Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой
Шрифт:
‹…› Я получила авторские моей «Музыки» [122] и высылаю тебе, вам. Все-таки письмо по почте дойдет, надеюсь.
‹…› Если завтра, отправив Семена и папу, останусь ночевать в городе, м.б., дозвонюсь до тебя. Хотя, как я уже писала, – кругом воры, даже в том случае, когда можно бы не красть для себя, а для государства, крадут так же. Они к 3 минутам прибавляют 15 и присылают уже немыслимые счета.
Стараюсь писать убористо. Бумаги тоже нет. Вот пишу тебе об этом и хохочу. Если бы ты сейчас видела бы мое лицо, ты бы даже не поняла бы, – с чего это мать так веселится. Но не веселиться уже невозможно, поверь мне. Такой театр абсурда совкового, что и впрямь только веселишься. Вот если бы вы были здесь, я бы не веселилась, конечно. У вас там свое «веселье», оно какое-то нормальное, – и все же тревожит меня.
122
Музыка
Погода после снегопада снова начинает быть весенней, солнышко выглядывает, и это уже нормально веселит душу. ‹…›
Леночка! ‹…› Сегодня я чувствую себя неплохо. А вчера даже не знала, как сегодня поеду, – спазмы и спазмы. 3 дня меня покололи, – и сегодня я, по-моему, в полном порядке. Об этом не беспокойся, это уже бывало, в более краткой форме. Болезненно, но совершенно безопасно для жизни.
‹…› Сейчас идет съезд. Правительство подало в отставку, не знаю, сумеет ли переломить съезд Ельцин? Но тут творится больший скандал, чем в Кнессете.
Да, но плюнем на политику до того, как выяснится, под кем мы теперь. Каждый день засыпаешь, не зная, в каком государстве проснешься. Но это уже так же привычно, как причесываться.
‹…› Я много писала в ответ на твое письмо из самолета, о том, что так чудесно, когда дети чувствуют свою неразрывность с матерью, даже на расстоянии. Ни мне, ни тебе не довелось, м.б., по противоположным причинам, в детстве это чувствовать. Но сейчас, мне кажется, и на расстоянии в четыре самолетных часа, мы крепко связаны невидимой пуповиной. Так, во всяком случае, одной стороне кажется, т. е. мне. ‹…›
78. Е. Макарова – И. Лиснянской
14 апреля 1992
Мамуля, привет! Сегодня Пасха. ‹…› Дома все хорошо. Федя утром произнес тираду на арабском, он его сейчас учит, очень смешно звучит, особенно глубокие горловые звуки в его исполнении. Он у нас стал зарабатывать деньги. Переводит, убрал тут к Пасхе квартиру нашей подруги, отредактировал перевод с иврита, так что он у нас работящий господин. Прекрасно стал рисовать, особенно натуру, вообще мы очень дружим с ним, у него есть соображения о жизни, которые мне кажутся очень оригинальными, прислушиваюсь к ним. Он думает менять школу, в конце месяца у него собеседование с директором, но он сам еще не очень уверен, правильно ли поступает. К Пасхе он убрал у дяди Мили с тетей Идой [123] .
123
Коренберг Ида Клементьевна – жена папиного брата Мили, Михаила Шабеевича Коренберга.
Манька растет и оформляется. Она становится хорошенькой. Думаю, если бы заработать приличную сумму денег, можно было бы поехать с Маней в Нью-Йорк к Эдит Крамер, чтобы она поучила ее. Эдит – гениальный педагог и художник, к тому же ей очень нравятся работы Мани. Увидим. Любой из проектов дал бы мне такую возможность. Хотя известно, что на такие проекты не проживешь тоже, это не большой бизнес. В наши времена. Разве что кино.
Мамуля, я так по тебе соскучилась! Все, что у вас делается, вызывает устойчивую тревогу, я бы так хотела, чтобы мы все были вместе!
Здесь есть ощущение ЖИЗНИ, движения, возможностей, даже когда все проваливаются, надежда существует, нет безнадеги, нет уныния.
Хотя, наверное, предаваться унынию – это свойство характера, здесь многие люди ноют и стонут, но потом посмотришь, устроились и больше не ропщут. Нет уныния в атмосфере, скажем так. ‹…›
79. И. Лиснянская – Е. Макаровой
Апрель 1992
Родненькая моя! Вчера с Леной Аксельрод [124] послала тебе цикл своих писем, последнее уже на одной ноге. И по записке – Феде и Мане. ‹…›
124
Поэтесса Елена Аксельрод.
Доченька, я так много и глупо тебе писала изо дня в день, что теперь даже и написать как бы не о чем. Здорова. Папа также здоров. Семен подбарахливает. Ира цветет.
На днях буду в городе и попытаюсь дозвониться – теперь это легко, ибо очень дорого. Ну совсем ничего не сказать о ценах просто нельзя. Например, один конец из Переделкина до Усиевича на такси 300 р. минимум! «Дымок» – 7 р., но трудно достать, «Ява» 15–17 р. и т. д.‹…› Все никак не пришлю тебе своих стихов мартовских, некому перепечатать, да и лень мне о них даже думать. Единственное, что мне не лень, – это писать тебе письма. ‹…› Семен мне говорит: «Чувства не стоят ни копейки, стоят – факты». Я же прочно знаю только один факт: «Я тебя обожаю, ты – талант и золотая душа». А некоторые факты внешней жизни я тебе описывала.
‹…› Перепишу одно программное для меня стихотворение, хотя и плохое, но меня оно подбадривает.
125
Из книги «Ветер покоя», «железное» сердце мама в двух случаях заменила на «восковое».
Это – не лучшее, но очень мне нужное, вернее – единственное необходимое, а остальные – красоты и т. д. ‹…›
80. Е. Макарова – И. Лиснянской
26 апреля 1992
Мамуля, получила большое письмо от тебя с припиской Семена Израилевича. Грустно… Перестань думать о деньгах, мне стыдно, что пока я не могу посылать больше этой мизерной суммы. В следующем месяце тебе и папе привезет деньги Клавдия, из моих за книгу, с которой временные осложнения. Но деньги, аванс, к этим осложнениям не причастен.
Обстановка, которую ты описываешь, кажется удушающей. Но во всем мире сейчас период наступления материализма, везде. Это реакция на крушение социалистических идей, и, боюсь, она будет длиться долго. Кибуцы – последний оплот, но и здесь уже никого не устраивает уравниловка. Дети получают наследство, а те, кто не получает, работает на стороне, чтобы хватило на всякие путешествия и прочее, – так что и этот оплот скоро рухнет.
Вчера я была с Вилли в Гиват-Хаим, в богатом кибуце, где красота и покой, но и это только на первый взгляд. Все раздираемо внутренними противоречиями. В бедности можно объединиться и кантоваться как-то сообща, а вот в богатстве никто не будет объединяться. ‹…›
81. И. Лиснянская – Е. Макаровой
27–29 апреля 1992
Милая моя, моя хорошая доченька! Я-то думала, что буду тебе писать каждый день, начиная с 20-го. Да как-то у меня ничего не выходило, и как бы не о чем было писать. За окном удивительная холодная серость, и даже странно, что началась православная Пасха, куличи и всё остальное. Единственный светлый день, а также вечер, тот, – когда ты мне звонила. Представь себе ситуацию. Я приехала на ночь специально, чтобы позвонить тебе. Да записную книжку забыла, звонила Яне – ее нет. И вот, укладываюсь спать и, всего наглотавшись, думаю: «О Господи, ну хоть получилось бы чудо в моей дремучей жизни, хоть бы Леночка вдруг бы позвонила!» И не успела я и часу поспать – как твой звонок! ‹…› Сейчас я в Переделкине в комнате и даже есть не выхожу. Что-то опять на меня накатило. ‹…› Семен же воодушевлен Сахаровской премией [126] (вручала Боннэр) и своей блестящей речью на вечере. Вечер действительно был прекрасный, Семен сумел задать именно литературный тон. Таких вечеров, как говорят некоторые литераторы, трудно припомнить.
126
Семен Израилевич был удостоен премии «За мужество в литературе».