Иное состояние

Я вспотел от такой неслыханности. Ее непосредственность поражала, и могла бы поразить даже в высшей степени неприятно, однако смягчало столкновение как бы отдельно шествовавшее простодушие; каким-то образом скорее сопутствовало простодушие Наде и ее повадкам, в целом ее характеру, чем состояло в неотъемлемости с ее сущностью, и это-то как раз поражало очень даже приятно. А что она далеко не так простодушна, как могло показаться, и что ее непосредственность способна простираться даже до той самой грубости, которой она, если верить ее словам, тщательно сторонится, я понял, в общем-то, сразу. Затем я решил, что она просто убитая горем женщина и оттого ведет себя, мягко говоря, непредсказуемо, и спрашивать с нее за словесный разгул было бы с моей стороны безответственно.

– Вы приходили к Пете, - сказала она смущенно, тоном извинения, разглядев мои сомнения и муки.

– Точно! О Пете и речь.

– А обидеть я вас не хотела!
– вскрикнула вдруг Надя.
– Вы совсем не старый, и уж совсем не... ну, совсем не то самое... И это я сейчас запуталась, а тогда, когда вы приходили к Пете и Петя выставлял меня дурочкой, это само собой выскочило, как бы случайным разрядом, похожим на электрический, и потом я не задумалась, насколько я необдуманно обозвала вас в своих мыслях, и это понятно, ведь я не предполагала, что вы еще придете. А раз пришли... и хорошо сделали... Мы сейчас же все распутаем!

Моя растерянность возросла, усилилась. Я боялся не распутывания нанесенного мне оскорбления, о нем я словно уже и позабыл, а прозябания в пучинах словесности, в которой эта женщина, прошедшая выучку у великого говоруна Пети, явно была знатная мастерица.

– Примите мои соболезнования в связи... ну, вы понимаете. Я-то сбежал...

С подоконника испытующе смотрел на меня большой серый в полосочку кот. При Пете он мне не попадался, сегодня я увидел его впервые, он сидел на пороге, когда я входил, и тогда он, думаю, совершенно не заинтересовался мной, просто посторонился лениво и равнодушно, пропуская меня, поспешавшего вслед за открывшей мне дверь Надей. В комнате, затем в кухне мы стали, как могли, как получалось, проводить время, я и вдова, развлекаться разговорами и чаепитием, а о коте я в первую минуту, едва заметил его, почему-то решил, что больше никогда его не увижу. Еще надо сказать, что Надя, впуская меня, вдруг как-то слишком разогналась и в какой-то момент даже вовсе скрылась в глубине своего прелестного домика, как если бы я напал на нее или она внезапно уловила признаки, ясно говорящие, что я сейчас стану озоровать, с хохотом ловить ее по всем комнатам, творя после уже и какие-то немыслимые безобразия. Теперь мы находились в кухне, кот с обычной для его породы важностью сидел на подоконнике и уже безусловно интересовался моей персоной. Я подумал, что это может быть Петя. Спустя минуту-другую после такого моего странного умозаключения он, дрыгнув хвостом, спрыгнул на пол, медленно пошел к двери, разок обернулся и с непонятным выражением в темных глазах прищурился на меня и исчез в коридоре. На этот раз я не знал и, кажется, не мог знать, увижу ли его еще. Мои мысли по-прежнему занимало начатое мной толкование печального происшествия, оборвавшего Петину жизнь, и маневры кота, как они ни отвлекали, не могли повлиять на меня абсурдно и помешать мне договорить.

– Ничего, - тут я зачастил, - ничего откровенно предосудительного не нахожу, да ничего и нет, ну, сбежал и сбежал, и ведь не потому, будто сделал там что-то нехорошее. Да вы, наверно, слышали обо мне...

– Пердо, дорогой пердо...
– перебила Надя с насторожившей меня горячностью, - впрочем, позвольте спросить, вы не против, если я буду так вас называть?

– Нет, так называть не надо, потому как хоть и буду я знать, что вы шутите, а все же не исключено и предположение о какой-то задней у вас мысли.

Говоря это, я энергично взмахивал рукой, отсекая и отбрасывая прямиком в замшелую старину Надины заготовки относительно моего возрастного состояния; высказавшись столь решительно - словно о наболевшем, я и успокоился.

– Хорошо, договорились!
– воскликнула Надя, определенно довольная моей распорядительностью. Кухню заливал солнечный свет, и вдова сияла, пронизанная им, испускали некоторое сияние даже темные фрагменты рисунка, покрывавшего ее легкое платьице.

Мы отправились, словно следуя примеру кота, в комнату и несколько времени посидели у журнального столика.

– Так вот, вам наверняка донесли, что я присутствовал, когда Петя полез... когда ему стало окончательно худо, и он рухнул, и уже не встал. Для Пети уже не имело значения, что я скрылся, как только услышал, что все кончено, а в юридическом или каком-нибудь медицинском отношении я совершенно чист. Но что же греха таить, все-таки стыдно. Тут какое-то моральное чувство...

– Мы и в области чувств спокойно обо всем договоримся, так что не переживайте.

Прекрасная организованность, подумал я и продолжил свою речь:

– В этическом плане явственно тянется ниточка от этого стыда к позорному моему улепетыванию с места событий, а началось все с Пети. Не знаю, где точно, но в нем. Не стал ли Петя котом, который где-то тут...

– Не думаю, чтоб стал, - с легкой улыбкой прервала вдова мои абстракции.

– Потому-то я и здесь, что в Пете очень многое сошлось. Я пришел рассказывать без утайки... Вы начали с обидных для меня новшеств в словотворении, а я с болтовни, и я вообще порой слишком много болтаю, но учтите мое состояние и войдите в мое положение. Мы мало знакомы, и к тому же повод, который меня сюда привел и который, если вдуматься, скорее похож на надуманный предлог, притом что у меня, конечно, ничего такого на уме нет, у меня-то как раз никакой задней мысли...

Я снова проследовал за хозяйкой в кухню, куда она меня, заметно повеселев, уже с ласкающей любезностью пригласила, и в чистой кухоньке, расточающей волнующие ароматы, мы сели пить чай.

– Вы не представляете, как мне его жалко, - вздохнула Надя.

Я горячо воскликнул:

– Да вы не подумайте, что мне за него отчего-то там стыдно. Я стыжусь, что унес тогда ноги, это было некрасиво, хотя и оправданно. Мне действительно нужно было уйти, я был так обескуражен и потрясен, что не мог никого видеть, ни говорить с кем-нибудь. А тем более объясняться с врачами, с полицией... кстати, было какое-нибудь расследование, производилось вскрытие? Ясна причина смерти? Я и на похороны не пришел. Так стыдно! Но я не решился, я же ни с кем из его и ваших родственников не знаком, вот только с вами, да и с вами самую малость. А вы сразу... прямо ушат холодной воды... пердо!.. Я даже вспотел.

– Дать вам лосьону?

– Послушайте, нам многое надо обсудить и решить, и уже одно это очень нас сближает, а вы лезете с лосьоном.

– Я не лезу, я...

– Я понимаю, вы предлагаете, но одно дело предложить гостю чай, и совсем другое - лосьон. Да еще человеку, которого вы практически совершенно не знаете и которой только начинает знакомиться с вами. Я, между прочим, и Петю едва-едва знал, немножко встречались.

– Согласимся на том консенсусе, что мы теперь квиты: вы из Пети кота выдумали, так я вам лосьону, как если бы случай для того подходящий...

– Но вы первая начали, с выдумки о моем возрасте, и так, словно я должен был просиять и руки потирать от удовольствия. Впрочем, пора эти прения прекращать, Надя. Правда ведь в той простой истине, что мы с Петей очень тотчас же сблизились, нашли, как говорится, точки соприкосновения.

– Да хоть и за Петю вам стыдно, что же с того? Пустяки!
– сказала женщина.

– За Петю совсем не стыдно.

– Мне вот не стыдно, что я вас обозвала. Это получилось непредвиденно, без намерения. Я покаялась, вы мое раскаяние видели, и стыда как не бывало. А в остальном... Я не придерживаюсь правила, чтоб о покойном говорить только хорошее. Вот Петю если взять да вспомнить как такового - это очень даже стыдно, ведь он был на редкость позорен, еще тот фрукт. Он вам наговорил кучу всяких гадостей обо мне.

– Что же такое он мог мне наговорить?
– невольно улыбнулся я.

– С Пети станется, он был хмырь. Наверняка наговорил, что я вредная, глупая, убогая, что я сильно сдала, подурнела и опустилась. Разве он вам всего этого не сказал?

– Ну, сказал...
– признал я неохотно.

– С Пети станется и котом обернуться. А еще что? Продолжайте уж... Расскажите мне мою биографию в Петином изложении.

– Вы ставите меня в трудное положение. У художницы Варо есть картина, на которой женщина - уже бледная тень себя былой - растворяется и растворяется в кресле, а кошка из какой-то дыры в полу изумленно и испуганно таращит на нее глаза. Это как-то немножко соотносится с Петиным происшествием. Но женщина? Но кошка? И разумно ли воображать себя на месте этого животного? А если все-таки воображать что-то, то взамен кого, чего? Подменить самое художницу вряд ли получится... Пока не придумали ничего подходящего, допустим, что Петя рассказал, как геройски вы себя вели, когда несколько негодяев бросились грабить соседский дом. Вы поднесли топор к виску главаря...