Империя ненависти

Когда она не делает никакого движения, чтобы подчиниться, я рывком поворачиваю голову к стулу.

— Садись, блядь, если хочешь сохранить свою работу.

— Моя работа не подразумевает наблюдение за тем, как мой босс получает сексуальные услуги.

— Сексуальные услуги? Это что, блядь, детективный сериал? Это называется минет, и если я говорю, что твоя работа требует этого, значит, так оно и есть.

— Вы пытаетесь доказать свою точку зрения? — спрашивает она, ее лицо краснеет, то ли от злости, то ли от чего-то еще, я не уверен. — Если это так, то я уже знаю, что вы получаете больше кисок, чем Казанова в период своего расцвета, и вам это нравится. Я поняла, поздравляю с бессмысленным рекордом. А теперь, могу я, пожалуйста, пойти домой?

— Нет. — я медленно толкаю ту, которая стоит на коленях передо мной. — Вы обе, на выход.

— Ч-что?

— У вас проблемы со слухом? Я сказал, убирайтесь.

Они бледнеют, но не больше Николь, когда хватают свои хлипкие сумки, одаривают ее грязным взглядом и выходят из квартиры, пыхтя и отдуваясь, будто у них проблемы с дыханием.

Я стою, а Николь внимательно, не моргая, следит за каждым моим движением.

— Вы сядете или мне вас тоже выгнать?

Она опускается на стул, ее взгляд приклеен к бумаге.

— Где моя еда?

Она роется в своей сумке и достает контейнер.

— Не похоже на еду от Katerina’s.

— Ресторан не принял заказ, когда я позвонила, поэтому… я захватила еду из другого места.

— Всегда идёте против заказов.

— Я не могла силой открыть ресторан или заставить их приготовить вам что-нибудь. Знаете, с тридцатиминутным лимитом времени и прерыванием моего спокойного вечера.

Я пристально смотрю на нее, но не из-за ее поведения. Я начинаю думать, что она никогда не избавится от своей болтливости, сколько бы я ни угрожал ей увольнением.

И по какой-то причине я не хочу, чтобы огонь исчез.

Причина моей паузы в том, как она говорит, читая из документа. Многозадачность в лучшем виде.

Я пересаживаюсь напротив нее, отказываюсь от своего стакана с виски и открываю контейнер. Даже я знаю, что пить на голодный желудок вредно, а поскольку еда дело рук дьявола, я бы и на десять футов к ней не подошел, если бы не необходимость.

Я беру вилку и смотрю на пасту, будто это моя следующая битва. Здесь нет ни пармезана, ни песто, потому что по какой-то призрачной причине Николь знает, что я это не люблю.

Факт в том, что мне не нравится вся еда, но именно эти два блюда вызвали у меня рвоту в первый раз.

До сих пор не могу понять, откуда она знает о моих предпочтениях, но это не отменяет чувства удовлетворения, которое наполняет меня от данного факта.

— С каких пор ты любишь спокойные вечера?

Она медленно поднимает голову, выглядя ошеломленной вопросом.

— Мне всегда нравились спокойные вечера.

— Ты могла бы обмануть меня на всех вечеринках, на которых ты была в центре внимания.

Ее глаза сверкают, становясь расплавленно-зелеными, почти слишком яркими, чтобы смотреть на них.

Слишком реальными.

Слишком… неуютными.

Она каждая непонятная эмоция, от которой религии предписывают людям держаться подальше.

Она опускает голову, позволяя пряди играть в прятки с ее лицом.

— Тогда я гналась за недостижимой мечтой.

— А сейчас?

Она заправляет кощунственную прядь волос за ухо и вздыхает.

— Сейчас я просто выживаю, Дэниел. Если бы это было не так, я бы не работала на тебя и не позволяла тебе относиться ко мне как к грязи под твоими дорогими туфлями Прада.

Николь не грязь под моими туфлями. Она камень в ней. И всегда была, с тех пор как я впервые увидел ее и подумал, что она маленькая снобистская принцесса.

Она и сейчас такая.

Неважно, носит ли она дешевую одежду из универмага. Быть принцессой это аура, и она излучает ее за километр.

— Хочешь сказать, что тебе не нравилось внимание?

После достаточного количества проволочек, чтобы обмануть свой желудок и заставить его принять дьявольский плод, я кусаю и делаю паузу.

Обычно я этого не делаю.

Обычно я проглатываю еду, даже не жуя. Это обыденная вещь, которую я совершаю по религиозным соображениям, дабы выжить. Я никогда не получал удовольствия от еды.

С тех пор как я увидел, как мой отец целует ту женщину, вокруг которой лежала еда, а через неделю я стал свидетелем того, как он трахает другую, вставляя ей в задницу всевозможные овощи и фрукты, в то время как его член находился в ее киске.

Место травмирующего события — стол, за которым мы ели каждый день.

Время — когда мне было двенадцать.

Я сказал Астрид, что люблю мамины булочки, и мы часто дрались за них, но всякий раз, когда я пробовал эти злосчастные штуки, я избавлялся от их, когда подруга не смотрела.

Эта привычка сохранялась у меня в течение семнадцати лет, так что я стал профессионалом в обучении своего желудка тому, в какие моменты ему позволено быть уродом, а в какие он должен вести себя так, будто еда это творение небес.

Вкус этой пасты, однако…. необычен. Простой, но изысканный в своих обычных ингредиентах.

— Мне не нравилось внимание, — отвечает Николь на мой предыдущий вопрос. — Внимание истощало меня. Я всегда должна была выглядеть определенным образом, говорить определенным образом.

— Быть сукой в определенном смысле.

— И это тоже. — она дерзко откидывает волосы, и у меня возникает искушение потянуть ее за них вниз. — Я никому не позволяла победить себя в чем-либо.

— Пока не потеряла все это. — я беру еще, делая паузу, наслаждаясь вкусом. — Больно падать в немилость, не так ли?

— Не совсем. Это было спокойно.

Я сужаю глаза.

— Тебе было спокойно потерять все, чем ты когда-либо владела?

— Это никогда не было моим. Я наслаждалась только тем, что мне давали.

— Теперь я должен аплодировать тебе? Быть одураченным твоей речью: «я изменилась»?

— Мне ничего от тебя не нужно, Дэниел.

— Даже твоя работа? Потому что дверь прямо там.

— Кроме моей работы.

Она снова сосредотачивается на бумагах, пальцы впиваются в края, словно она останавливает себя от того, чтобы разорвать их в клочья.