Посвящаем книгу

Г. Колобову.

Открытое письмо

Сергею Есенину и Анатолию Мариенгофу.

Дорогие Сережа и Толя!

Причины, заставившие меня уйти от вас в 1919 году, ныне отпали.

Я снова с вами.

Рюрик Ивнев.

Кисловка

3 декабря 1920.

МОСКВА.

Сергей Есенин

Сорокоуст

А. Мариенгофу

1

Трубит, трубит погибельный рог! Как же быть, как же быть теперь нам На измызганных ляжках дорог? Вы, любители песенных блох Не хотите ль пососать у мерина? Полно кротостью мордищ празднится Любо ль, не любо ль, знай бери. Хорошо когда сумерки дразнятся И всыпают вам в толстые задницы Окровавленый веник зари. Скоро заморозь известью выбелит Тот поселок и эти луга. Никуда вам не скрыться от гибели Никуда не уйти от врага. Вот он, вот он с железным брюхом, Тянет к глоткам равнин пятерню. Водит старая мельница ухом Навострив мукомольный нюх. И дворовый молчальник бык, Что весь мозг свой на телок пролил Вытирая о прясло язык, Почуял беду над полем.

2

Ах, не с того ли за селом Так плачет жалостно гармоника: Таля ля-ля, тили-ли-гом, Высит над белым подоконником. И жолтый ветер осенницы Не потому ль синь рябью тронув Как будто бы с коней скребницей' Очесывает листья с кленов. Идет, идет он страшный вестник, Пятой громоздкой чащи ломит. И все сильней тоскуют песни Под лягушиный писк в соломе. О, электрический восход, Ремней и труб глухая хватка, Се изб древенчатый живот Трясет стальная лихорадка!

3

Видели ли вы, Как бежит по степям В туманах озерных кроясь, Железной ноздрей храпя, На лапах чугунных поезд? А за ним По большой траве, Как на празднике отчаянных гонок, Тонкие ноги закидывая к голове, Скачет красногривый жеребенок? Милый, милый, смешной дуралей, Ну куда он, куда он гонится? Неужель он не знает, что живых коней Победила стальная конница? Неужель он не знает, что в полях бессиянных Той поры не вернет его бег, Когда пару красивых степных россиянок Отдавал за коня печенег? Поиномугудьба на торгах перекрасила Наш разбуженный скрежетом плес И за тысчи пудов конской кожи и мяса Покупают теперь паровоз.

4

Чорт бы взял тебя, скверный гость! Наша песня с тобой не сживется. Жаль, что в детстве тебя не пришлось Утопить, как ведро в колодце. Хорошо им стоять и смотреть, Красить рты в жестяных поцелуях, Только мне, как псаломщику петь Над родимой страной Аллилуйя. Оттого то в сентябрьскую склень На сухой и холодный суглинок Головой размозжась о плетень Облилась кровью ягод рябина. Оттого то вросла тужиль В переборы тальянки звонкой. И соломой пропахший мужик Захлебнулся лихой самогонкой.

Август 1920.

Рюрик Ивнев

«Был тихий день и плыли мы в тумане…»

С. Есенину

Был тихий день и плыли мы в тумане. Я от роду не видел этих мест. В последний раз на крест взглянул в Рязани, И с этих пор я не гляжу на крест. Тяжелый сон мне сдавливает горло, И на груди как будто море гор. Я вижу: надо мною ночь простерла Свой удручающий простор.

Рязань

12 окт. 1920.

«Короткого, горького счастья всплеск…»

Толе Мариенгофу

Короткого, горького счастья всплеск, Скрип эшафота. Пьяных и жестких глаз воровской блеск, Запах крови и пота. Что ж ты не душишь меня, Медлишь напрасно? Может быть Судного дня Ждешь ты, о друг мой несчастный? Горек и страшен плод Нашей недолгой любви. Песня, что бритва. Весь рот От этих песен в крови.

Тифлис

апрель 1920.

«Улыбнулся улыбкой мертвецкой…»

Улыбнулся улыбкой мертвецкой

На пьяную шутку убийцы.

О, Боже, Боже, как сладок запах крови,

И я душой прокаженной этот запах ловлю.

II сумерки бани турецкой

Сквозь сумерки звезд мне видятся,

И ты мою кровь приготовил

Для черного слова: – люблю.

Мутный фонарь, икая,

Выплевывал бельма из глаз.

К убийце душой приникая,

Крестился в последний раз,

И видел – вздымались, как трубы,

Красных рук широкие губы.

Дорога в Крым

май 1919.

«Уста пристегнув к стремени…»

В. Хлебникову

Уста пристегнув к стремени, Мы больше не слышим, не дышим. О ком шумят воды времени, И Лотос каспийский, пышный'? Раскрыла колени Астрахань. Глядит, смуглый горб обнимая, Как синяя линия ястреба Колеблется в воздухе мая. Мы можем крикнуть земле: стой! Телегой она остановится. И каждая буква невестой Червонного солнца становится. И ты над собой пролетаешь, Как туча над сонной водою. К ладони звезды приникаешь Своей астраханской ладонью. Уста пристегнув к стремени Летим, как рыбы на привязи, Как будто кусок, из времени С мясом и кровью вырезанный.

Киев

май 1919.

«Черное знамя души…»

Черное знамя души Языком полоумного беса Над людским многолиственным лесой Извивается в мертвой тиши. И не знает, чьи руки лизать – Палача ли с кровавой икотой, Или тихое поле киота, Где убитая горем Мать Из тяжелой глядит позолоты. Тишина. И никто не метнет На безумца горящего взгляда. Только смерть, как святую награду, Обнищалую руку дает.

Москва,

ноябрь, 1920.

«Помню дикое море эфира…»

Помню дикое море эфира, Распутина душный труп. Нет, не для этого мира Черное золото губ. Парус белых ладоней Тихо качается, и – Каждой ниточкой стонет О невозможной любви. Брат мой! Грудью тяжелой Приникни к моей груди. Солнце любви безполой Новым Христом – взойди!

Москва,

зима 1920.