Императорский Китай в начале XV века

Людям различных национальностей «даровали» китайские фамилии. Первый указ, изданный Чжу Ди по этому поводу, относится к октябрю 1403 г. и касается монгольских воинов, служащих в Китае [23, цз. 23, 427–428]. Подобная практика наблюдалась и впоследствии. Причем «дарование» фамилий могло производиться как в виде награды за заслуги, так и без особого повода [23, цз. 44, 692, цз. 107, 1380–1381]. Инонациональным «главам» и «вождям» предоставляли китайские военные чины и звания. На них был также распространен существовавший в китайской армии порядок передачи офицерских чинов по наследству [23, цз. 77, 1041]. Интересно отметить и попытку привлекать солдат некитайского происхождения к земледельческому труду, т. е. приобщать их к системе военных поселений [23, цз. 130, 1610]. Расположение китайских властей к «пришедшим и присоединившимся» проявлялось в выдаче им из казны продовольствия, скота и ссуд, что сопровождалось призывами двора к местной администрации с повышенным вниманием относиться к их нуждам [23, цз. 43, 681, цз. 44, 695, цз. 129, 1598–1599]. Политике «единения» должно было служить и привлечение инонациональных отрядов к походам китайских войск за рубеж [23, цз. 107, 1380–1381, 1386–1389, 1391].

Наконец, заслуживает внимания создание в 1407 г. в Яньтуне (пров. Шаньси) Управления старшего чиновника (Чжан-гуаньсы), т. е. не военной, а гражданской административной единицы, не характерной для методов китайской национальной политики в северо-западных районах в начале XV в. Управление состояло из 47 укрепленных поселков, где насчитывалось 1100 дворов. Старшим чиновником был назначен «глава» одного из этих поселков. В связи с курсом на «единение» важно подчеркнуть, что подведомственное Управлению население должно было платить налоги и выполнять повинности в пользу китайского вэя Укай [23, цз. 66, 933].

Однако, несмотря на проведение отмеченного курса, в китайской политике в северо-западных районах в начале XV в. отразилось недоверие к «пришедшим и присоединившимся» и чувствовалась постоянная подозрительность в отношении них. Предостережения местным властям против них и приказы быть начеку содержатся во многих предписаниях двора. Например, один из указов командованию в Ганьсу гласил: «Военные люди из местных монголов в Ганьсу в глубине души таят мятежные [чувства]» [23, цз. 130, 1610]. Другой аналогичный указ сообщал: «Местные монгольские правительственные (служащие Китаю. — А. Б.) войска подстрекаются к смуте людскими речами. Боюсь, [что они] дезертируют или восстанут» [23, цз. 119, 1504–1505].

В качестве предосторожности китайцы прибегали к такой мере, как расположение близ поселений «пришедших и присоединившихся» китайских воинских соединений, чтобы «контролировать иноплеменников и быть наготове [выступить] против них», т. е. в случае малейшего сопротивления подавлять оружием [23, цз. 119, 1504–1505, цз. 130, 1610]. В целях предосторожности практиковалось также принудительное переселение некитайского населения на новые места, туда где они были более уязвимы для ударов китайских войск [23, цз. 102, 1324].

Такие меры усиливали недовольство инонационального населения северо-западных районов империи и без того страдавшего от «мягкого» контроля со стороны китайских властей. Это недовольство порой выливалось в вооруженную борьбу. Вспышка освободительной борьбы в отмеченных районах произошла в 1410–1413 гг. Возможно, что она была связана не только с притеснениями со стороны местных китайских властей, но и с началом в 1409–1410 гг. серии походов китайцев в Монголию, пробуждавших национальные чувства у служивших в империи монголов.

В апреле 1410 г. вспыхнуло восстание монголов, служивших в вэях Ланьчжоу и Юнчан в Шэньси. В августе 1411 г. отмечено движение монголов в Нинся, продолжавшееся до марта следующего года. В марте 1412 г. начался мятеж некитайского населения под предводительством Коточи в Ганьсу, затянувшийся до лета следующего года. Наряду с ними в Ганьсу зафиксирован еще один очаг восстания некитайского населения в апреле 1412 г. В августе того же года вспыхнуло новое восстание монголов в Нинся, а в сентябре вновь взбунтовались инонациональные войска в вэях Ланьчжоу и Юнчан. Подавление последнего из перечисленных восстаний стоило китайцам немалых усилий и продолжалось до лета 1413 г. [23, цз. 102, 1324–1325, цз. 110, 1413, цз. 117, 1492, цз. 124, 1559, цз. 125, 1567, цз. 126, 1575, цз. 128, 1593, цз. 130, 1612, цз. 131, 1619, 1621, цз. 136, 1657–1658, цз. 140, 1682].

Дважды, в июне 1410 и мае 1412 г., на вооруженную борьбу поднималось мусульманское (уйгурское) население в Ганьсу [23, цз. 104, 1352–1354, цз. 127, 1534].

Все упомянутые движения подавлялись силой оружия без каких-либо попыток вступить с восставшими в переговоры. Тактику уговоров, как отмечалось выше, правительство обычно применяло в отношении восставших китайцев. Использовалась она и в юго-западных окраинах империи. Здесь же, на северо-западе, позиция властей была бескомпромиссной. Инструкции двора предписывали подавлять военной силой малейшее противодействие. Рекомендовалось даже «уничтожать на месте» всех людей некитайского происхождения, которые, так или иначе, оказывают содействие восставшим [23, цз. 103, 1342–1343, цз. 119, 1504–1505]. Это лишний раз иллюстрирует оборотную сторону «мягкого» курса китайских феодальных властей в обращении с инонациональным населением.

Национальная политика в южных и юго-западных провинциях страны

К началу XV в. значительные пространства современного южного и юго-западного Китая фактически оставались вне контроля китайских властей. Это относится к обширным горным районам в современных провинциях Гуйчжоу и Хунань, а также ко многим заселенным некитайским населением районам в Сычуани, Юньнани, бывшей провинции Гуанси и на о. Хай-нань. Жившие здесь народы находились на различных стадиях социального развития — от разложения родо-племенной организации до консолидации классов. К описываемому времени у них не было сколько-нибудь прочных государственных образований, которые могли бы противостоять китайской колонизации. Это облегчало задачу освоения китайцами территорий этих народов, прочного включения их в пределы империи. Надо сказать, что подобная задача ставилась китайскими правящими кругами еще задолго до описываемого времени. Однако, несмотря на отмеченное облегчающее ее исполнение обстоятельство, колониальная политика наталкивалась здесь на упорное сопротивление.

Так, например, неоднократные попытки императоров из династий Сун и Юань (X–XIV вв.), а также Чжу Юань-чжана установить свое господство над горными районами в Гуйчжоу и западной Хунани не имели успеха [73, 268, 275].

Правительство Чжу Ди в своей национальной политике в юго-западных провинциях продолжало решать отмеченную задачу: всемерно укрепить здесь китайскую власть и расширить сферу ее влияния. Для этого применялись методы, основанные на вышеизложенных принципах подхода к инонациональному населению вообще. Наиболее ярко здесь проявилась тактика сочетания военного давления, дипломатии и «привлечения сердец» некитайского населения. Китайские военные и гражданские власти добивались того, чтобы местное население признало свое подданство императору и тем самым «обратилось к цивилизации». В эти районы направлялись специальные манифесты и послания от имени имперского правительства, где содержались уговоры пойти на такой шаг и завуалированные угрозы на случай неподчинения. Подобная активность китайских властей всячески поощрялась из центра [23, цз. 41, 673]. Характерно, что в некоторых случаях отправка «привлекающих» манифестов сопровождалась стягиванием китайских войск в близлежащие районы для возможного подавления непокорных силой [23, цз. 141, 1693]. В случае отрицательной реакции на посылаемое предложение в ход пускались войска. В случае согласия наблюдалась процедура, аналогичная нормам, существовавшим на северо-западе страны: в столицу направлялся представитель подчинившихся либо доклад об их желании покориться, причем чаще наблюдалось последнее. В ответ приходило высочайшее разрешение, и «местные главы» получали китайские чины, титулы и регалии. Число подчинившихся могло колебаться от нескольких десятков до десятков тысяч человек. Подобная картина в общих чертах прослеживается в начале XV в. на примере самых разных народностей юго-запада империи [23, цз. 43, 688, цз 44, 701, цз. 52, 777, цз. 55, 816–818, цз. 73, 1015–1016, цз. 101, 1318, цз. 122, 1540, цз. 139, 1676, цз. 141, 1692].

Описанный путь отнюдь не исключал прямого завоевания остававшегося здесь вне сферы китайской власти населения. Однако в полном соответствии с разработанной гибкой тактикой инструкции из центра призывали по возможности реже прибегать к вооруженному насилию. Например, в октябре 1403 г. My Шэну предписывалось: «Если возможно, берите за образец привлечение сердец иноплеменников к цивилизации [мирным путем], а не обязательно посылайте войска» [23, цз. 23, 425]. Как уже отмечалось, причиной подобных рекомендаций было приобретенное на опыте понимание, что открытое давление не всегда приводит к успеху. Положение на юго-западе давало этому хорошее подтверждение. Как писал в докладе двору в конце 1403 г. один из членов Военного ведомства, в Гуанси, например, наблюдалась следующая картина: «Сначала все они (иноплеменники) обращаются к цивилизации, а затем снова становятся разбойниками; правительственным войскам трудно их искоренить» [23, цз. 25, 460]. Но кроме отмеченных соображений стремление ограничить сферу применения армии в юго-западных районах можно объяснить также намерением китайцев прочно освоить их и в хозяйственном, а не только в административном отношении. В этой связи характерна инструкция военным властям в Сычуани от 12 мая 1409 г.: «Такое положение, что иноплеменники бунтуют, существовало издавна. Если поспешно посылать [против них] войска, то беды обрушатся на население всего края» [23, цз. 90, 1191].

Выказывая предпочтение мирному пути, правительство Чжу Ди, опять-таки в согласии с общими принципами своей политики в отношении некитайского населения, в случае надобности прибегало к вооруженному вмешательству в самых широких масштабах. Примером тому может служить покорение мяо в Гуйчжоу в 1413–1414 гг., к чему подробнее вернемся ниже. Здесь же отметим, что мирный и военный пути приведения инонациональных народов в покорность тесно переплетались. Уговоры сопровождались угрозами и концентрацией войск, а военное наступление, наоборот, могло прерываться в обмен на обещание изъявить покорность [23, цз. 51, 767].