Император Юлиан

У людей странные понятия о моде. К примеру, если Константин и его наследники были чисто выбриты, значит, бриться должны все, а высшие должностные лица - неукоснительно. Поэтому многие злословят насчет моей бороды, но я всегда привожу им в пример Адриана и его ближайших преемников. Все они носили бороды, а их эпоха, по моему глубокому убеждению, значительно превосходит нашу. Впрочем, нападки на мою бороду связаны с нынешним отрицательным отношением к философии. Отсюда и незатейливый "силлогизм": философы носят бороды; Юлиан носит бороду - следовательно, Юлиан философ и, возможно, относится к галилейским суевериям так же враждебно, как и все это вредоносное племя.

Военную кампанию этого года я уже описал в другом месте. Повторю вкратце: без особых усилий я отбил у германцев семь разрушенных городов на прирейнских землях, восстановил в них зернохранилища и оставил гарнизоны. Вот эти города: Лагерь Геркулеса, Шенкеншанц, Келлен, Нейс, Андернах, Бонн и Бинген.

* * *

Под Бингеном меня ожидал сюрприз. Преторианский префект Флоренций, с которым я не виделся более двух лет, вдруг объявился и привел свою армию мне на подмогу. Поскольку мы вот-вот должны были уйти на зимние квартиры, мне оставалось только поблагодарить его за великодушный жест и вытянуть из него как можно больше хлеба и денег. Между нами состоялся забавный разговор.

Оба лагеря были разбиты за городом, армия преторианского префекта встала южнее нас, ближе к реке. Я предпочел жить в палатке: город отстраивался, и там стоял страшный шум и сутолока. На следующий день после того, как наши армии соединились, Флоренций попросил у меня аудиенции. Я дал согласие принять его, не без удовлетворения отметив, что теперь уже он явился ко мне, а не стал требовать, чтобы я явился к нему.

Флоренций прибыл на закате. Я принял его один в своей палатке. Его поведение заметно изменилось - против обыкновения он почтительно приветствовал меня и даже не счел возможным пошутить по поводу моих спартанских привычек. Он был чем-то явно обеспокоен. Но чем именно?

Мы сидели на складных стульях у входа в палатку. Вдали над зеленой стеной леса высились серые башни городских укреплений Бингена, озаренные золотыми лучами заходящего солнца. Несмолкающий шум лагеря вокруг нас сливался с пением птиц, и это настраивало на благодушный лад.

– Известно ли тебе, цезарь, что персы готовы идти на нас войной?
– начал издалека Флоренций.

Я ответил, что мне известно только то, что известно всем: посольство, отправленное Констанцием к Шапуру, вернулось ни с чем.

– Боюсь, дела обстоят гораздо хуже.
– Руки Флоренция дрожали, взгляд беспокойно блуждал, как у птицы, которая ищет, на какую бы ветку сесть.
– Несколько месяцев назад Шапур вторгся в Месопотамию и осадил Амиду.

Меня не столько удивило то, что персы начали против нас войну, сколько то, что это событие от меня скрыли. Обычно в нашей империи не успеет слететь с плеч чья-нибудь голова, как вести об этом распространяются на тысячи миль вокруг, будто их разносит ветер - нет, даже быстрее, будто их мчат лучи солнца. Никто не знает почему, но слухи движутся быстрее пеших и даже конных всадников - это общеизвестный факт. Почему же именно на этот раз такого не случилось - без обиняков задал я Флоренцию этот вопрос. Он в ответ только махнул рукой.

– Ты же знаешь нашего Августа, - произнес он.
– Он старался все как можно дольше утаивать. Таков его обычай.

Флоренцию было поручено в разговорах со мною отпускать в адрес императора крайне нелестные замечания, в надежде, что я попадусь на эту удочку и раскрою свои предательские замыслы. Я не поддавался на такую дешевую провокацию, и Флоренций понимал это, но тем не менее мы продолжали эту, ставшую привычной, игру - совсем как деревенские старики, которые часами сидят за шашками и из года в год раз за разом делают одни и те же ходы - и так до самой смерти.

– Но какая от этого польза?
– удивился я.

– Дело в том, что случилась катастрофа, цезарь.
– Развязав свой кошелек из оленьей кожи, Флоренций стал нервно перебирать золотые монеты.
– Амида пала.

Скажи он, что пала Антиохия или даже Константинополь, это не произвело бы на меня столь тяжелого впечатления. Амида была ключом от всей персидской границы, и ее стены считались неприступными.

Осада Амиды продолжалась двадцать три дня. Я привез тебе подробное описание сражения на случай, если ты пожелаешь с ним ознакомиться. Город обороняли семь легионов. Вместе с жителями на небольшом пятачке внутри городской стены оказалось сто двадцать тысяч человек, жестоко страдавших от голода, жажды и чумы. Шапур сам возглавил штурм, но защитники города сражались доблестно, и персы потеряли под его стенами тридцать тысяч воинов.

– Но Амида пала?

– Да, цезарь.

– И что же будет дальше?

– Август решил перезимовать в Антиохии, чтобы весной со свежими силами ударить на персов. Он поклялся отбить Амиду.

– А Шапур?

– Ушел в Ктезифон, но что у него на уме - никто не ведает. Мы сидели молча и смотрели, как за деревьями садилось солнце. Пахло солдатской кухней, слышался смех, звон железа, ржание лошадей, лай собаки. Но все мои мысли были заняты одним: пала Амида.

– И теперь, разумеется, императору потребуются все войска, которые только можно будет собрать, - опередил я собеседника, понимая: это и есть единственная причина появления Флоренция.

– Да, цезарь.

– Он указал точное число солдат?

– Нет, цезарь, еще нет.,

– Как тебе известно, под моим началом находится в общей сложности около двадцати трех тысяч человек.

– Да, цезарь, это мне известно.

– Но это большей частью галлы-добровольцы. Они вступили в армию с условием, что будут воевать только на своей земле.

– Знаю, цезарь, но они римские солдаты, давшие присягу императору. Повиноваться ему - их долг.

– И все же я не могу за них поручиться, если они узнают, что я нарушил свое слово.

– Цезарь, я готов взять ответственность за это на себя.

– Цезарь несет ответственность за все, что происходит в Галлии, префект. Без моего ведома ни один солдат не сдвинется с места.
– Я отчеканил эту фразу жестко, не оставляя сомнений в том, что буду стоять на своем до последнего.

– Да будет воля твоя, цезарь, - учтиво подвел черту Флоренций. В его голосе почти не слышалось обычной иронии. Мы оба поднялись. На пороге он задержался:

– Могу ли я повидаться с осведомителем Гауденцием?

– Неужели вы еще не беседовали?
– спросил я не менее вкрадчиво, чем он.
– Ну конечно же, повидайся, о его местонахождении можно справиться у хранителя моей опочивальни. Не сомневаюсь, ты найдешь Гауденция в полном здравии и сможешь, как всегда, узнать немало интересного.