Инкуб. Строптивая добыча

Я поторопилась распустить остатки причёски, аккуратно складывая последние уцелевшие шпильки рядом с собою на бордовый бархат, и принялась кое-как расчёсывать волосы пальцами. Спутанные тёмные пряди поддавались так себе, вились своевольными локонами до самого пояса. Я избегала смотреть на инкуба – только в стену – и практически спряталась от него за завесой волос.

Сразу было видно, что эта карета не приспособлена для гостей. В ней инкуб путешествовал всегда в одиночку.

Одна-единственная кушетка с мягкой спинкой, а напротив – намертво вкрученный в стену столик красного дерева с углублением для кружки или стакана. Под ним – закрытая экраном жаровня, которая даже зимой позволяла путешествовать в комфорте, рядом резной сундук. Правее в стене – запертое сейчас крохотное окошко на задвижке, которое, судя по всему, можно было открыть, чтобы пообщаться с кучером.

Изнутри стены и даже потолок кареты были обиты ужасно непрактичным светло-оливковым бархатом. Причём потолок ещё и обильно покрыт золотой вышивкой, в которую была искусно вплетена увитая вензелями буква «В». На полу под моими ногами обнаружилась парочка декоративных подушек, которые я, судя по всему, вчера просто спихнула, не заметив – когда укладывалась на колени к Велиару, прижимаясь к нему и ни за что не желая отлипать даже во сне.

Дополняли картину роскоши и сибаритства тяжёлые портьеры из бледно-золотой переливчатой парчи, подвязанные толстыми витыми шнурами с кистями. Едва ощутимо пахло засушенными розами.

Всё это никак не вязалось с простой чёрной внешней стороной кареты, и буквально кричало о любви хозяина к комфорту и удовольствиям, но вместе с тем чрезвычайной закрытости от всего мира.

Я со своим грязным запылённым платьем и помятой причёской совершенно не вписывалась.

– Какая же ты красивая, - тихо проговорил инкуб.

Миг – и он рядом, плотно охватывает рукой талию, разворачивает к себе.

А другой приподнимает моё лицо за подбородок – так, чтобы глаза в глаза. Тут же все глупые мысли будто сквозняком сдувает из моей головы. Остаётся только восторг предвкушения.

В его взгляде – мягкость, восхищение, а ещё сосредоточенность.

Он не спешит.

И правда – куда нам спешить? Пока перебирают копытами кони, пока тени деревьев стелются по стенам, пока под ярким солнечным светом кажутся такими далёкими и вздорными все ночные страхи. Пока мы ещё вместе. Всё остальное же не важно?

Первое касание его губ – оно так осторожно, коротко, почти мимолётно. Потом ещё – как дуновение летнего ветра. Прикрываю глаза, впитываю в себя все удивительные краски и вкус этого момента. Мне тоже не хочется никуда торопиться.

Обхватывает моё лицо ладонями и дарит самый нежный на свете поцелуй, почти робкий, почти невинный. Как будто не было прошедшей безумной ночи, как будто не его губы…

– Мышка, не смей об этом думать, не смей… - хриплый шёпот, и новое невесомое касание губ.

Взмах ресницами. Вижу на его лице собранность и почти напряжение.

– Что ты делаешь? – мой тихий шёпот.

– Помолчи. Я пытаюсь… целовать тебя так, чтобы не будить Пламя. Совсем.

Моё безграничное удивление.

То есть как?

– Но я думала – моё Пламя тебе жизненно необходимо? Это ведь его ты так страстно желал, за ним охотился всё это время!

Смотрит на меня предельно серьёзно.

– Я больше не уверен, что мне нужно именно это.

Вот теперь я точно знаю, что бывает счастье, которое пробивает насквозь, так что даже больно. Если не Пламя… если он пытается научиться быть со мной, а не пить меня… Это ведь значит, что ему нужна я!

И это значит, что мы не будем нарушать никакой Договор.

Если научимся.

От осознания открывшихся перспектив у меня перехватило дыхание.

Я обхватила своего инкуба за шею и потянулась губами. Коснулась сама, первая, впервые в своей жизни по доброй воле целуя мужчину. Какие у него красивые губы! Горячие. Вкусные.

– М-м-м… Мышка, попробуй-ка лучше думать о чём-нибудь постороннем!

– О чём?

– Не знаю. О несчастной жизни голодных пингвинов Северного полюса?

– Ох… Пингвины ведь живут на Южном…

– Да, сладкая моя, как скажешь…

Приоткрываю губы и, шалея от собственной смелости, касаюсь языком его нижней губы. Он замирает на мгновение, а потом приоткрывает свои, сдаётся мне без боя, поддаётся, показывает, что готов принять любые мои правила игры.

Перебираюсь к нему на колени, потому что так, конечно же, удобнее. Он держит за талию обеими ладонями – уверенно, по-хозяйски. Карету мерно покачивает, от этих ритмичных движений кровь в моём теле быстрее бежит по венам.

Наши языки встречаются в каком-то вкрадчиво-осторожном, узнающем, любопытном касании. Кто мы друг для друга – если не хищник и жертва, если не охотник и строптивая добыча?

Его язык толкается в мои зубы, дразнящим движением проводит по краю. Волна сладких мурашек прокатывается по спине и позвоночнику сверху вниз. Не могу удержаться от того, чтоб в ответ не куснуть его игриво. Эти смеющиеся губы просто созданы для того, чтобы их кусать.

Отрываюсь на мгновение, чтобы перевести дух.

Инкуб впивается поцелуем мне в шею, от неожиданности издаю хриплый стон, откинув голову.

– Пингвины, Эрнестина, пингвины… представь только, как им сейчас холодно и голодно на своей одинокой льдине…

Бархатный шёпот в шею, опаляющий дыханием нежную кожу, совершенно не располагает к тому, чтобы думать о каких-то там пингвинах.

Яркой, неконтролируемой вспышкой – воспоминание о том, как это дыхание обжигало между ног. Сжимаю колени от сладкой судороги, от почти болезненного ощущения там, где в тугой комок собирается желание. Вчерашней ночью я познала, как прекрасен танец на краю пропасти. Разве я могу об этом забыть?

Инкуб швыряет меня на лопатки, вжимает в бархат широкого сидения. Но нам всё равно отчаянно мало места. Мои ноги свисают, я запуталась в нелепо перекрутившихся юбках. Распутать не выходит, потому что Велиар всем весом давит сверху, и это чувство тяжести тоже – прекрасно. Мне хочется ещё сильнее, ещё больше, чтобы до хруста костей.

И я бы уже свалилась на пол, если бы не его рука, которой он вцепился в край сидения – с напряжёнными буграми каменных мышц, которые я с таким наслаждением глажу через тонкую белую ткань.

Он обрывает лиф моего платья, я выгибаюсь дугой – скорее, скорее!

Вскрикиваю, когда его жадные губы добираются, наконец, до груди.

Обеими ладонями, постанывая от наслаждения на кончиках пальцев, зарываюсь в короткие непослушные волосы, прижимаю его голову ближе. Закатываю глаза, когда он втягивает губами напряжённый сосок и сдавливает меж пальцев второй. Урчит от удовольствия, как дикий кот.