Иван Грузинов

Из поэмы «Можай»

Готические шпицы, стрелки Пронзают сумрак лиловатый. У золотых крестов стрижи. Часов старинных хриплый звон. В лощине засветились хаты. Накрапывает дождик мелкий. Туман вечерний свитком серым. Как тень мелькнул Наполеон И пыль дорожная кружит Следы оставленные Пьером. В кивоте ветхом идол черный Как пищу в сумеречный час Курений дым, сиянье свеч. На лбу рубцы как складки пашен. Неуязвимый, непокорный, Тиарой жреческой украшен, Столетья не смежает глаз, Столетья держит бледный меч. Пчелы полдня вихрем крыльев С облачных ветвей и трав Зернь медвяную стряхнули, Веют розовую пыль. Солнце раскаленный. улей Знойным острием луча Жалит мозг лия отравы И наитья ярых чар. А в полях тропарь И клекот журавлей. По траве пролегла тропа В голубой овес. На траве и бабы и платки алеют. Ловит Креститель стрекоз, Дева Мария сбирает гвоздики, Иисусу Сладко дремать на упругой девичьей груди. На вспотевших плечах Мужики несут Миколу. Идол державный В ярых лучах Сумрачней брови насупил, Крепче сжал Рукоятку меча, Пристально вперяет взор в земные долы. О Русь, о жизнь, о плоть, О дни Текущие и щедро и светло В седых равнинах! Стезя моя легка. Господь, И мне дано – Лучом мгновенным просверкав, Песчинкой малою упасть на голубое дно.

1919

Сергей Есенин

Из трагедии «Пугачев»

БУРНОВ

Нет, нет, нет, я совсем не хочу умереть! Эти птицы напрасно над нами вьются. Я хочу снова отроком отряхая с осинника медь Подставлять ладони как белые скользкие блюдца. Как же смерть? Разве мысль эта в сердце поместится Когда в пензенской губернии у меня есть свой дом, Жалко солнышко мне, жалко месяц, Жалко тополь над низким окном. Только для живых ведь благословенны Рощи, потоки, степи и зеленя. Слушай, плевать мне на всю вселенную, Если завтра здесь не будет меня! Я хочу жить, жить, жить, Жить до страха и боли. Хоть карманником, хоть золоторотцем, Лишь бы видеть как мыши от радости прыгают в поле, Лишь бы слышать как лягушки от восторга поют в колодце, Яблоновым цветом брызжется душа моя белая, В синее пламя ветер глаза раздул, Ради Бога, научите меня, Научите меня и я что угодно сделаю, Сделаю что угодно что б звенеть в человечьем саду.

1921

Рюрик Ивнев

«На почерневших от крови досках…»

На почерневших от крови досках Сырых и душных и горьких слегка Моя голова как будто из воска Среди лекарств и зеркал. Там за стеклом, угрюмые воды, Коричневые берега. Это ты, мой последний отдых На раскинутых в неге лугах. А смерть в батистовой сорочке На легких дамских каблучках Резвится и стареть не хочет, Как в жемчуге вся в червячках. Она скользит по синей бритве, По жолтым камушкам огня. Узнав, что рубят мясо в битве. Она садится на коня. На тонком блюде золотой луны Воск и стекло. И каменистый воздух. Коня раздувшиеся ноздри Людского трепета полны.

Февраль 1921

Александр Кусиков

Квочки

Мне страшно, мне страшно очень, Я глохну, рябится душа, Будто миллионы квочек Кудахчут в моих ушах. Это не курник мой на Кубани С гнездами выдолбленных тыкв, Это челюсти спиц в одурелой панике Выворачивают поршням рты. В этой копоти грая бесглазых воронов, В этой песне раздавленной вишни Тот же ль я бедуин непокорный И молитвенно строгий дервиш? Я пьянее вина от вина ли паду? Сердце конь не всхрапит на танки, Только знаю, что скоро на костре моих дум Я сожгу и Коран и Евангелие. Оттого то мне страшно и страшно очень, Оттого замедляю я шаг… Но все гуще кудахчут железные квочки И рябится, рябится душа.

Июль 1921

Анатолий Мариенгоф

Из трагедии «Заговор дураков»

ДУРАКИ

Содружество поэта с дураками В столетиях грядущих Славься

ТРЕДЬЯКОВСКИЙ

Когда замыслил Петр Первый Воздвичь Российский флот – Славянского могущества опору – Он царский снял кафтан И на голландских верфях Учился трудному искусству молота И топора. Вожди и братья, Ваш замысел тяжельше во сто крат. Сучкастые кривые дерева и человеки одно и то-ж. Уверены ли вы, что ваша мудрость Народ построит как корабль, Из бревен выстругает доски Гладкие как кости, Из сосен вытешит трепещущие мачты…

1921

Матвей Ройзман

«В емкий, незадетый ничем…»

В емкий, незадетый ничем, В сумрак за окно пролиты Два стальные глаза свечей, Два, – слезящие молитвы. Прячется голубкою рука Под большой платок в цветочках, Что начнут бутон распускать, Сыпя крапом лепесточным. Только стеарин зашипит, Жаля бронзовый подсвечник, И стучат в поднос тишины Капли, капли слов неспешных. И напрасно каплю ловлю Залежи души обрызнуть, Чтоб забил запоздалый ключ Голубой, нездешней жизни. Верно радость мне не дана Средь пророчеств балагурных Повторить: «Ато Адонай!» В неживой, отпалый сумрак.

1921

Вадим Шершеневич

Из арлекинады «Одна сплошная нелепость»

ВЛЮБЛЕННЫЙ

Ах, стало нежнее, теплее и тише нам, Весь мир тепленький, словно со сна, И белым, разбелим, белым вишеньем Нам машет в сердце весна.

ВЛЮБЛЕННАЯ

Пестрое близко. Пестрое бродит. Дыбом встают поля, Словно звездной весною исходит До последней песчинки земля.

ВЛЮБЛЕННЫЙ

Воздух прополнен улыбкой и шуткой, Сколько фиалок и роз Даже гранит голубой незабудкой Из каменного чрева пророс.

АРЛЕКИН

Воздух проточный. Струны сосен Дрожат под смычком ветерка, Словно румянцем десяти весен Заиграла ее щека.

1919

Николай Эрдман

Автопортрет

I.

В зеленой кузнице весны Кует Москва кольцо Садовой И месяца серебряный ухват Котлы ночей вытаскивает позже. Смотрите дерева поклоном поясным Встречают в ветре сводника и свата А на хребтах у вздыблившихся льдов Трепещут рек оборванные возжи. Дождям вослед взволнованный павлин Волочит хвост развееренных радуг И города проносят впопыхах в потемок города светильник Деревянный. А над киотом девушкиных бедер Качаются грудей тяжелые лампады. Их розовый фитиль Прикосновеньем юноши оправлен. Но мне бродяжному неведом теплый ужин Люблю канав расползшиеся швы Люблю когда из под моих подошв Сплетает пыль удушливое кружево Пускай другой покорствуя И льня Плащом расстелется Над женщиной разутой А я свой пах В давильнях Ваших тел Из кожи девственной не выжимал ни разу И никогда не изменяла кровь Во мне свою спокойную походку. И только день скача во весь опор Увидит медь сторожевого рога Рог месяца. И жидкая заря Опять зальет клокочущею лавой На сваях звезд построенную ночь. Одену облаков дырявые Опорки И в одиночестве Пойду своей дорогой Жевать стихи упрямой головой. Стань у перил и слушай мудрый болт Пока река доверчиво подносит К твоим зрачкам раскрытую ладонь. Пока не тронутся недвижные мосты Как погребальные торжественные дровни. Смотри поэт не закипают дни И вечера настойчевее стынут Смотри поэт твой царственный стиховник Короной жолтою Увенчивает осень.

II.

Только рощ обнищалые плеши Только покрик и посвист, ватаг Вижу юноша маятник ляжек вешает Женщине под циферблат живота. Не уснет этих бедер голодный алк Груди женщин с просонка горше Неужели волос моих черную галку Заклюют ваших гривищ тяжелые коршуны. Кто же кто же еще не вымят Под пятой городов не вят Бросились трубы заре на вымя Давят и ничего не выдавят. Только я целомудренный отрок И моя непорочная тишь Тащим из тела за потрохом потрох Острыми крючьями четверостишия. Пусть ваш череп на шее тучится Словно коршун на белом пне Мне давно мою тень попутчицей Привязала луна к ступне Разве на плечи взвалят пущи Рыжих солнц непосильный лов Если листья штанами спущены С раскоряченных ветром стволов Каждый день не по старому пляшет Что ни гусли то новый лад Только также качается маятник ляжек Да блестит фонарем живота циферблат. Все раздам и не буду роздан Съем язык и не стану нем О мочитесь мочитесь звезды В золотые лохани поэм. Много раз еще сново и с ново Под галош лягушинный квак Обручальные кольца Садовой Раскует и скует Москва.

1920