Империя

– Ты сам сделал выбор. Долго думал, к кому примкнуть, вот и остался в чистилище. Я звал тебя к себе, он верил в твою преданность, однако ты посчитал себя хитрее всех. Но нет, Падший. Ты тварь, а тварь должна пресмыкаться, даже если это против ее воли. Зря он сохранил тебе жизнь! Как всегда, пожалел свое творение. А вот меня в последнее время очень раздражает тот факт, что его творения за своего создателя не особо переживают, и эта безответная любовь меня совсем не устраивает.

С каждым произнесенным словом Падший склонялся все ниже и ниже, пока не упал перед Марком на колени.

– Спрашивай, Анатас, брат создателя. Мой удел подчинятся.

– Михаил спрятал Корнелия, отца Луция?

– Ты сам знаешь ответ.

– Значит, он. Архангел стал хитер, как змей. Для чего?!

– Хочет остановить задуманное тобой, хочет, чтобы он встретился с сыном.

– Разве он сказал ему, кто я?

– Нет. Ты же знаешь: люди должны сами уверовать в вас. Никто не вправе нарушать договор.

– Где его найти?

– Я не знаю, прости, повелитель. Придет время, и он найдется сам, когда вернется за сыном. Следи за Луцием, и Корнелий попадет к тебе в руки. Он всего лишь человек, а людям свойственно совершать ошибки. Эмоции и чувства делают их слабыми.

– Все же интересно, чем Михаил забил голову этому старому воину? Очень интересно…

Марк махнул рукой, и Падший превратился в водяную статую, которая тут же обрушилась с брызгами вниз и скатилась ручьями в море.

В тени большого дуба сидел крепкий старик с косматой головой, густой бородой, лицом, иссеченным морщинами, и темной, загорелой почти дочерна кожей, которая словно отливала бронзовым оттенком. Он был одет бедно, но опрятно – наверное, поэтому солдаты и не обращали на него особого внимания. Щуря свои старческие водянистые глаза, он ловко доставал крепкими руками из походной сумы ячменный хлеб и, не спеша, отламывал от него кусочек за кусочком, клал в рот и долго жевал, явно наслаждаясь процессом. Его мускулистые руки были покрыты рельефными венами, которые, словно речные русла растекались по телу, а ладони представляли собой одну сплошную засохшую мозоль. Старик сидел у дороги, по которой то и дело проходили люди и проезжали повозки, дребезжа деревянными колесами, обитыми железом. Неподалеку рабы медленно и нехотя обирали оливковые деревья. Близился полдень, когда жара загоняет всех под навесы, в прохладу, вот они и тянули время в ожидании отдыха. Старик чему-то улыбался, а в его бороде застревали крошки хлеба. Он машинально стряхивал их и все смотрел и смотрел на уходящую за горизонт дорогу. Темная, бугристая, она извивалась змеей, и ее каменная кожа словно шевелилась под нарастающей с каждым часом жарой.

– Как ты думаешь, Корнелий, старость – это немощность и одиночество? Или все-таки долгожданная возможность подумать о деяниях своих?

– Я уже не знаю, Михаил, – узнав обратившегося к нему по голосу, ответил старик и, закрыв суму, поднял глаза.

– Решил сбежать? Думаешь, все пройдет само собой? Рассосется, как нарыв от занозы?

– Зачем ты меня спас, Михаил?

– Ты хороший человек, Корнелий. Да, ты совершал страшные вещи, но в глубине души ты всегда терзал себя за это. Воин, отец, крестьянин, даже раб – ты так и не сломался, как бы трудно тебе ни было. Ты нужен нам.

– Нужен кому? Почему ты всегда не договариваешь? Я каким-то чудом спасся из каменоломен, у меня оказалась вольная, ты помог мне добраться сюда, в Рим, и все это время я не задавал вопросов. Но мне нужны ответы, Михаил, нужны.

– Странно, по-моему, прежде ты не отличался любопытством!

– По-моему, прежде дело не касалось моего сына, которым восторгаются одни и которого проклинают другие! Ведь ты же хочешь остановить его, не так ли? – поднимаясь и багровея от приступа злости, спросил Корнелий.

– Да, и впрямь гораздо проще перековать мечи на орала, чем сделать из воина пахаря. Просто помоги мне, поговори с сыном. Поверь, его нужно остановить.

– Для чего? Посмотри, кто я и кто он. Зачем мешать ему? Луций проживет жизнь, не нуждаясь ни в чем, как успешный и знатный человек, а не как прожил свою жизнь я. Я видел его во время триумфа, я видел их всех! Чего еще может пожелать отец, как не блага своему чаду?

– Его благо добыто кровью и страданиями других, и число этих несчастных будет расти и впредь, если ты не остановишь его.

– Кто-то всегда будет страдать!

– Ты прав, но все должно идти своим чередом, а твой сын – феномен, ошибка, на которой он хочет построить кровавое царство, чтобы изничтожить весь род людской. Как ты не поймешь этого?

– Кто он? И кто ты? Объясни мне!

– Объяснить? Иногда, Корнелий, нужно просто уверовать в то, что тебе говорят. Если ты действительно желаешь добра своим сыновьям, помоги нам.

– Сыновьям? Маркус жив?!

– А с чего ты решил, что он мертв?

По дороге, стуча калигами [9] и гремя вооружением, прошли солдаты – те самые, которых Корнелий видел во время триумфа. Человек пятьдесят, может, чуть меньше, все в черных латах, начищенных до блеска так, что солнце переливалось на них белыми бликами. Во главе отряда шел центурион. Его красный, словно закат, поперечный гребень мелькал маяком впереди воинов. «Великолепный ориентир в этом черном облаке. Тут явно офицера не спутать ни с кем другим», – подумал Корнелий, отвлекшись на мгновение от собеседника. Вслед за центурионом его взгляд привлек всадник в странном варварском одеянии, здоровый, как бык, который уверенно сидел в седле, держась за поводья одной рукой. Из-за пояса у него торчал топор. Его лошадь резво перебирала ногами и гулко цокала по каменной мостовой. Всадник с брезгливостью посмотрел на Корнелия сверху вниз. «Все они на одно лицо», – подумал старик и собрался продолжить разговор, но, когда он обернулся к Михаилу, того словно и не было. Только могучий дуб зашелестел своей кроной, а в небо взлетел белоснежный голубь, поднимаясь все выше и выше, пока совсем не исчез в облаках.

9

Солдатская обувь, подошва которой плотно подбита гвоздями.

Луций сидел на большом пне и, вытащив меч, вращал его, уперев острием в камень. Целый месяц он не мог принять решение и все обдумывал, как ему поступить. Как всегда, решение за него принял Марк – неделю назад, в римской бане. Термы – идеальное место, чтобы тело отдохнуло, а ум прояснился.

«Кажется, Марк знает ответы на все вопросы. Когда я сообщил ему о соседях отца и том, что они совершили, он сказал, что в самом преступлении уже заключено наказание. Прекрасные слова! Их нужно запомнить», – думал Луций, вращая клинком и глядя на то, как острое лезвие со скрежетом прокручивается в камне.

– О чем размышляешь? – послышался позади голос Сципиона, и Луций вздрогнул от неожиданности. – Смотрю я на твой задумчивый вид, и даже мешать тебе не хочется. На вот, держи, – протянул он воспитаннику свернутый пергамент.

– Все удачно?

– По-другому и быть не может. Ты же знаешь: если где-то прибыло, значит, где-то убыло. Император может наградить, а может и наказать. Внезапно нашлись люди, которые подтвердили, что Катон и Птолемей пытались поднять мятеж против Тиберия, а он не прощает такого. Тем более, когда одариваешь одних, приходится пополнять свою казну за счет других. Политика, Луций, политика. Там, наверху, чем больше врешь, тем больше тебе верят. Точнее, делают вид, что верят. А когда отнимаешь у одних и отдаешь другим, счастливчикам нет дела, откуда это добро взялось. Халява – это для них святое. Так что действуй. С этим документом ты можешь сделать с ними все, что угодно. Они враги государства, а ты на себе испытал, что это значит. Помнишь, надеюсь, как они этим воспользовались?

Луций резко поднялся и вложил меч в ножны. Голова змеи с рукояти смотрела на мир своими драгоценными глазами, поблескивая в солнечном свете, словно живая, – казалось, она вот-вот зашипит и укусит. Ярость, словно болезнь, пожирала тело Луция изнутри. Сципион улыбнулся, чувствуя это, и положил руку ему на плечо.

– Они не пощадили вас, помни это.

Луций сжал зубы и кивнул. Вдруг он увидел вдалеке облачко пыли, которое становилось все заметнее и заметнее.

– Наконец-то, – разглядел он во всаднике Ратибора. «Хорошо, что я взял только русича и оставил парней. Все-таки это больше мое дело, а не их. А этому варвару все равно, кого убивать, – для него мы и сами варвары! Русич предан, как пес, но всегда себе на уме. Никогда не поймешь, о чем думает этот громила, который ни смерти не боится, ни самого Юпитера! Ему вообще плевать на наших богов! Одно лишь желание у него осталось – отомстить за отца, а все остальное побоку! Хотя странно. Как-будто я только что сам себя описал», – задумался Луций, глядя на подъезжающего к нему Ратибора.

Русич спрыгнул с коня и крепко обнял Луция – так крепко, что у того захрустел позвоночник.

– И я рад тебя видеть, дружище, – еле вздохнув, прошипел Луций.

Ему на мгновение показалось, что он попал в лапы к медведю, впрочем, к таким встречам он уже привык: Ратибор всегда именно так его приветствовал. Видимо, в далекой Скифии (или откуда он там?) так принято.

– Приветствую вас, командир, – послышался голос центуриона.

Офицер ударил себя в грудь кулаком, после чего его рука взметнулась вверх. Луций кивнул ему в ответ. «Настоящий солдат: выправлен, доспехи начищены, красное оперение шлема бьет по глазам. Хочется смотреть и смотреть на него. Он действительно хорош, как и его солдаты. Точнее сказать, мои солдаты! Это мои солдаты!», – ненадолго задумался Луций, оглядывая офицера, и затем вновь перевел взгляд на русича.