Иллюстратор

Я протянул ему руку, предлагая помощь; он оперся на нее, поднялся, затем сел поудобнее, привалившись к холодной шершавой стене, и со вздохом проговорил:

– Ты же совсем еще мальчишка… Как тебя угораздило сюда попасть? За что они с тобой так?

Ответить я не мог. Вместо этого я поднял с пола маленький камушек, показал жестом на стену, тут же подошел к ней и принялся старательно выводить камушком по грязной поверхности буквы, которые знал, в надежде, что они будут понятны незнакомцу.

Сагда прищурился и вслух произнес то, что ему удалось прочесть на стене: «Я не говорю».

– А… – Сагда вздохнул с сожалением, – ты немой. Но ты слышишь, ведь так?

Я кивнул в ответ, и на стене вновь заплясали буквы:

«Меня схватили на площади. Почему – не знаю». И чуть ниже: «Камаэль».

– Это твое имя? Ясно. Ты – немой, значит, говорить буду я. Если согласен, молчи. Нет – качай головой.

Так началось наше общение, если так можно назвать чередование монологов Сагды с моими короткими кивками. Но, тем не менее, оно было, как и согревающее душу осознание того, что ты не одинок в своей участи, отчего она воспринималась легче и казалась не такой уж скверной.

– Ты не вписываешься в это место, я даже не тюрьму имею в виду, ты и в пейзаж за ее стенами не вписываешься. Ты слишком светлый, что ли, будто, того и гляди, возьмешь да и заблестишь, засияешь светом, которого тут отродясь не видывали! – прищурившись, усмехнулся Сагда. – Ты нездешний? Ведь так?

Незнакомец угадал, и более чем. Я был не просто нездешним, чужаком – я был странником, пришельцем из иного мира, который очутился здесь в результате досадной ошибки, опрометчиво воспользовавшись дарованным мне волшебством, самонадеянно полагая, что оно беспрекословно будет следовать моей воле. Но волшебство нельзя подчинить, им не владеют. Скорее оно владеет тобой, незаметно затягивает тебя в невидимые сети, заставляет ступать неведомыми разуму тропами, создает иллюзию превосходства человеческой воли над его чарами. И как только проникновение в тайны волшебства вызывает эйфорию, захватывающую тебя целиком, незримые потоки никому и ничему не подвластных сил подчиняют себе твой разум, становясь в нем полноправными хозяевами. Ты управляешь этими потоками – думаешь, что управляешь, но на деле к этому самому моменту в этой странной игре тебя как такового уже нет, разум освобожден для хаоса, и хаос повелевает, диктует волю и околдовывает. Так, диктуя свою волю, как мнилось мне, но по истинной воле хаоса я оказался в ином месте и, скорее всего, в ином времени, да еще вдобавок умудрился потерять Кисть – магический артефакт, чудом доставшийся мне, который и переместил меня в неизведанный мир и только благодаря которому я бы смог его покинуть.

Внезапный душераздирающий крик прервал размышления, заставив содрогнуться.

– Нет!!! – надрывно кричал кто-то в застенках тюремной башни. – Мама! Нет!!!

Пронзительный звук, зародившийся где-то поблизости, в верхних ярусах, сопровождаемый неразборчивым бормотанием стражей и шаркающими звуками удаляющихся шагов, стал постепенно стихать, пока не исчез как кошмарный сон или ужасная галлюцинация, порожденная воспаленным разумом находящегося на пороге безумия узника.

– Еще один несчастный скоро предстанет перед судом, – прокомментировал Сагда, встретив мой вопросительный взгляд. – И бедняга знает, что ждет его неизбежная мучительная смерть. Только так, и никак по-другому.

Я начертил на стене знак вопроса.

Сагда усмехнулся, и мне показалось, будто глаза его на миг блеснули желтовато-оранжевым огнем, из-за чего круглое, вроде бы добродушное лицо приобрело, в сочетании с похожей на оскал ухмылкой, чрезвычайно злобное выражение.

– Да потому, что никаких судей в этом судилище нет! Много лет назад наш Король Филипп разогнал всех судей, объявив, что отныне не намерен более отдавать судьбы преступников на откуп людям проворовавшимся, погрязшим в праздности и распутстве. «Истинный справедливый суд не подвластен воле человека, – возглашал он, – человек не должен своим несовершенным разумом препятствовать воле Провидения, величие истинного правосудия недостижимо для него. Наш народ забыл Бога, и даже имя его кануло в Лету. Но отныне восславим Бога Бальдра и позволим ему самому вершить правосудие! Спасенный волей божественного правосудия преступник будет помилован, и ему даруется свобода!» «Божественное правосудие» свершается и по сей день. На деле это означает для преступника верную смерть в Яме – арене, специально построенной на заброшенных развалинах Нижнего города, недалеко от тюрьмы, где преступнику предстоит неравный поединок со сталкером, одним из звероподобных мутантов, выведенных стараниями королевских ученых – жрецов.

Сагда, на секунду задумавшись, уставился глазами в потолок. Посидел так с минуту, затем вернулся к действительности, и глазки его забегали – он словно пытался отыскать потерянную нить разговора.

– Так о чем это я?.. Да, Яма… заключенного кидают в Яму. Чтобы он мог защищаться, а скорее для пущей зрелищности, ему кидают копье. Представь: человек, изможденный и обессиленный, пусть и с копьем, один на один с превосходящим его как минимум вдвое в росте мутировавшим зверем. У этого зверя огромные когти и челюсти, но при этом сохранены остатки человеческого разума, которого вполне достаточно, чтобы суметь предугадать маневры трепещущего от страха противника. Мутантов – их все называют «обращенными» – специально держат впроголодь, всех вместе, за решеткой, в той же злосчастной Яме, так что злость, звериная и безудержная, становится их природой. Врываясь на арену, они предстают публике воплощением гнева, и непередаваемый ужас в глазах несчастной жертвы тому подтверждение. За всю историю Пангеи мутант был повержен лишь единожды – заключенным по имени Лансель Грэкх. Он был посвящен в рыцари и с тех пор носит титул Главного стража и личного Хранителя Короля. Почти век прошел с тех пор, как Король окружил себя жрецами, а жрецы стали создавать обращенных, а началось это все тогда, когда он женился на Королеве Фрее. Говорят, она – могущественная колдунья. Она, как тоже говорят, способна создавать чары, подавляющие волю человека, а может, и целого народа. Глядя на людей Пангеи, я склонен верить, что это не миф. Любовь Короля к ней неизмерима, столь же велико ее влияние. Особенно она покровительствует кудесничеству, что на деле не что иное, как чародейство и чернокнижие. Если ты еще не заметил, звери и птицы почти не встречаются в Пангее. Их повсеместно отлавливают по приказу Ее Величества, чтобы ученые жрецы использовали их в своих бесчеловечных экспериментах, результаты которых мы наблюдаем в Яме. Правда, говорят, что в Яму попадает исключительно брак, плоды многочисленных неудач жрецов, и никто не знает, над чем они бьются там, в стенах Цитадели кудесничества, лично я не рискую даже предположить. А я знаю, о чем говорю…

И я верил ему – он действительно знал. Я понял это по тому, как дрожали его руки, и по ядовито-оранжевому блеску, вновь промелькнувшему в его глазах. Он охотно рассказывал, а я с интересом слушал рассказ Сагды о порядках и нравах чужого мне мира, и рассказ этот плавно перетекал в историю его собственной жизни.

Глава 3. Лекарь и змеи

– Так вот, – продолжал Сагда, – я знаю, о чем говорю. Я – лекарь. Так случилось, что всю свою жизнь я имел дело со змеями, будь они прокляты: добывал их яд, препарировал, извлекал желчные пузыри, чтобы приготовить целебные снадобья. Многие из моих лекарств активно использовались для излечения бесплодия. Этим недугом одно время страдала значительная часть женского населения Пангеи. Бесплодие явилось последствием заразной хвори, которой переболели поголовно все жители Королевства. От хвори никто не умирал, переносилась болезнь более или менее легко, без видимых осложнений. Лишь позднее, когда тысячи семей после тщетных попыток завести детей стали массово обращаться к знахарям, это тяжкое последствие безобидной на первый взгляд заразы вышло наружу. Дело в том, что хворь, несмотря на исчезновение симптомов заболевания, не погибала, а продолжала жить в организме, прячась, усыпляя бдительность ее носителя; будучи безвредной для мужчин, она между тем целенаправленно и методично угнетала женскую репродуктивную систему, приводя к тому, что женщина полностью утрачивала способность выносить плод.

Итак, я практиковал лечение женского бесплодия, обнаружив, что змеиные внутренности и яд прекрасно справляются с уничтожением остатков заразы в человеческом организме. Мои ресурсы нуждались в постоянном пополнении. Потому мне приходилось регулярно охотиться на змей в здешних лесах, которые народное невежество вкупе с суеверием и домыслами нарекло Проклятыми. Сам я никогда не верил россказням о лесных чудищах, но присутствие лесных духов ощутил на себе.

Надо сказать, духи леса не одобряли мои вылазки на охоту. Оказываясь в лесу, я ступал на их территорию, наполненную терпкими, а местами еле осязаемыми запахами древесной трухи, корневищ, влажного мха, свежей хвои; я омывал руки в прозрачных ледяных ручьях леса; я не боялся захаживать в болотистую сердцевину чащи.

Следуя в глубь леса, я начинал ощущать голоса в моей голове, вначале шепчущие, но затем, по мере продвижения, все более отчетливые и громкие. «Остановись…» – шептали они. «Остановись…» – вторили друг другу. Отдаваясь в голове, голоса эти конечно же не принадлежали человеку. То были духи, которые предупреждали, предостерегали, угрожали незваному визитеру их владений. Чем дальше я петлял лесной тропой, тем пронзительнее и несноснее вгрызалось шипение в мой разум. Но все же рациональное начало во мне брало верх над суеверным страхом, и я внушил себе мысль о нереальности угроз этих бесплотных существ, в то время как реальность недугов моих больных сомнений не вызывала. Я противопоставил силу человеческой воли чарам природы и долгое время побеждал или по крайней мере считал себя победителем. Холодный разум знахаря, врачевателя воздвиг железный заслон, отстранил голоса, спрятав их за невидимой ширмой, но, к сожалению, это не помогло избежать проклятия, а лишь приблизило будущие несчастья.

Однажды по дурости я взял на охоту своего девятилетнего сына Чонгу. Он так просил, а я не мог ему ни в чем отказать. Его несчастная мать умерла при родах, и он был для меня всем – единственным родным и по-настоящему дорогим человеком на этой треклятой земле.

Мы подошли к Проклятому лесу на рассвете. Я доверил Чонге нести полотняный мешок, куда собирался положить пойманных гадов. Всю дорогу Чонга, всегда словоохотливый и разговорчивый, молчал. Но я был сосредоточен на деле и не обратил на это должного внимания.

При приближении к болоту мы заметили змею, необычную, странного красно-оранжевого окраса и вдвое больше обитателей местных болот – гадюк. Помедлив секунду, я беззвучно подошел к рептилии и быстрым отточенным движением прижал ее голову к земле специальным крюком, затем схватил пальцами чуть ниже головы, надежно зафиксировав.

Отбросив крюк за ненадобностью, позвал сына, чтобы он передал мне мешок. Но лишь шелест листвы на верхушках деревьев был мне ответом – шелест, показавшийся вдруг зловещим, пугающим, отчего разом заледенело сердце. Стоя со змеей в руках, я резко обернулся и вздрогнул – Чонга стоял прямо передо мной с остекленевшими глазами, зажав в руке камень. Не успел я опомниться, как сын – моя плоть и кровь – замахнулся для удара. Инстинктивно уклоняясь, я разжал пальцы, фиксировавшие змею, и она тут же выскользнула. Извиваясь в молниеносном броске, змея прыгнула на мальчика, который как раз в тот самый миг очнулся от дурмана, но, не успев понять, что натворил и осознать происходящее, продолжал стоять как истукан, не предпринимая попыток отстраниться или противостоять нападению. Смертоносным жалом мерзкая тварь вцепилась ему в руку и тут же отскочила, скрывшись в высокой траве.