Императорский Китай в начале XV века

В остальных случаях правительство предпочитало при переселениях опираться больше на инициативу снизу, т. е. местных властей, нежели само проявлять ее. Зафиксированные в источниках случаи переселения представлены следующим образом. На имя императора подавались доклады с изложением мотивов необходимости переселения. Содержание подобных документов передается весьма скупо и лаконично. Например, под 9 апреля 1403 г. в «Мин Тай-цзун ши лу» записано: «Из округа Цзя в Хэнани докладывают, что земли здесь обширны, а население редкое. В Шаньси же во всех уездах, что [входят] в округа Цзе, Лу и другие, земли мало, а население обильное. Просят прислать [в округ Цзя] для полевых работ взрослых мужчин [из Шаньси] из семей, не имеющих земли» [23, цз. 18, 329]. Императорский двор, как правило, санкционировал подобную инициативу без проволочек и проверки положения дел на местах. При этом мотивировка стихийными бедствиями была столь же действенна, как и нехватка земли [23, цз. 115, 1474].

Усилия местных властей всей страны, направленные на привлечение людей из других районов для обработки пустующих площадей, назывались в манифесте от 28 февраля 1415 г. «совершенно справедливыми», т. е. получали законное основание [23, цз. 160, 1819]. Переселяться могли не только владельцы казенной, но и частной земли, если их владения испытывали какой-либо ущерб [23, цз. 223, 2201].

Большинство сообщений о переселении крестьян констатирует лишь сам факт перемещения и не касается условий, на которых оно осуществлялось. Поэтому особый интерес представляет запись о переселении крестьян из одних областей Шаньдуна в другие в феврале 1412 г., где затрагивается вопрос о налогообложении переселенцев. Выступивший с инициативой этого шага помощник начальника округа Цзинин Фань Шу-чжэн предлагал отменить взимание налога с переселенцев в течение трех лет. Императорский двор одобрил это [23, цз. 124, 1557]. Тем самым переселение могло сопровождаться соответствующими льготами. Однако трудно судить, насколько это было общим правилом, а не зависело опять-таки от инициативы и смелости просителей-докладчиков. Отмеченная передача проведения переселения крестьян на новые, пустующие земли в руки местных властей свидетельствует о том, что центральное правительство не намеревалось проводить его в масштабе всей страны как универсальное и принудительное средство для освоения необработанных площадей.

Что касается ссыльных и осужденных, то их селили на пустующие земли в принудительном порядке. Первые указания императора на этот счет были даны 10 августа 1402 г. Предлагалось привлекать осужденных к обработке пустующих земель (чаще всего на севере) вместо требуемого с них откупа за совершенное ими преступление. Принудительным привлечением к обработке земли заменяли и прочие наказания. Осужденных на смерть по прошествии пяти лет принудительной обработки земли предполагалось прощать и зачислять в «добрый народ», осужденных на другие виды наказания — через три года. Кроме того, прощение обусловливалось усердием осужденного [23, цз. 12 (II), 214–215].

10 сентября 1403 г. были утверждены специальные правила, которыми следовало руководствоваться местным властям при привлечении ссыльных преступников к отработке земли, Согласно этим правилам, ссылка преступников на север для обработки земли стала общепринятой нормой наказания. Каждому ссыльному следовало выделять из фонда «покинутых» и «свободных» земель участок площадью в 50 му при условии обязательного сбора двух урожаев в год (летнего и осеннего). «А если у кого [из осужденных], — гласили правила, — будут силы и желание обработать больше [земли], разрешить [им это]» [23, цз. 22, 414].

Правилами предусматривалось, что на обзаведение хозяйством арестантам могли выдавать из казны инвентарь, тягловый скот и семена. В августе 1404 г. даже зарегистрированы денежные выплаты 462 ссыльнопоселенцам по 80 динов ассигнациями [23, цз. 33, 579]. Тем, кто получал такую помощь, гарантировалось уравнение в налогах с крестьянами через пять лет, тем, кто не получал, — через три года. Отсюда следует, что ссыльнопоселенцы в течение пяти или трех лет выплачивали более тяжелые налоги, чем обычные тяглецы.

В дальнейшем правила переселения преступников дополнялись и детализировались. Например, если присужденным к порке заменяли наказание ссылкой на пустующие земли Севера, то они получали деньги на дорогу [23, цз. 124, 1562].

Весьма интересны попытки правительства формировать из привлеченных к обработке земли преступников сельские общины, т. е. распространить на них привычные формы организации крестьянства. Прямое свидетельство тому имеется в упомянутых правилах и в докладе начальника Ведомства налогов Ван Дуня двору от 23 июня 1403 г. [23, цз. 21, 377, цз. 22, 413]. Автор последнего документа сетовал на трудность создания общин из осужденных по той причине, что среди них наблюдается имущественное неравенство: «[Среди] осужденных, если они, согласно приписке, наделяются землей, есть неравенство: [у одних земли] много, [у других] — мало…» [23, цз. 21, 377]. Этог факт вполне согласуется с упомянутым выше разрешением давать желающим излишки пахотных площадей сверх положенного надела. Тем самым в хозяйствах ссыльнопоселенцев шли процессы, характерные для общей тенденции в земельных отношениях в Китае в XV в.

Однако положение ссыльнопоселенцев далеко не всегда было завидным. Во-первых, надо учитывать, что их труд оставался строго принудительным и строго контролируемым. О том, что многие из них «не тяготеют душой к сельскому хозяйству» и всячески отлынивают от работы, говорится в послании императора наследнику престола от 7 декабря 1403 г. Для искоренения этого предлагалось принять меры: «Как только [кто-либо] не выйдет в поле на сельскохозяйственные [работы], приказываю снова подвергать [их наказанию] за прежние провинности» [23, цз. 25, 458–459]. Во-вторых, их положение отягощалось повышенным налоговым бременем. Этот факт признавался и самим правительством. В конце 1411 г. оно даже пошло на некоторое облегчение участи ссыльнопоселенцев, дав им отсрочку в выполнении трудовых повинностей [23, цз. 120, 1514].

Надо сказать, что замена уголовного наказания принудительной обработкой земли практиковалась в Китае и ранее. Однако характерно, что в рассматриваемый период такое явление не только получило широкое распространение, но и подвергалось определенной кодификации.

Бегство крестьян с земли, издавна наблюдавшееся в феодальном Китае, служило одной из форм их социального протеста. Тот факт, что в начале XV в. этот процесс отчетливо прослеживается почти по всей территории страны, свидетельствует о возрастании эксплуатации в деревне, говорит о тяжелом положении крестьянских низов. Источники пестрят прямыми и косвенными сообщениями о побегах с земли. Сведения о том, что народ «разбегается в разные стороны», «каждодневно бежит» и «бежит во множестве», поступали ко двору из самых различных провинций империи — от Гуандуна на юге до Бэйпина и Шэньси на севере [23, цз. 15, 288; цз. 70, 981, цз. 129, 1598, цз. 103, 1343]. В январе 1403 г. император признавал, что во всех районах страны, лежащих к северу от р. Янцзы, «народ бежит, оставляя хозяйство» [23, цз. 15, 287].

Точной статистики в данном случае ожидать не приходится, тем не менее сохранились некоторые цифровые данные, по которым можно составить общее представление о масштабах описываемого процесса. Согласно докладу цензора Кун Фу, инспектировавшего в 1403 г. провинцию Хэнань, здесь насчитывалось 334 280 крестьянских дворов, — или же более 2 млн. человек, которые либо ранее находились, либо продолжали оставаться в бегах [23, цз. 25, 461–462]. В июне того же года пекинские власти докладывали: «В восьми областях, [подчиненных] Шуньтяню (Пекину. — А. Б.), из 189 300 с лишним приписанных [здесь] дворов простолюдинов не вернулось к [своему] хозяйству более 85 000 дворов» [23, цз. 20 (II), 374].

Главными причинами бегства крестьян оставались непосильный налоговый гнет и произвол местных властей. Данные «Мин Тай-цзун ши лу» позволяют детализировать такие причины применительно к началу XV в. Ими могли служить: непомерно тяжелые прямые налоги и накопление в связи с этим недоимок [23, цз. 129, 1598]; различного рода «дополнительные» налоги [23, цз. 15, 269]; разорение в результате стихийных бедствий [23, цз. 15, 287]; перекладка налогов на чужие плечи в результате круговой поруки в деревенских общинах [23, цз. 99, 1300]; снижение урожайности из-за неисправности ирригационной системы [23, цз. 15, 288]; произвол местных властей [23, цз. 252, 2353]; вступление в конфликтные отношения с властями [23, цз. 197, 2061]. Нужно сказать, что центральные власти довольно четко представляли себе побудительные мотивы, заставлявшие людей бросать свои дома и поля. Так, например, в октябре 1407 г. Чжу Ди писал: «В душе люди любят землю. Разве они с охотой переселяются и бродяжничают? [Они] уходят именно из-за того, что не могут [более] терпеть» [23, цз. 70, 981]. Во многих других документах двора содержатся прямые обвинения местных властей в том, что они не обеспечивают народу приемлемые условия жизни, а поэтому «люди не могут вытерпеть и дело доходит до бегства и гибели [их]» [23, цз. 197, 2061–2062, цз. 252, 2353].

Масштабы бегства крестьян в первые же годы после воцарения Чжу Ди не могли не тревожить правительство. Оно понимало, что «запустение полей» происходит от того, что люди покидают их, и это ведет к сокращению налоговых поступлений [23, цз. 51, 763]. «Чтобы вносить налоги, народ непременно [должен] обрабатывать землю, когда же [он] забрасывает хозяйство и бежит, налоги не поступают», — констатировалось в императорском манифесте от 2 февраля 1410 г. [23, цз. 99, 1300–1301]. Кроме того, бегство крестьян с земли таило в себе и социальную опасность: оно нарушало столь старательно поддерживаемое статус-кво в деревне, а беглый люд иногда вставал на путь открытого сопротивления властям [43] . Поэтому правительство Чжу Ди с самого начала своего существования пыталось активно бороться с бегством крестьян.

43

Ответить на вопрос, куда бежали крестьяне, бросавшие свое хозяйство, весьма трудно, так как в источниках чаще всего встречается формула «бегут и скрываются». Однако отдельные данные позволяют предположить, где они скрывались в начале XV в. Во-первых, они просто переселялись в другие районы, где налоговый гнет был меньше, или же вовсе скрывались от налогообложения [23, цз. 151, 1755, цз. 25, 469]. Во-вторых, беглые крестьяне становились бродягами [23, цз. 70, 981]. Это подразумевало как случайные заработки и нищенство, так и уход в «разбойные шайки». В-третьих, беглецы находили пристанище у «сильных домов», т. е. помещиков и аристократов, нанимаясь к ним в работники и слуги [23, цз. 116, 1476, цз. 131, 1618]. В-четвертых, некоторые бежали «на острова в море», т. е. уходили за рубеж [23, цз. 32, 566, цз. 52, 787]. Наконец, какая-то их часть бежала в города, пополняя армию городской бедноты. Но документальных подтверждений последнему в источниках применительно к рассматриваемому времени обнаружить не удалось.