Иностранный шпионаж и организация борьбы с ним в Российской империи (1906–1914 гг.)

Взятый за основу исследовательский подход создал дополнительные условия для расширения представления исторической науки о функционировании ведущей спецслужбы Восточной Азии – японской разведки – в отдаленных регионах России (на Дальнем Востоке и в Сибири). В результате стали известными новые приемы шпионажа японцев. Например: разведка неприятельских войск в обмен на удерживаемых заложников, военное обследование тихоокеанских берегов России под прикрытием рыбных промыслов, топографическая разведка Камчатки при поддержке кораблей японского флота, «инженерно-технический туризм», «военный туризм». Также были получены дополнительные данные о конкретных событиях военно-шпионских преступлений.

Редкие новости о китайском разведывательном проникновении в военную (прежде всего, в пограничную) сферу своего северного соседа явились не только находкой, но и поводом для рассуждений о возникновении в Китае государственной разведывательной структуры и ее первых самостоятельных шагах.

Наконец, пролить свет на межвоенную историю средневосточной (афганской) разведки в Российской империи помогли хранящиеся в ГАРФ дела (опись 316 фонд 102). Они дали возможность придти к неожиданному и обоснованному выводу о наличии у афганцев локальной шпионской сети в пограничных русских населенных пунктах.

Подытоживая сказанное об авторском вкладе в изучение иностранного шпионажа в самодержавной России, сделаем немаловажное добавление. Помимо первоисточников и уже отмеченной издательской продукции в поле нашего зрения попали 14 журналов и газет общероссийского и регионального значения или 4 346 конкретных номеров. В них обнаружены 96 заметок о фактах шпионажа в пользу Германии, Австро-Венгрии, Англии, Швеции, Японии, Китая и неустановленных нами государств (см. Приложение З [50] ). Полученная статистика помогла подтвердить и обновить уже имеющиеся в научной литературе данные о количестве лиц, арестованных и осужденных за сотрудничество с разведывательными органами перечисленных стран. Кроме того, с ее помощью было сформировано представление о национальной, социальной и профессиональной принадлежности выявленных шпионов. Наконец, интенсивность и тождественность появлявшихся газетных новостей о шпионаже дала основание убедиться в наличии максимального уровня шпионской угрозы/опасности, который отмечался, в первую очередь, в приграничных военных округах Российской империи перед Первой мировой войной [51] .

50

В данном приложении отсутствуют ссылки на журналы и газеты, выходившие в Варшавском генерал-губернаторстве. В феврале-марте 1913 г. начальник штаба войск Варшавского военного округа и Варшавский генерал-губернатор в своем обращении к губернаторам Царства Польского запретили журналистам помещать в газетах сведения об арестах лиц, подозревавшихся в военном шпионаже. См.: . ф. 215. on. 1. д. 383. л. 1–6.

51

Ставшие предметом нашего научного изыскания, прежде всего, разведки Германии, Австро-Венгрии и Японии представляли очевидную угрозу интересам внешней безопасности России (они угрожали ее жизненно важному пространству, главным образом, в военной (военно-промышленной) и морской сферах), а от молодой разведывательной службы Китая исходила реальная опасность лишь в русской пограничной сфере.

В основу анализа проблемы «утечки» важных сведений за рубеж путем их публикации в средствах периодической печати России были положены результаты прочтения десятков газетных и журнальных сообщений, освещавших ее военную и морскую сферу до, во время и после войны с японцами. Удалось придти к пониманию того, что военные сводки оперативного значения, а позже проблемы милитаризма и маринизма были одними из самых востребованных в читательских кругах (в том числе среди иностранцев). Безусловный интерес для зарубежных разведок представляли статьи и заметки, вбиравшие в себя информацию, которая поступала из военного и морского министерств, а также произведения военных теоретиков [52] . Они рассказывали о распоряжениях по войскам и флотам; результатах военных маневров и смотров; корабельном составе, состоянии, ремонте и модернизации флота; командирском корпусе; политической благонадежности военнослужащих и их моральных качествах; реорганизации полевой артиллерии; строительстве воздухоплавательных аппаратов; особенностях функционирования заводов-подрядчиков, выполнявших военные и морские заказы.

52

Полнотекстовые теоретические труды и короткие известия, как правило, выходили в таких центральных гражданских и военных изданиях, как «Петербургская газета», «Слово», «Новое время» или «Русский инвалид», «Артиллерийский журнал», «Морской сборник».

Русская периодическая печать, без разбора знакомившая с подобными данными, вплоть до середины 1912 г. воспринималась военными ведомствами европейских и азиатских держав как уникальный и не имеющий аналогов источник разглашения (в некоторых случаях и рассекречивания) военных и морских сведений об оборонной мощи России.

Переходя ко второй главе «Укрепление внешней безопасности Российской империи в центре и на местах», важно отметить, что проблематика межведомственных консультаций по вопросам постановки борьбы со шпионами на местах, как, собственно, и процесс выявления таковых в рамках определенной нами хронологии, получили свое всестороннее и подробное освещение в опубликованных работах. Между тем ни в одной из них не затрагивались ключевые аспекты организации этой борьбы (создание и финансирование органов военной контрразведки, процесс принятия закона о шпионаже и др.) на уровне высших и центральных исполнительных, а также законодательных учреждений в качестве самостоятельного предмета научного изыскания. Не был также рассмотрен и региональный уровень организации противодействия иностранным разведкам.

На наш взгляд, настало время восполнить образовавшийся пробел в научных знаниях и перевернуть очередную страницу истории царских спецслужб. Для чего пришлось задаться вопросом о роли центральных и местных органов власти в ходе инициирования мер оперативного реагирования на военно-шпионскую угрозу/опасность извне. Потребовалось узнать процедуру прохождения законопроектов по противодействию иностранному шпионажу в масштабах всего государства и в отдельных его регионах в правительстве, Государственной Думе и в меньшей степени в Государственном Совете. Наконец, возникла необходимость дать оценку работе военно-политического руководства России по укреплению внешней безопасности западного (наиболее шпионоопасного) участка ее обороны.

Видное место в ряду этих задач было отведено раскрытию персональной роли министров, глав ведомств и местных органов управления на поприще всеобщего отпора шпионам. Мы обратились к изучению личного вклада тех из них, чьи заслуги были недооценены или незаслуженно приуменьшены в российской историографии.

Эмпирическим фундаментом предпринятых усилий стали неопубликованные документы РГИА (ф. 1276). Первый из них, записка № 116784 «О мерах по выработке общего плана по обороне Государства» от 22 июня 1908 г., дал веское основание вывести его автора, директора Департамента полиции МВД М.И. Трусевича, из «тени» П.А. Столыпина. Именно М.И. Трусевич, а не министр внутренних дел, как утверждают некоторые видные специалисты по рассматриваемой проблематике [53] , предложил проведение первого межведомственного совещания по вопросу создания отечественной контрразведки. В этом смысле он опередил своего непосредственного начальника почти на месяц, и может быть по праву признан инициатором организации борьбы со шпионами в самодержавной России.

53

См., напр.: Лубянка, 2. Из истории отечественной контрразведки / Я.Ф. Погоний, В.К. Виноградов, А.А. Зданович и др. М., 1999. С. 141; Лубянка: Из истории отечественной контрразведки / В.С. Христофоров, Я.Ф. Погоний, В.К. Виноградов и др. 3-е изд. доп. М., 2007. С. 140; Греков Н.В. Указ. соч. С. 117.

Вторым документом, заслуживавшим внимания, было представление № 1317 «Об ассигновании денежных средств для организации и ведения борьбы с военным шпионством (по УГЕНКВАР ГУГШ)», которое военный министр направил членам правительства для ознакомления. Это официальное обращение дало повод взглянуть на политический профиль В.А. Сухомлинова как одного из его составителей, не в традиционном для отечественной исторической науки свете. Отдельные историки, как известно, апеллируя к архивным документам, воспоминаниям крупных политиков и военачальников, дают однобокую негативную характеристику министру. Однако стоит признать, что при всей крайности суждений в адрес В.А. Сухомлинова [54] , кстати, в большинстве своем, видимо, оправданных, он внес немалую лепту в постановку дела борьбы со шпионажем на государственный уровень.

54

Например, К.Ф. Шацилло, ссылаясь на «неопровержимые факты» (но, не раскрывая их), говорит о том, что министр «был крепко на руку нечист»; Б.А. Старков называет военного министра «ловким царедворцем и опытным интриганом». См.: Шацилло К.Ф. Россия перед первой мировой войной (вооруженные силы царизма в 1905–1914 гг.). М., 1974. С. 68–69; Старков Б.А. Указ. соч. С. 171.

Третьим документом, давшим импульс расширению практики предупреждения иностранного, точнее японского, шпионажа в регионах было неизвестное широкой общественности письмо № 10765 генерал-губернатора Приамурья П.Ф. Унтербергера на имя П.А. Столыпина от 17 декабря 1908 г. [55] Его отправитель был главным и единственным уполномоченным проводником царской власти, уведомлявшим монарха и подчиненных ему министров о милитаристских устремлениях Японии и системной работе ее разведки в Приамурском крае.

55

Справедливо будет уточнить, что на редкие фразы из этого письма в одной из публикаций историки уже ссылались, но его содержание так и осталось нераскрытым. См.: Кудинова Н.Т., Соколенко А.В. Межведомственные совещания и проблемы борьбы с иностранным шпионажем на территории Приамурского края в начале XX века // Вестник Тихоокеанского государственного университета. 2014. № 3. С. 204, 206, 207.

Реакция на посылаемые в Санкт-Петербург многочисленные и тревожные сообщения была предсказуемой. Судя по воспоминаниям В.Н. Коковцова, депеши, поступавшие в 1908 – середине 1909 гг., становились предметом резких высказываний отдельных высокопоставленных персон. «На ближайшем заседании Совета министров Извольский обозвал телеграммы П.Ф. Унтербергера только бесцельно распространяющими панику, способными осложнить наши прекрасно налаживающиеся отношения с Японией. Он добавил, что от наших послов в Китае и Японии он постоянно получает одни успокоительные сведения…» [56] .

56

Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903–1919 гг. М., 1992. С. 316.

Эту критику разделяли морской министр С.А. Воеводский, сам В.Н. Коковцов и П.А. Столыпин, также считавшие П.Ф. Унтербергера «паникером» (исключение, пожалуй, составлял военный министр В.А. Сухомлинов, оценивавший положение русской обороны на Тихом океане как «крайне опасное и даже безнадежное»). Царь, в свою очередь, учитывал не только голос большинства в Совете министров, но и свою переписку с начальником Приамурья. В.Н. Коковцов так характеризовал сформировавшееся отношение Николая II к П.Ф. Унтербергеру и лицам, передававшим ему секретные донесения: «почтенный генерал (ему было 66 лет. – В.3.) находится в состоянии паники и не разбирается в тех сведениях, которые приносят ему всякие случайные информаторы…» [57] .

57

Там же. С. 319.