Иное состояние

– Ба!
– воскликнул он.

У него, видимо, вошло в привычку это восклицать. Я притворился, будто не услышал. Он и мне вслед выкрикивал это нелепое "ба", когда я убегал от Пети, подбивавшего итоги своего бытия. Я поступил тогда несолидно, но что же солидного в подобных восклицаниях? И не вздумает ли этот человек, распустившись вдруг до невозможного, в лицо назвать меня выползнем? Странная мысль отдать Надю ему на попечение неожиданно возникла в моем уме.

Тихон, и не подумав меня поприветствовать должным образом, сказал:

– Прогуляемся, у меня есть пара свободных минут. А там, - он небрежно махнул в сторону дома, - вам делать нечего.

Одет господин, предложивший мне прогулку, был со вкусом, богато, модно, на его довольно мощной, определенно внушительной фигуре сидел дорогой темно-синий костюм. Вдруг откуда-то взялся в его руке зонтик, сложенный по случаю доброй погоды, острым концом которого он, едва мы зашагали, стал методично постукивать в тротуар.

– Друг мой, правильнее было бы сказать, что он, этот костюм, сшит точно по фигуре, - с безусловной деликатностью поправил он меня, заметив, что я внимательно осматриваю его и делаю выводы.

А я был глубоко недоволен тем, что вижу его вместо Наташи.

– Мне нужны сведения, - сказал я после небольшой паузы.
– Речь о поэме, которую Петя тогда, в свой последний день, возможно, принес с собой, предполагая читать. Ее нашли?

– А кто-то разве искал?

Постукивания, сопровождавшие мелькание зонтика, нагнетали невыносимость, и я звонко, словно выдергиваясь из какого-то ребяческого лепета и дурашливого баснословия, выкрикнул:

– Она обнаружена?

– Вы сочинили ее в соавторстве с Петей?

– Нет, конечно!
– Я отшатнулся, безного, туловом одним, отскочил от собеседника, как несколько минут назад от птицы.

– Зачем же она вам?

– Я ничего не сочинил совместно с Лермонтовым или Салтыковым-Щедриным, но это не мешает мне нуждаться в их творчестве.

– Это вы здраво рассудили. И вижу, вы не из тех, кто за словом лезет в карман. Ну, так кто еще, кроме вас, нуждается в творчестве покойного Пети?
– осклабился Тихон.

Бешенством отозвалось мое сердце на его ядовитый тон, я не то подпрыгнул, не то затопал ногами, были какие-то беспорядочные телодвижения, сгибание колен с последующим резким выпрямлением, скачок, чуть ли не в небеса упирающий макушку. Запрокинув голову, я взвыл:

– Хватит нонсенсов, ответьте прямо!

Тихон тоже слегка запрокинул голову, так ему проще, непринужденней было смеяться.

– Я могу вывести на чистую воду вашу компанию, чтобы все узнали, как вы виноваты перед Петей.

Эту твердую, превосходно сформированную угрозу я провозгласил как бы уже в завершение разговора.

– Друг мой...

– Я вам не друг!

– Чего же вы хотите? От меня, ну, и от... Наташи, от нашего маленького сообщества?

– Маленького?

– Да, маленького. А вы что предполагаете?

– У нас тут просто обмен мнениями, вопросы и ответы, но я скажу как на духу... Побольше организованности, побольше, побольше, вот чего я хочу!

– Мы достаточно организованы.

– Для чего? Для чего вы так хорошо организовались?

– А вот это не ваше дело.

– Но только организованность, настоящая, дельная, только она поможет вам найти рукопись.

– Да мы и не думаем искать. Мы считаем свою ответственность в этом вопросе, как и вообще в подобных вопросах, ограниченной. Если угодно, органично слившейся с безответственностью.

Я задумался. Мысли уперлись в несокрушимое уже осознание, что незабываемый побег из дома, который громоздился сейчас у нас с Тихоном за спиной, безмолвно и сурово храня тайну Петиной кончины, привел меня в тесноту бессмысленной комедии. Особенно комично я выгляжу с тех пор, как связался с вдовой, и каково же Тихону удерживать смех, видя мои прыжки, отскоки, топанье ногами, слыша в моем быстром, срывающемся голосе детские нотки, жалкие взвизги, звериное завывание. Но как взять себя в руки? Каким-то образом покончить с вдовой прямо на глазах у этого несомненно зоркого, бережно откладывающего всякую подробность в сокровищницу своих наблюдений человека? Но Петина проблема? Петино творчество? Покончить и с ним? А Наташа?

Мы остановились, не далеко уйдя от ворот, тех самых, возле которых состоялась наша встреча, и Тихон смотрел на меня с усмешкой, с отчетливо выраженной готовностью отразить любой мой выпад. Но я и не тщился нападать. Мои отношения с Надей не могли быть просты, чисты, безыскусны, она, как и всякая женщина, таила в себе массу стихийных хитростей, и это обязывало к осторожности, предполагало борьбу. Но что мешает простоте отношений с Тихоном? Он подчеркнуто отчужден, он и не скрывает своего презрения ко мне, он готов к противостоянию, он и противостоит уже мне. Вооружиться терпением, а главное, надеждой, что каким-то образом удастся его обойти и тогда уж без помех завязать куда более приятные, по-настоящему согревающие отношения с Наташей? Тихон ясно дает мне понять, что питать подобные надежды не стоит, да и образ Наташи, проступающий сквозь его умеренную, тонко рассчитанную прозрачность, свидетельствует о том же. Стало быть, угашало пыл и смазывало перспективы ощущение, что положение мое крайне неуютно. Хорошо мне было бы сейчас лишь дома, за книгами, с чашкой кофе в руке. Неуютной была невозможность основательного решения, достойного ответа, достижения желанной и заветной простоты. Не Тихон превосходил меня своей силой, пусть даже отлично выражавшейся его припрятанной до удобной минуты идейностью и безупречно выточенной ладностью его фигуры, а превосходила, совершенно подавляя, очевидная недоступность Наташи, на свидание с которой, если в имевшемся раскладе уместно было говорить о каком-то свидании с этой неуловимой женщиной, я так надеялся.

Я вскрикнул, едва заслышав снова Тихона.

– Чем же мы перед ним провинились, перед Петей-то?
– осведомился, упражняясь в снисходительности, мой добрый, вечно смягчающийся в виду непутевости и недоумений простых смертных собеседник.

Мой вскрик еще угасал поблизости.

– Ваше равнодушие к его потугам, его совершенно искренним и честным намерениям...
– ответил я.

– А вы и сами равнодушно перечисляете эти Петины заслуги.

– Ваши бесконечные насмешки...
– уныло я говорил.

Тихон вдруг прервал меня с несколько уже странной живостью:

– Кто же говорит, что Петя был плохой человек?!

Он перестал посмеиваться, постукивать зонтиком. Нахмурившись, смотрел куда-то в тихую и безмятежную тенистость парка; рассказывал:

– Но не сгодился Петя. А я тоже хорош. Так прошляпить, проморгать... Он умирал, а я думал, что это очередные его чудачества, выкрутасы. Я был глуп, пуст, рассеян в тот момент. Не разглядел я своевременно всего ужаса Петиного положения, что и характеризует меня не лучшим образом. Промах существенный, но, согласитесь, на обобщение все-таки не тянет, точно так же, как сам Петя в целом не потянул. Старался парень, да при всем своем старании так и не вытянул. И вам не целесообразно брать с него пример. Я в том смысле, что не стоит вам повторять его путь, к чему вы, судя по всему, склоняетесь.

– Да что Петиного в моем желании найти и почитать его поэму?

– Ага, слышу уже неподдельное возмущение. Так вот, отвечаю, в желании - ничего, зато поэма, правильнее сказать пресловутая поэма, как раз может указать на ассоциативный ряд, упирающийся лично в вас или проливающий свет на некоторые любопытные факты, для вас никоим образом не безразличные. Факты, знаете ли, подтверждающие, что Петины поступки отражаются на вашем поведении и даже, не исключено, на вашем характере. О ваших поступках не скажу пока ничего дурного, а о вашем характере и вовсе не берусь судить, но все же... Взять хотя бы те или иные ваши пристрастия... Впрочем, что говорить, я просто должен, я просто вынужден вас разочаровать и огорчить. Разочаровать и огорчить, - как бы подчеркнул собеседник.
– Поэма не найдена. Мы, естественно, не искали, но могла же она случайно подвернуться, так вот, этого не случилось. По бокалу вина за встречу? В ближайшем каком-нибудь кафе...