Империя ученых (Гибель древней империи. 2-е испр. изд.)

Практика уравнения имущества подрывала экономическую основу могущественных кланов, требуя от них постоянно увеличивать семейное состояние ради сохранения своих позиций. Это удавалось, разумеется, не всегда. Немалой части героев позднеханьских жизнеописаний приходилось в молодости терпеть нужду и полагаться только на себя, хотя они имели в числе недалеких предков богатых и знатных людей. В действительности обедневших отпрысков именитых семейств было, без сомнения, много больше. Преобладание в кланах нисходящей социальной мобильности побуждало современников осуждать быструю карьеру и обогащение как эгоистическую погоню за выгодой, отрывавшую человека от его родственников. Это осуждение в самой резкой форме выразил Ван Фу, писавший в своем трактате: «У того, кто воровски захватывает чиновничью должность, Небо отнимает разум, а духи лишают покоя его душу. Даже если он в бытность свою бедным и ничтожным стремился к гуманности и справедливости, то, в один день став богатым и знатным, он отворачивается от родственников, предает старых знакомых и отрекается от прежних идеалов. Он отстраняет близких и приближает чужих ему приспешников, презирает верных друзей и покровительствует холуям. Он раздает свои богатства слугам и наложницам, вручает жалованье и награды лукавым рабам. Он скорее погубит миллион связок монет, но не отдаст ни одной монеты, сгноит в амбаре гору хлеба, но не даст ни горсти зерна» [Ван Фу, с. 46-47].

Филиппика Ван Фу приоткрывает правду о ханьском обществе, о которой слишком часто молчат хронисты. Но коллизия преуспевающих одиночек и массы неудачливых родственников имела и другую сторону: она заставляла рассматривать семейный альтруизм как одну из высших жизненных добродетелей. Начиная с I в. до н. э. и особенно в позднеханьский период источники содержат множество упоминаний о чиновниках или влиятельных в своей округе людях, которые раздавали свои сбережения бедным сородичам. Значение подобных действий не следует переоценивать. Так, Цуй Ши, советуя помогать нуждающимся родственникам накануне сева и перед наступлением холодов, требует быть умеренным в своей помощи и соразмерять ее со степенью родства. Из слов Цуй Ши ясно, что помощь была делом добровольной благотворительности и что бедняки отнюдь не имели гарантии обеспеченного существования [Хрестоматия, 1980, с. 221].

Мнение Цуй Ши согласуется с материалами биографической литературы, где помощь сородичам и землякам часто сопряжена с голодом, военной опасностью и другими чрезвычайными обстоятельствами. Речь идет, очевидно, не столько о последовательно осуществляемой программе, сколько о сугубо негативной реакции на индивидуальное преуспевание. Та же реакция выражена в роли «общего мнения» округи как репрессивно-нивелирующего начала, враждебного всяким попыткам выделиться за счет остальных. Ее высшим проявлением были частые отказы от чиновничьей карьеры, неизменно одобрявшиеся деревенским обществом как знак «возвышенности духа».

В свете двух отмеченных тенденций особое значение приобретает вопрос о формах родового самосознания в раннеимператорскую эпоху. Позднеханьский период отмечен пробуждением интереса к генеалогии. В частности, Ван Фу посвятил истории родов отдельную главу своего трактата, с тем чтобы, по его словам, «выявить потомков достойных и мудрых, определить основателей разных кланов, рассказать о происхождении фамильных знаков» [Ван Фу, с. 192]. Имеются смутные известия о существовании в позднеханьское время клановых генеалогий. На рубеже П-Ш вв. ученый Гуань Нин «из-за смуты и неразберихи в родословных составил рассуждение о генеалогических книгах» [Саньго чжи, цз. 11, с. 9а].

В управлении государством есть два правила: в моменты опасности будь невозмутим, в спокойное время будь осмотрителен.

Чэнь Цзижу

К сожалению, сохранились лишь названия некоторых генеалогий именитых кланов того времени и несколько фрагментов из них, представляющих собой краткие справки о выдающихся уроженцах этих кланов. Американский синолог Д. Джонсон, исследовавший генеалогии танской эпохи, пришел к выводу, что они носили сугубо элитарный характер: в них охватывался широкий круг родственников, но упоминались только те из них, кто преуспел на службе и тем самым способствовал обоснованию претензий членов клана на высокое положение в обществе [Johnson, 1977, с. 100-105].

По всей видимости, так же обстояло дело и в позднеханьской империи. В генеалогических экскурсах позднеханьских биографий упоминаются лишь те предки, которые достигали высоких постов, даже если они отделены от героя биографии семью-восемью поколениями. Заслуживает внимания стела в честь Чжао Куаня, занимавшего должность саньлао. Стела, воздвигнутая Чжао Хуаном, сыном Чжао Куаня, в 180 г., необычна в том отношении, что Чжао Хуан не ограничился панегириком отцу, но привел обширную родословную своей семьи: 26 человек в девяти поколениях. В надписи перечислены только состоявшие на службе члены клана. Исключение сделано для отца крупного чиновника в начале правления Хань и трех братьев Чжао Куаня, погибших в молодости во время землетрясения. В двух последних поколениях члены семейства уже не занимали должностей при дворе [Шэнь Няньжунь, 1964, с. 22-23]. Очевидно, стела, сооруженная спустя 28 лет после смерти Чжао Куаня, была призвана напомнить современникам не столько о родословной, сколько о заслугах этой потомственной служилой семьи.

Сходное отношение к родословной характерно и для других эпиграфических материалов такого рода. В эпитафии Лю Сю первым делом сообщается, что в его роду «от времени Борющихся царств до Хань именитые чиновники приходили друг другу на смену» [Цюань Хань вэнь, цз. 75, с. 5а]. В надписи на стеле в честь служащего окружной управы, уроженца Инчуани, Инь Ю (177 г.) сказано, что в циньское время его клан распался на две ветви. Одна осела в Инчуани, другая – в Чжао. В инчуаньской ветви «лелеяли наследие предков, провинциальные правители сменяли друг друга», члены же клана из Чжао не удостоились внимания составителей надписи [Ван Фанган, с. 673]. В аналогичной надписи, посвященной некоему Ся Чэну, кратко говорится, что в его клане «служивших правителями областей, носивших печать чиновника было свыше десяти человек» [Хуань Гунчжу, с. 136].

Хотя в большинстве памятных надписей на стелах начало истории клана возводится к чжоуским временам, его действительным основателем неизменно выступает именитый ханьский сановник. Примечательно, что позднеханьский деятель Ян Чжэнь назван в его биографии потомком Ян Си (сподвижника Лю Бана) в восьмом поколении, хотя семейство Ян, согласно семейной хронике, вело свой род от аристократа царства Цзинь, жившего в VI в. до н. э. [Такэда, 1958, с. 616]. По-видимому, для верхов позднеханьской империи знатность и заслуги рода были неразрывно связаны с царствованием ханьского дома.

Итак, самосознание клана, представление о преемственности и знатности рода в ханьскую эпоху определялись прежде всего административными достижениями его членов. На то имелись и экономические причины. Обычай раздела имущества, приводивший к распылению материальных ресурсов семьи, не мог сделать владение землей устойчивой основой высокого положения в обществе. Выход мог быть найден в службе, дававшей регулярный и притом немалый доход. Парадокс, однако, был в том, что именно служба едва ли не более других занятий разобщала родственников. Сохранилось множество свидетельств того, что в служилых семьях родственные связи были крайне слабы и полностью заслонены политическими соображениями. Для примера сошлемся на семейство Цуй из Хэбэя. Один из его членов, Цуй Юань, по отзыву биографа, в бедности прожил с братьями несколько десятков лет под одной крышей и пользовался большим авторитетом в округе. Впоследствии он служил правителем уезда. Его близкий родственник в 40-х годах II в. был казнен тогдашним дворцовым диктатором Лян Цзи, что не помешало Цуй Ши, сыну Цуй Юаня, воспользоваться покровительством убийцы его сородича. Цуй Ши умер в бедности и был похоронен на средства своих друзей. Между тем его кузен Цуй Ле, высокопоставленный чиновник, был богат и позднее купил должность «управляющего подданными» за 5 млн. монет [Хоу Хань шу, цз. 52, с. 18а, 27б, цз. 80а, с. 24б].

Государственная служба имела, очевидно, двоякий социальный эффект: закрепляя привилегии отдельных семей, она в то же время разрушала их единство. Неудивительно, что наряду с жаждой карьеры мы наблюдаем в сознании и жизненной позиции верхов ханьского общества пренебрежение к даваемым службой преимуществам и даже отказ от службы в знак преданности семейной добродетели. Авторы панегирика Инь Ю на стеле в его память выразили типичную черту семейных традиций служилых кланов, отметив, что Инь Ю «был уважаем в родной деревне и не считал честью высокий пост» [Ван Фанган, с. 673]. На стеле в честь У Чжунши записано, что он, живя в мире с братьями, не хотел идти на службу и «даже не смотрел в сторону городских стен» [Хуань Гунчжу, с. 143].

Во II в. дошло до открытого раскола внутри некоторых знатнейших кланов империи, например жунаньского клана Юань. Около 165 г. один из его членов, Юань Хун, порвал со своими братьями, обратившись к ним с такими словами: «Почтенные наши предки заложили основы нашего процветания, а потомки не сумели добродетелью уберечь их, соперничали в тщеславии и роскоши. Жаждать власти в смутное время значит уподобляться трем братьям Си из Цзинь»¹⁶. Юань Хун покинул столицу и стал жить отшельником в родных местах [Хоу Хань шу, цз. 45, с. 11а-б]. Приблизительно в то же время Сюй Шао, земляк Юань Хуна, отказался видеться со своими именитыми родственниками в столице, ибо «ненавидел их беспутное поведение» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 10а].