Immeasurable Power

— За твое согласие, Stardust, — без улыбки, очень серьезно говорит он, снова проникая в ее сердце, пробуждая в ней тайный огонек своими голубыми глазами.

— За мое… что? — Сделав последний глоток, она касается губами чего-то круглого и холодного. И понимает, что это, еще до того, как берет в руку. И о каком согласии речь.

— Будешь моей женой, Джин? — Все тот же голубой бесконечный взгляд без улыбки. Только его рука поглаживает ее обнаженные колени.

— …Я, наверное, должна сказать «Позволь мне подумать»? — Она хочет немного разрядить обстановку. И при этом сильнее сжимает в кулачке тонкое блестящее кольцо, на котором успела пораженно заметить инкрустацию со своим именем.

— Думай, — спокойно отвечает Орсон. — Пять секунд тебе достаточно? Больше не позволю.

— Деспот! Хищник! — Восклицает она. — Нексу с голубыми глазами! Вот попробуй, попади тебе в когти! Мне жаль ту девушку!

— Время вышло. — Он поднимается с колен и легким движением усаживает Джин к себе на колени, целуя в губы — медленно, долго, чуть засасывая и прикусывая ее нижнюю губку, добиваясь, что она начинает ему горячо отвечать с легким стоном.

— Не жалей ее. Она будет очень… — Он проводит тыльной стороной ладони по ее шее, спине и чуть ниже и странно ухмыляется. — … Очень довольна с этим… нексу.

— Да. — Говорит она. — Да, я согласна, адмирал.

И тихо добавляет, улыбаясь:

— Тебе не откажешь. А без тебя… я и дышать не смогу.

— Я тоже, Джин, — серьезно говорит он, снова опуская ее на постель. — Отметим это очередным ужасным нарушением моего обещания?

— Конечно, — выдыхает она со стоном, когда его губы опускаются ниже к груди, и охватывают острую вершинку, а рука касается ее там, где все давно горячо и влажно при одной мысли о нем.

***

Два месяца спустя

«…Он зовет меня вниз:

„Родная, спустись,

Обниму в тридцать три кольца!“»

Наталья О’Шей, «Невеста Полоза».

Джин стоит в ослепительном, шикарном свадебном платье со шлейфом, прислонившись лбом к двери номера люкс в лучшем отеле Корусанта.

Она знает, кто ждет там.

Она знает — и не знает. Она хочет — и не решается, думая о неизвестности, о темноте, еще о чем-то…

Только, вступив в этот большой зал и услышав сухой щелчок автоматической двери за спиной, Джин видит, что ошиблась.

И за этой дверью ждет — если даже неизвестность, то точно — не темнота.

Потому что перед нею — дорожка, усыпанная лепестками белых изысканных цветов с нежным ароматом и выложенная по краям мерцающими теплыми огнями особых плавающих свечей.

Те самые цветы, с которыми он пришел тогда с признанием. Один из них она до сих пор хранит в своей сумочке, в особом футляре.

Такую встречу устроил ей муж… как непривычно назвать этим словом Директора Орсона Кренника.

Какое бесконечное счастье назвать его так. Теперь только ее счастье, для нее одной.

Он стоит в конце этой сияющей дорожки, в своем ослепительно-белом плаще и кителе. Быстро пряча в кармане брюк старомодную зажигалку.

У их брачной постели. Глядя в упор. Встречая ее робкие объятия.

— Вечный пафос… — чуть слышно шепчет Джин, улыбаясь. — Но мне нравится… И я… так тронута, адмирал.

— Я отмечаю то, что мы наконец вместе. То, чего так хотел, — говорит Орсон — совсем без улыбки, когда обнимает Джин сзади, и его большие, теплые ладони страстно сжимают ее грудь, — как тонка и невозможна, как недолго ей быть, — та преграда цвета снега на Хоте. — Почему ты дрожишь, дорогая?..

— Мы вообще-то оба этого хотели… Директор, — доверчиво говорит она, глубоко вздыхая, принимая его уверенную ласку. — Я волновалась перед нашей… встречей.

— Теперь навсегда, Джин, — шепчет он ей в затылок, когда заканчивает с шнуровкой свадебного платья. — Нет причин для волнений.

— Да, адмирал, — отвечает она, откидывая ему голову на плечо, встречая его обжигающие губы.

— Если бы ты знала все, что я хочу сделать с тобой, когда вижу тебя такую, — в голосе звучит неприкрытое, неистовое, почти животное, когда он заканчивает с ее одеждой и касается застежки плаща, а потом — верхней пуговицы кителя.

— Но я ведь узнаю и ты… научишь меня,… дорогой? — облизывая пересохшие губы, быстро спрашивает его молодая жена, столь прелестная и несравненная в своей захватывающей его сердце, мысли, кровь, — первозданности.

— В ближайший месяц — ты узнаешь обо мне очень много, — обещает он ей то, что перевернет ее мир и принесет в него волшебство и магию в те — ослепительные грядущие дни. — Не могу дождаться, чтоб начать рассказывать и показывать тебе.

Нежная — и вместе с тем холодно-уверенная, стальная — хватка. Джин чувствует — Орсон не из тех, кто отпустит.

Ни с кем не сравним. Словно он охватывает ее не одним, а бесконечными кольцами ласково-непреклонных объятий*. Их связывает его страсть, как вечность. Пробуждая ее непреодолимое, мучительно-сладкое влечение.

— Теперь — только моя… Stardust, — слышит Джин, когда их пальцы переплетаются, а дрожь волнения проходит и отступает, растворяясь в наслаждении обладать и принадлежать.

Она вздрагивает вновь и вновь при этом обращении, этом нежном, когда-то позволяемом только отцу, — прозвище.

И ему единственному теперь оно тоже всегда позволено.

— Да, — отвечает молодая женщина. — Да… твоя, любимый.

Это — лучшая ночь в их жизни.

Ценнее, ярче и дороже кайбер-кристаллов.

Желаннее и выше любых амбициозных планов и пафосных задумок.

…Наверное, уже утро. Она просыпается оттого, что ее кто-то подхватил на руки. О Сила, этот затейник выходит вместе с ней на балкон квартиры.

— Хочу встретить рассвет вместе с женой, — говорит он, целуя ее в краешек губ.

Над Корусантом оживленное движение, и несколько водителей спидеров уже посигналили отчаянной парочке.

Тут Джин запоздало соображает, в каких костюмах они очутились на виду, пусть даже по пояс, и взвизгивает, быстро срывая с плеч мужа белый плащи и заворачиваясь в него. Орсон же только громко хохочет в ответ на это, даже не думая чем-то прикрыться.

Поцелуй и объятия в лучах восхода недолги. Минуту спустя, охваченные страстью, Орсон и Джин возвращаются на свое брачное ложе.

Она становится смелее, а он — настойчивее.