Имперские игры

Когда же случилось то самое событие, а именно тоскливый королевский крик, обращённый уже не в сторону Лондона и Парижа, а в направлении Санкт-Петербурга. Ричмонда и Мадрида – только тогда прусская военная машина, изрядно заржавевшая со времени Фридриха Великого и толком не восстанавливаемая, особенно после Наполеоновских войн, начала останавливаться. Австрийские же войска тут были явно на вторых ролях, пусть и пытались пыжиться, словно птица-павлин. Отсталость в вооружении, устаревшие тактические приёмы, косность генералитета… Сами австрияки этого не осознавали из-за того, что противник был откровенно слаб, особенно числом, но дальновидные люди видели, осознавали, делали выводы.

Итог войны? Может Бисмарк проявил умеренность сам по себе, может не хотел возни с исконно датскими провинциями, но от Дании планировалось оторвать лишь Шлезвиг, Голштейн и Лауэнбург – те земли, где доля немецкого населения была весьма ощутимой. Коренные же датские земли… визгу много, а шерсти мало. Под «визгом» Горчаков подразумевал уже действительно сильное возмущение симпатизирующих Дании стран. Ну а «шерсть» - это выгода не только материальная, но и политическая. Что Австрия, что Пруссия стремились показать себя объединителями германского народа под единой властью, а потому смешивать войну освободительную и классическую захватническую не стоило.

Куда интереснее был вопрос раздела полученной – ладно, почти полученной – добычи.Что Шлезвиг, что Голштейн, что Лауэнбург – все эти владения были отделены от Австрии, причём территорией именно Пруссии. Зная же Бисмарка, собственного по существу ученика, русский канцлер не сомневался, что тот и сам не будет содействовать Австрии, и королю Вильгельму не даст, тем самым увеличивая напряженность между как бы союзниками, а на деле ярыми соперниками в деле объединения Германии.

Схватка Австрии и Пруссии – дело будущего, оно могло подождать. В отличие от происходящего уже сейчас. Великий князь Александр, будучи в должной мере впечатлённый размахом неудавшегося покушения, всё ещё пребывал там, за океаном. Не в Нью_Йорке, где всё интересное и важное успело завершиться, а в Ричмонде. Там и средоточие политической жизни Американской империи, и брат-император. А ещё желание посетить как верфи, на которых строились и строятся создавшие репутацию имперскому флоту башенные броненосцы, так и осмотреть сами корабли, в том числе и те самые, прославленные в боях. При всё усиливающейся любви Александра Александровича к делам флота – ничего удивительного в подобных желаниях не было. Как и в содержании его писем, которые аккуратно так перлюстрировались верными только и исключительно Горчакову людьми. Опасное дело? Бесспорно. Но без подобных знаний канцлер обойтись попросту не мог, если хотел сохранить сколь-0либо существенную долю влияния. Без знаний нет и силы, а чувствовать себя беспомощным… Это было недопустимо уже потому, что в подобном состоянии он пребывал всё время царствования Николая I, понимавшего суть тогда ещё молодого и отнюдь не влиятельного дипломата-лицеиста.

Канцлер Российской империи вообще любил и умел пользоваться тем, что мало кто был в состоянии разглядеть его истинную сущность под сразу несколькими масками, которые находились одна поверх другой, меняясь по ситуации, в зависимости от того, на кого требовалось произвести нужное впечатление. Понимал, чуял, осознавал, что вскройся его настоящее лицо и тогда всё, конец карьеры, а может и более того. По большому счёту поняли его нутро лишь три человека: император Николай I, Бисмарк и ещё один, с кем он даже встречался единственный раз. Там, на Гаванском конгрессе, подведшем черту в войне Конфедерации и США, а заодно ставшем исходной точкой союза Американской и Российской империй с придатком в виде Испании.

А ещё была Франция. Та самая Франция, император которой вместе со всеми своими родственниками и приближёнными из числа особо доверенных думал о том, что знает его, князя Горчакова! Александр Михайлович не мешал этому наполеониду и даже подыгрывал. Франция превыше всего? О нет, совсем нет. Не Франция сама по себе, хотя во французской культуре, образе жизни было очень много того, что Горчаков считал красивым и достойным заимствования. Но основа была несколько иной. Той самой, ради которой его друзья юности рискнули всем, от положения в обществе до самой жизни. Рискнули и проиграли, потеряв всё или же почти всё. Пятеро были казнены, другие отправились в бессрочную ссылку в Сибирь или, в случае меньшей степени «вины», солдатами на Кавказ, искупать совершённое. И если с Кавказа можно было вырваться, вернуть дворянское достоинство и офицерские чины. проявив себя должным образом в сражениях с горцами, то вот из Сибири… Это уже никак.

«Никак» продолжалось до смерти Николая I... к слову сказать, не совсем естественной. У Горчакова были вполне определённые подозрения – точнее они появились спустя неокоторое время – но обнародовать их он даже не собирался по понятной причине. Смерть императора была выгодна и ему, пусть сам он не был причастен ни прямо, ни косвенно. Зато как только сумел сперва приблизиться к новому императору, а потом и стать для него незаменимым человеком, приложил все силы для того, чтобы вытащить из ссылки тех, кого продолжал считать своими единомышленниками. И вытащил, пускай при этом прикрыл всё это обычным человеколюбием, да и каких-либо явных попыток сближения со старыми друзьями не делал. Понимал опасность подобного для своих не только влияния и карьеры при дворе, но и главного – замыслов. Просто будучи дипломатом и интриганом до мозга костей, Александр Михайлович предпочитал обходные пути. Долгие? Несомненно. Зато эффективные.

Задуманное «декабристами» должно было осуществиться. Только не выводом войск на площадь – явное и парировать легче – а постепенно, шаг за шагом, маскируясь под верное служение монарху-абсолюту. Многое уже удалось сделать. Ещё большее число необходимых шагов было подготовлено, созданы все нужные предпосылки. Тот же несносный Бисмарк, будь он неладен, должен был сыграть необходимую роль в партии, рассчитанной не на годы даже, а на десятилетия! Это не говоря о множестве обычных фигур, далеко не столь опасных как этот «бешеный юнкер», после обучения способный рушить престолы и потрясать устои.

Однако… Последним успехом его, Горчакова, если ничего не изменится, будет именно Бисмарк, который уже сокрушил Данию, тем самым дав толчок Пруссии, пробуждая её от полувекового сна. Той Пруссии, которая должна была, почувствовав знакомый вкус крови и победы, сожрать Австрию, затем как следует напугать и ослабить Францию, толкнув последнюю в объятья России. Там будет неважно, кто из монархов обрушится первым. Важно другое – появляющаяся возможность воплотить то, ради чего умирали на площади, в петле и вдали от Москвы с Петербургом. И не сказать лучше, чем ещё один из его однокашников по Лицею: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья, Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена!»

Не то чтобы Горчаков считал себя романтиком и идеалистом, скорее просто видел для России иной путь, основанный на пути, близком британскому, но в то же время сильно отличном. Конституционная монархия, ограничение власти коронованных особ при сохранении всех привилегий аристократии. А жертвы… их можно было пережить. Даже большое количество жертв, которые всегда сопутствуют потрясениям. В том числе необходимым для выживания и дальнейшего развития.

Имелись планы, были подготовлены люди, почти никто из которых не знал и десятой части задуманного канцлером… И всё к чертям! Горчаков даже готов был уступить пост министра иностранных дел графу Игнатьеву, закрыть глаза на возню в Туркестане – неприятную для его замыслов, но не способную сломать становой хребет намеченных преобразований. Идеология! Новый путь развития, помимо тех, которые уже имелись у императора Александра Николаевича и один из которых – предпочитаемый покойным Николаем I – он сумел дискредитировать в глазах самодержца.

Поступить точно так же со вторым, имеющим заокеанское происхождение? О, канцлер очень хотел бы этого, но не имел возможности. Разыгрываемая ричмондским кукловодом партия представляла собой причудливое сочетание радикального консерватизма и вплавленных в него частиц самых современных веяний, которые даже не все либералы осмеливались произнести. Восьмичасовой рабочий день, равные права для женщин, страхование несчастных случаев на фабриках, предпосылки для общей обязательной пенсии наконец! Консервативная основа ограничивала возможные возмущения сторонников «старого порядка», превращая оные в беззлобное ворчание. «Прогрессивные веяния» затыкали рты желающим разыграть либеральную карту. Отсекая же сразу две опасности, в Ричмонде получили возможность вести спешно сколачиваемый корабль империи по желаемому курсу. И ладно бы они сами туда шли, но ведь и союзников стремились тащить туда же. Разумно, тут Горчаков не спорил. И если бы этот Станич со своей стаей/сворой ограничился Испанией в качестве союзника, то не стал бы и смотреть в ту сторону. Америка далеко. Но нет, понадобилось залезть уже в его огород! Удачно залезть, выставив за шиворот того, кто с полным правом мог довольно долгое время считать себя если и не хозяином, то управляющим.

Сдаться? Не-ет, об этом князь и помыслить не мог. Он перебирал один вариант за другим, отбрасывая однозначно нежизнеспособные и внимательно, со всех сторон рассматривая те, которые имели хотя бы малый шанс на успех. Собирал, затем брал сильные части отовсюду и пытался слепить из них нового голема. Как мифический раввин в Пражском гетто. У него даже начало получаться к тому моменту, когда…

Отбрасывать слабовероятное в пользу лучшего – это канцлер научился давно. Научившись же, использовал, что не раз помогало. Вот и сейчас он сразу понял, что визит в Санкт-Петербург Шарля де Морни, сводного брата Наполеона III случился не просто так. Заявленная цель могла заставить лишь улыбнуться – злобно или просто иронично. В зависимости от отношения к Франции. Предварительные переговоры о возможности помолвки единственного ребёнка Наполеона III и единственной дочери Александра II… Всем было понятно, что в свете сложившегося политического пасьянса Александр Николаевич ни за что не будет династически связывать дома Романовых и Бонапартов. Что Морни, что сам Наполеон III были искушены в политике и не могли этого не понимать. А раз понимали, и тем не менее Морни тут, то неспроста.