсин! Мне нужно поесть, – улыбаюсь я, предполагая то, что он уже представляет вкусный фрукт, забыв о моем подозрительном наблюдении за небом.

– Пойдем! Надо найти твой апельсин!

Джеймс улыбается, будто не желая этого. Мы, закончив наблюдение за пейзажем с балкона усыпальницы, надеваем обувь, оставленную на ступеньках, и идем к выходу из храма. Вдруг вдоль пруда Джеймс срывает красный тюльпан и незаметно протягивает мне.

– Это тебе. Но лучше спрятать, чтобы никто не увидел, – тихо в мое ухо говорит он, и я аккуратно засовываю цветок себе в рукав.

При выходе охрана ничего не замечает. Я вытаскиваю цветок обратно и изучаю его на солнечном свету. Он красив. Его красный цвет привлекательно сочный, а желтое пятно в середине лишь еще больше выделяет разнообразие колоритности. В моей руке находится один из самых восхитительных объектов на Земле.

– А почему никто не должен был увидеть? – спрашиваю я его.

– Потому что нельзя срывать цветы на территории общественной достопримечательности, – объясняет он, проводя рукой на затылок по волосам. Я замечаю, что он произвел уже несколько суетливых коротких движений. Заглядывал по сторонам, вниз на землю, засунул и вынул руки из карманов, поправил воротник рубашки.

– Джеймс… Зачем ты это сделал?

– Наверное, просто захотел, чтобы цветок доставил тебе удовольствие, а не только газону и прохожим, как все остальные, – теперь он скрывает свой взгляд где-то внизу так, чтобы я его не видела.

Я не знаю, какой вывод мне нужно сделать о его незначительном нарушении. На моей планете, я уже дала бы ему отрицательный голос, несмотря на его любезность с позитивными последствиями. Но здесь и сейчас, мне хочется лишь улыбнуться ему, потому что цветок в руке оказывается очень приятным актом.

На выходе, Джеймс выполняет обещание, купив апельсин у прохожей тележки с фруктами. Прислонившись к его машине, мы ожидаем Марию.

– Ты уже навестил своих родителей? – спрашиваю я, чтобы исчерпать тишину, образовавшуюся между нами.

– Да, но сейчас я снова поеду к ним. Я сегодня останусь там, а утром заеду за вами.

– Хорошо.

И между нами снова образовывается молчание, зачастившее в последнее время.

– Расскажи что-нибудь о себе, – говорит Джеймс, будто ожидал момента, чтобы спросить меня об этом.

Обо мне…

Этого я делать не буду!

– Я сирота.

Джеймс громко набирает воздух и меняет спокойное выражение лица на недовольство.

– Я надеялся, что ты скажешь что-нибудь о себе, а не о своих родственниках.

– Меня зовут Ила Морган.

Он смеется, разглядывая по сторонам.

– Очень приятно! А меня Джеймс Кроу. Ты как всегда!

– Кстати, Джеймс Кроу – это не индийское имя? – спрашиваю я, сконцентрировав наше внимание на нем.

Он улыбается мне в одну щеку и, будто неохотно, он заговаривает:

– На самом деле Джеймс Нэкхан Кроу. Моя мама американка. Она назвала меня. А Кроу добавил себе я сам. Это ее фамилию. Хотел сделать ей приятно. Ей и так пришлось туго в чужой местности. – Затем он поворачивает ко мне свое лицо. – Но никто в колледже и из моих друзей не должны знать о том, что она не индианка.

Я киваю ему в знак того, что этот факт будет сохранен мною в неизвестности от людей. Затем я продолжаю нашу беседу:

– Ты сделал ей приятно, потому что любишь ее? – в справочнике Юно упоминается о глубокой материнской любви, но о любви ребенка отмечено мало.

– Все любят свою мать. И отцов тоже.

– А почему твой основатель… – запинаясь и поправив горло, я исправляюсь: – то есть отец женился на чужеземке. Людям ваших земель не запрещено это делать?

– Основатель? – удивляется он, видимо, сомневаясь в услышанном слове.

Я пожимаю плечами, как это делают в фильмах, когда не знают что ответить.

– Да, – говорит он, упустив внимание о непонятом слове. – Мой отец настолько сильно влюбился в мою маму, что ради нее он ушел из дома, бросил семью и начал свою жизнь с ней. Но, несмотря на это, мой отец чтит наши традиции и строго им придерживается. Поэтому он никогда не позволит повториться тому, чтобы в нашей семье появилась еще одна не индианка.

Его последнее предложение звучит, словно он обращается к себе, чем ко мне. Он снова глядит на свои ноги и произносит его едва внятно. Кажется, его смущает теория о том, что если он полюбит кого-либо отличной от себя по социальным признакам, то он никогда не соединится с ней в союз, потому что его отец не разрешит этого.

– Даже если я влюблюсь, я никогда не смогу пойти против родителей, – добавляет он. – Я воспитан в строгой индийской семье, и мне нельзя перечить отцу.

Людям данного территориального происхождения свойственно иметь преданность к своим родителям. Эта теория будет дополнением к заключениям Юно. Но интересно то, что подобное отношение детей проявляется не во всех народностях Земли. И, тем не менее, даже самый холодный бесчувственный землянин несравним с нами в понятии об отношении к своим основателям. Как и мое мнение, которое является противоположным мнению Джеймса, даже не учитывая поступок моего основателя, отославшего за мной охранников убийц. Будь я Джеймсом, то я, естественно, не соблюдала бы обычаев и уважения к родителям в процессе защиты своих интересов. В представленном случае в испытании любви к иноземцу. Мы не испытываем забот об интересах тех, кто произвел нас на свет. Наши основатели не значимы в нашей жизни, не считая ответственности за формирование положительного продолжателя, навязанного нам одним из основных законов Нэлруга.