Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой
Шрифт:
14-го окончательно решится вопрос о нашем здесь пребывании постоянном или непребывании. Но уже заявили, что путевка будет стоить 7000 р. на нас. Тогда уже мы должны будем решать, где дешевле. Конечно, дома, но не намного. Но до середины августа я все-таки продлю, чтобы после длительной лежки посидеть на скамеечке, ходить в столовую и т. д. Сегодня мы с Изольдой [142] уже доходили до близлежащей беседки и играли в карты.
‹…› Ленусенька, деточка моя, сейчас, поверь мне, у меня уже даже аритмии нет. Только тахикардия – учащенный пульс. Дышу хорошо, одышка прошла. Ну, считай – полная норма. Просто я так перемучилась с преждевременными вставаниями, что теперь решила закрепить достигнутое. Если что мне и нужно сейчас, то очень преданный мне друг. Такого нет.
142
Изольда Щедровицкая, мамина приятельница.
‹…› Из моего окна дивный вид на зелень. Чего только нет – рай, да и только. ‹…›
Тут были академик Фридлендер [143] и профессор Бабаев [144] – друг Ахматовой, – они в один голос говорили, что, пока будет жить Ахматова, будет жить эта моя книжка. Фридлендер захотел писать статью, но не могла же я на не существующую в мире уже 5 месяцев книгу его не отговорить. Он просил ее дать ему для ксерокса, но у него впереди путешествие: Узкое, Норвегия и т. д.
143
С литературоведом Георгием Фридлендером мы с мамой познакомились в доме творчества «Комарово» в 1971 году.
144
Эдуард Бабаев, известный литературовед, доктор филологических наук, профессор МГУ, был родом из Ташкента. Там он в юные годы встретился с А. Ахматовой, куда она была эвакуирована во время войны.
‹…› Ты мне очень хорошо описала эйфорию с Рабиным, с выборами. Да, идут на уступки, но арабов они этим не успокоят, а только Америку, чтобы получить обещанные 10 миллиардов. Подумай, дочка, как мы изменились. Почти нет в наших письмах строк, так или иначе не связанных с деньгами. Вот так да! Но это нормально. Ненормально их брать и приклянчивать у дочери. Вот это уже полный беспредел. ‹…›
‹…› Сегодня был звонок от ленинградцев. Короче, в кулуарах только и было разговору среди ахматовских ведов и поклонников о моей книге. Были отдельные несогласия частные и в частности. Но все в восторге. Была речь о ней и на последнем дне конференции. Иностранцы запросили данные, чтобы выписать книгу из Москвы. Ха-Ха-Ха! Но все-таки приятно, я и не подозревала, что это такая хорошая книга. ‹…›
Доченька! ‹…› Я себе все думаю о поэзии, иногда что-нибудь и черкну. И правильно, что меня и сейчас гоняют, скажем, из корпуса, где сухо, в коттедж, где очень мило, окно выходит прямо в чудную, райскую картину разбухшего от дождя июля. Но, увы, здесь очень сыро. Уже не дождусь 1 августа.
Пускай Семен еще подышит, ибо Семена загородного и Семена городского даже сравнивать нельзя. Мальчику скоро 81 стукнет. Уже прочли верстку «Записки жильца» 9 и 10 № «Нового мира». Он счастлив, хоть бы дождался, ведь все время за такой возраст дрожишь. ‹…›
90. Е. Макарова – И. Лиснянской
2 сентября 1992
Дорогая мамочка! Пишу тебе из самолета, лечу в Стокгольм через Копенгаген – 4 года тому назад в октябре я летела в Нью-Йорк через Копенгаген, тогда потерялся мой чемодан на 5 дней, надеюсь, получу свою сумку в Стокгольме.
Пробыла дома с 21.8 по 2.9. ‹…› Не знаю, хватит ли мне жизненного времени, чтобы все, что понимаю и ощущаю, вложить в какую-то форму, но мне кажется, что есть что-то существенное в том, как я живу, чем, – это все равно как-то будет продолжено, это не слова самоуверенности, а ощущение какой-то верности, адекватности вечного временному, т. е. моей жизни.
Теперь у меня есть секретарша проекта, вернее у проекта «Кабаре Карела Швенка» есть секретарша, – пишет бумаги, занимается бюджетом, все уже продумано, разве что я и не садилась писать текст. Сегодня в самолете открыла «Джерусалем пост» (газета) и прочла статью о себе, о смелых моих проектах и дерзких мыслях. Очень забавно.
В аэропорт ехала сама, на автобусе. Чего Сережу гонять, у меня нет никакого груза, чтоб со мной мотаться. В аэропорту встретилась с человеком, который собрал всю музыку Терезина и записывает ее с лучшими дирижерами мира. Возможно, он возьмет на себя музыкальную часть нашего проекта.
В самолет влетела последней, заговорилась с этим Блохом. Скоро приземлимся в Копенгагене, через час – самолет в Стокгольм, а потом еще сколько-то ехать до места.
Надо будет написать прозу самолетчика – я, например, изучила меню нашей авиакомпании «Эль Аль», везде одно и то же, куда бы ни летел. Крабы, курица с морковью, салат из огурцов с помидорами, лимонад, вино, кофе. Трудно поверить, что к маю буду свободно говорить и писать на иврите. Еще один язык… Язык как ребенок, он должен расти сначала внутри (этого не вышло), потом проклюнуться и действовать, маневрировать уже на суше. И все это происходит со мной в одной жизни! Как не быть благодарной тебе, мамуля,
за то, что ты меня родила!91. И. Лиснянская – Е. Макаровой
9–12 сентября 1992
Ленусенька, любимая моя! Сегодня пасмурно, всю ночь шел дождь, и сейчас меж низких туч тебя мне не разглядеть. К тому же пишу с утра, а я долго не расхожусь после ночного тизерцина, и даже пишу с ошибками. Доченька, пишется ли тебе в свободную минутку и есть ли у тебя такая минутка?
У меня же времени в избытке, но вдохновения нет как нет. Но я тебе уже писала, что меня это больше не колышет. Последние мои стихи те, которые я написала раньше посланных тебе, будут, кажется, в 10-х номерах «Н[ового] мира» и «Знамени». Последний взял ориентацию на андеграунд как в прозе, так и в стихах. Чтение это очень убогое, со всеми эротическими выкрутасами, со всем этим «говном», пуканьем и т. д. и т. п. У этого поколения писателей вряд ли будет будущее. Мы это уже проходили, начиная с 1914 по 1928 включительно. Тогда в атаку пошел фашизм-коммунизм, и сейчас та же атака. В сущности, эта литература плоть от плоти соцреализма. Звучит парадоксально, но так оно и есть. Задумаешься – и поймешь, и согласишься.
Ультрадекаданс всегда приходит с реваншизмом. А что такое соцреализм, как не реваншизм, когда в закостенелой форме идет лживое содержание. Сейчас это приняло вызывающе крикливый вид. Содержательности нет совершенно, как правдивой, так и лживой, и это ничто прикрывается «новой» одежкой. Да, это все уже было и прошло, как с белых яблонь дым.
Да, нам, т. е. Семену, привезли потрясающие документы ЦК партии с грифом «секретно» и «совершенно секретно». И хотя история с «Жизнью и судьбой» и со «Все течет» Семену, да уже и мне, известна, но все равно нас эти документы потрясли. Надо же, самые верхние чины, такие как Суслов, до смерти боялись одного писателя, одного произведения! Среди документов были и рецензии членов редколлегии «Знамени». Особенно хорошо высказался Кривицкий: «Да роман “Доктор Живаго” просто вонючая фитюлька по сравнению с антисоветчиной Гроссмана». Очень смешно читать и Скорину. Она все поняла. Напр[имер], пишет: «Василий Гроссман сравнивает фашистский режим с нашим». Дальше идет ругань. И снова: «Его герой – прототип славного Дома Павлова [145] – это же полная анархия». Дальше опять ругань. Но все формулировки, словно квинтэссенция романа. И если читать, опуская ругань, то получается сжатая, точная характеристика романа. Хоть бери и в таком виде – печатай. Ну и старуха. Еще там есть рецензия-донос Галанова. Кажется, зовут Марком [146] , ну вот от этого мы такой гадости не ожидали, всегда ходил в порядочных. Представляешь себе, что бы было, если бы открыли архивы КГБ, каждый третий писатель оказался бы доносчиком, стукачом. На это где-то намекнул один работник КГБ.
145
Жилой дом, расположенный на площади Ленина в Сталинграде, в котором во время Сталинградской битвы держала оборону группа советских бойцов.
146
Борис Галанов: «Свой талант художник употребил на выискивание и раздувание всего дурного и оскорбительного в жизни нашего общества, в облике людей. Это искаженная, антисоветская картина жизни. Между Советским государством и фашизмом, по сути, поставлен знак тождества. Роман для публикации неприемлем».
Какое счастье, что я могу людям смотреть в глаза, да и в зеркало. Пусть кругом я плохая, но уж тут я кристально чиста. Конечно, смешно хвастать тем, что есть норма. Но когда я оглядываюсь вокруг и неизбежно вижу грубоперелицованных демократов, не говоря о фашистах, у меня появляется чувство удовлетворения своей жизнью.
А что? Я и в опале находясь, не кичилась перед миром своими ранами, и выйдя из-под надзора. Никогда ни в какие игры с политическим душком не играю, а ведь если бы я взяла и написала бы о «Метрополе» и о себе, это был бы интересный матерьяльчик, мне многие, в том числе и Евтушенко, предлагали написать, а уж они напечатают. Слава богу, ушла от этого искушения и не вымаралась в грязной воде добытчиков, дележников пирога под демократической пеной.
Да, до демократии здесь так далеко, как до луны. Но луну еще могут освоить космонавты, а законность демократии – никогда. ‹…›
Леночка, милая моя! Чем ближе к папиному отъезду, тем сильней я ему завидую и ревную. Ведь это так с моей стороны дурно, ведь ты меня зовешь, а жизнь не пускает. И надо радоваться за папу, а не завидовать. И я рисую картины его жизни у вас. Вот вы его встречаете в аэропорту, он вас всех целует. Спешит в Иерусалим, если Манька или Федя его не встретили. Вместе в свободное время гуляете, ездите по друзьям. Светит солнце, но уже не так яростно. Время чудесное – на него падают все наши главные праздники. И вообще. Дальше воображение застопоривается, скажем, на общем обеде. Вы все вместе. И это – главное счастье. Конечно, могут быть и мелкие обиды. Скажем, Федя куда-то заторопился, не уделил деду должного внимания. Но такие обиды – производное от счастья.