Империя

Низкий поклон вам, воины былого Рима! Всем вам, воины!

Глава III ДУШУ ОН ОТРАВИТ СЕБЕ САМ

Год подошел к концу. Он выдался для Корнелия, как и все предыдущие, малоудачным. После того, как римская армия потерпела сокрушительное поражение в Германии и новая провинция показала «кукиш» своим, так называемым, хозяевам, все у бывшего центуриона девятнадцатого легиона шло наперекосяк. Когда-то он служил Риму и надеялся, что его великая страна даст ему на старости лет военную пенсию, отступные и землю. Он жил, воевал и убивал ради того, чтобы его дети могли вырасти достойными людьми и продолжить дело, начатое их прадедами. Но, как оказалось на практике, обещания остаются обещаниями, а Рим, этот вечный город, быстро забывает своих героев.

Корнелий стоял и смотрел, как солнце скатывается за горизонт, расплываясь по небу красным кровавым закатом. Его взгляд был направлен в никуда, его мысли были далеки. О чем он думал? Скорее всего, о том, что завтра будет новый день, что его два сорванца пойдут учиться, что ему надо будет платить за школу, покупать им одежду и восковые таблички для письма. А еще нужно будет дать подарок учителю, и для этого снова и снова ходить к своим, унижаться перед бывшими друзьями, с которыми он некогда воевал, пил и веселился, прежде чем проклятое поражение не изменило все в его жизни. Корнелий не мог отделаться от ощущения, что это он виноват во всем случившемся. И, самое главное, все его винят за то, что он остался жив, за то, что он единственный командир, который хотя бы наполовину спас свою центурию, выведя ее из той мясорубки, в которую их привел Вар. Да, быстро забыли его те, кто клялся ему в дружбе с детства. Единственные люди, которые остались ему верны и сами прошли через все эти испытания – Ливерий и Кристиан. И как ему не хватает этого грубоватого, безжалостного и неотесанного Аврелия, который мог выполнить любую грязную работу, наплевав на нравы и обычаи и не страшась ничего. На которого всегда можно было положиться и спокойно сражаться в битве, зная, что он за спиной… Теперь все это в прошлом. А в настоящем будет новый день, и ему снова и снова придется ходить, выпрашивать и умолять. А ведь он – воин и большую часть жизни посвятил своей стране. Почему же теперь ему приходится кланяться тем, кто знает походы и сражения лишь по рассказам таких, как он? И снова ему придется смотреть в их унылые лица и равнодушные глаза, в которых будет написан надоевший вопрос: «Почему же ты не умер там, в том лесу, в далекой и неизвестной Германии?». И снова ему придется слушать бесконечное «подождите, мы все уладим». Корнелий думал об этом, опираясь на трость. Старые раны давали о себе знать и с каждым годом тревожили его все больше и больше. Когда ты молодой, все заживает на тебе, словно на собаке. Теперь же все было иначе. Он вспомнил, как в прошлом месяце у него прихватило спину и, если бы не старший сын Луций, он вряд ли бы смог добраться до постели самостоятельно. Да, дети –– единственное, что у него осталось. А значит, и завтра, и послезавтра, и после послезавтра, и вновь, и опять он будет унижаться, льстить и заискивать. Все ради них. Пусть виноват, что не умер, что вывел, что спас. Но причем здесь дети, над которыми, словно дамоклов меч, повисло презрение и ненависть людей, и знать не знавших о том, что на самом деле произошло в Германии. Ненавидят, потому что ненавидят другие. Презирают, потому что презирают все. Говорят так о них, потому что весь Рим говорит так. И все этому Риму верят, верят беспрекословно, как будто по-другому и быть не может. А должно быть именно по-другому. Не так Корнелий представлял свою будущую жизнь в молодые годы, рвясь в бой, чтобы храбростью и смелостью завоевать почет и уважение в обществе. Он стоял, и по его щеке текла скупая мужская слеза. Нет, не от боли. От бессилия, от осознания того, что он ничтожная крупинка, которой никак не совладать с этим прожорливым бюрократическим римским аппаратом.

К Корнелию не спеша, словно на цыпочках, подошел Леонид, в прошлом его верный раб, которого он захватил в далеком походе и который уже давно стал членом семьи, как и четверо остальных рабов в его хозяйстве. Корнелий даровал им всем свободу после возвращения, но ни один из них не покинул его. После смерти жены многие слуги сбежали, других силой увели соседи, видя, что в отсутствие хозяина вряд ли кто-либо вступится за его имущество. Остались лишь они, самые преданные.

Леонид был по происхождению то ли грек, то ли македонец – он и сам точно не знал. Попав в плен к центуриону, он особо не огорчился. Ведь воевал он как невольник, по приказу своего предыдущего господина, который был намного хуже Корнелия, как потом оказалось. Прожив почти всю жизнь в имении своего теперь уже бывшего хозяина, он зарекомендовал себя хорошим помощником, и Корнелий без опасений оставлял на него свое некогда большое хозяйство. А Леонид по совести присматривал за всем. Теперь же он нянчится с сыновьями центуриона. Он и еще четверо бывших рабов, а ныне свободных работников, имеют паи у Корнелия и работают за плату, возделывая и его, и свою землю и помогая вести теперь уже общее хозяйство, с которым Корнелию было все труднее и труднее справляться.

– Господин?

– Я много раз просил не называть меня так, зови меня по имени.

– Хорошо, господин Корнелий, – услышав это, центурион улыбнулся.

– Что ты хотел?

– Я пришел от имени всех нас узнать, как вы хотели бы отметить праздник в честь завершения сельскохозяйственных работ?

– Ах да, праздник, – вытирая слезу, чтобы никто не заметил этот признак слабости, произнес Корнелий.

В конце года, когда все работы заканчивались, для земледельцев наступало недолгое время веселья и отдыха. Люди приносили жертвы богам за хороший урожай и молились о том, чтобы следующая весна вновь порадовала их обильными всходами. Эти празднования длились неделю и назывались Сатурналиями. Существовало поверье о том, что когда-то очень давно миром правил бог Сатурн. Правил он справедливо и честно, и не было на земле ни бедных, ни богатых, ни рабов. А теперь только в этот праздник, который праздновался в Риме, рабам и дозволялось свободно шутить и веселиться наравне с их господами, пировать за хозяйскими столами и даже выбирать своего шуточного царя. Хотя в доме у бывшего центуриона давно уже не было рабов, а все слуги получили грамоты о свободе, их многолетние привычки остались прежними, и каждый год они просили Корнелия устроить им праздник, на что их бывший хозяин охотно соглашался.

– Ну, что ж, традициями мы живем. Не мы их придумали и не нам их отменять, – кашлянув, радостно произнес Корнелий. – Собирай всех за стол, неси вино и съестное. Гулять, так гулять.

– Господин… – произнес, было, Леонид, но тут же исправился, назвав наконец-таки Корнелия по имени:

– Корнелий, Маркус уснул. Мне его вести завтра в школу, а Луция я позову. Кстати… – почти уже уйдя, остановился Леонид и добавил: – Его опять избили соседские мальчишки. Вы бы поговорили с ним. Он наверху. Скорее всего, опять смотрит на ваши военные доспехи.

– Конечно, – немощно вздохнул Корнелий.

Он не понимал, почему грехи отцов ложатся на спины сыновей. Иногда он хотел задушить собственными руками тех, кто принижает его семью, но не мог. Знал, что он у детей один, и без него они пропадут. Оставалось терпеть и ждать. Ждать, когда боги снизойдут до его семьи и озарят ее своим божественным светом – может, тогда все наладится. С годами пылкость его пропала, воинственность ушла, осталась только заботливость и мысль о том, что сыновья все же будут жить лучше, чем он, что они добьются того, чего не достиг он. Возможно, они пройдут в лучах солнца и славы, осыпаемые лепестками роз, через арку победителей в самом Риме, и звуки труб и баранов огласят их триумф. Может, все же увидят они то, чего не увидел он. И кто-то из толпы, показывая на них пальцем, скажет:

– Вон там, впереди колонны в почетной когорте чуть позади полководца, идут два брата, Луций и Маркус. Их отец, центурион девятнадцатого легиона Гай Корнелий Август все же добился своего и сделал из них настоящих граждан Рима.

Когда-нибудь позже это, возможно, и случится. А сейчас нужно подняться к сыну, нужно отметить праздник, нужно подготовить Маркуса к школе. Все было нужно, и Корнелию на все это не хватало ни денег, ни сил.

Поднявшись наверх, он застал Луция сидящим на полу и смотрящим на старые отцовские доспехи, которые сначала висели, а теперь попросту валялись в углу пыльного чердака. Он не спеша подошел к сыну и, потрепав его за волосы и кряхтя от боли, сел рядом с ним. Они молча смотрели на груду металла, которая раньше спасала жизнь центуриону в боях, принося победу и славу своему владельцу. Корнелий не мог выдавить из себя ни единого слова. Хорошо, что Луций первым произнес:

– Почему все так сложилось, отец?

Корнелий снова посмотрел на сына. Он не заметил, как тот вырос и возмужал. А теперь, сидя рядом с этим юношей, он понимал, что Луций давно перестал быть ребенком. Тринадцать лет прошло, тринадцать долгих лет пролетели, как одно мгновение, с того момента, когда родила его мать. И вот перед ним уже крепкий молодой человек, с умным взглядом и приятной внешностью, которая досталась ему от матери. Маркус, наоборот, походил на Корнелия: грубоватый, рослый не по годам, не обделенный силой, но доверчивый и несамостоятельный. А этот юнец обладал умом его покойной матери. Огромной силой, конечно, природа не одарила его, хотя постоять за себя он всегда мог. Но вот умом и настырным характером он был в мать, это Корнелий знал точно. Луций смотрел пристально в лицо отца. От заходящего солнца и надвигающихся сумерек оно казалось усталым, каким-то неживым, совсем прозрачным. Только огромный и уродливый шрам говорил сам за себя. Говорил о том, что перед ним тот самый воин, центурион девятнадцатого легиона, к которому прислушивался сам Тиберий.

– Я не знаю, сын, – тихо вздохнув, ответил Корнелий. – Может, потому, что боги отвернулись от меня, может, я чем-то прогневал их? А может… – прикрыв глаза, хотел что-то сказать Корнелий, но его перебил Луций.

– Помнишь, мы были с тобой на охоте прошлой весной, я тогда еще натолкнулся на волка, и он, ощетинившись, бросился на меня?

– Конечно, помню.

– Тогда я испугался и выронил свой лук, а ты мгновенно убил его, заколов копьем. Я видел твое лицо, ты не боялся, ты был спокоен словно бы ничего и не происходило.

– К чему ты ведешь этот разговор, Луций?

– Почему ты не испугался волка, а боишься всех этих людей, которые оскорбляют нас и тычут в тебя пальцами, обзывая трусом и предателем?

– Человек не волк, Луций, человек… – но он так и не смог найти, что ответить. Леонид, поднявшись по скрипучим ступеням, позвал их к столу, и Корнелий, погладив сына по голове, повел его вниз. Спускаясь, Луций произнес:

– Когда я вырасту, я верну тебе твою славу!

– Обязательно, – улыбнувшись, ответил Корнелий.

И вот после праздника и вкусного застолья настало утро. По небу побежали первые лучи солнца, а трава покрылась росой. Затих соловей, который пел свои песни почти до утра, потихоньку приступали к своим обязанностям работники. Маркус в тот день проснулся очень рано. Шутка ли, сегодня он первый раз должен будет идти в школу. Ведь вчера, перед тем как его уложил спать Леонид, он слышал, как они разговаривали об этом с отцом:

– Я понимаю тебя, Корнелий, ты думаешь, что его ждет то же самое, что и Луция. Что они станут его унижать и издеваться над ним. Но ты не сможешь нанять учителя, чтобы он занимался на дому. Твой старший сын пережил это, и его скоро надо будет пристраивать в армию. Маркус – крепкий малыш, он сумеет постоять за себя. Не отдашь его учиться – сам понимаешь, будет в солдатах ходить, если вообще кому-то будет нужен.