Иноземия, или туда и снова туда

Звания давались за заслуги и по праздникам, как знак поощрения или просто хорошего настроения Ажау, и способов лишиться званий было не меньше, чем способов их получить. Это было нечто совершенно химерное, невразумительное, и все же, не смотря на все это, каждый аристократ в первую очередь гордился своим титулом, и только потом всем остальным. Парадокс? Не совсем. Просто сколько бы титулов не дарил правитель, людей, имеющих хоть какой-то титул, всегда было в процентном соотношении ничтожно малое количество. И потому сам факт того, что человек — благородный, выделял его из любой толпы, возносил над толпой и помогал смотреть на всех сверху вниз. Даже на тех, кто был и богаче, и удачливее тебя. Но при этом не имел никакого звания, а был просто богатым торговцем, хитростью, пронырливостью и трудолюбием заслуживший свои несметные капиталы. Но при этом он оставался простым человеком, и хоть когда-нибудь Ажау мог ему, или потомкам его тоже подарить титул, любой аристократ все равно себя чувствовал выше его. Если каждый знал — стать человеком дела или мастером может каждый, достаточно лишь иметь мозги и уметь работать, то стать аристократом действительно получалось далеко не у всех достойных, и потому именно это в понимании простого человека как правило было самой заветной мечтой. Тем более, что если ты не аристократ, тебе закрыты многие возможности, ты не можешь попасть в гвардию, тебе запрещено присутствовать на балах, нередко устраиваемых Ажау, и лично лицезреть любимого правителя, ну и так далее. И самое главное — тебе запрещено носить на груди перевязь, ленту, к которой прикреплен герб государства. Вроде бы, ну и что? Ну нельзя носить, так оно и даром не нужно… Нет. Так уж была построена даже не пропаганда, а сама система воспитания, что именно эта лента с гербом ассоциировалась у простых людей с аристократией, да и сами благородные гордились тем, что им разрешено нечто, всем остальным запрещенное. Причем ни вид, ни цвет, ни форма, ни размер перевязи и герба не имели никакого отношения к тому, какой у человека был титул. Сами титулы лишь указывались в специальных грамотах да служили основанием для того, чтоб кто-то кому-то первым кланялся и последним прощался. Главное было в самом факте принадлежности к высшему свету, именно так организовал всю систему Ажау Джуниор, и именно в таком виде она довольно успешно работала вот уже длительное время.

Ну вот, а теперь, когда общество Южного мира примерно обрело свои очертания, вполне логично перейти к тому, кто это общество таким и сделал. То есть к Ажау Джуниору Гасту, правителю, хану-падишаху, злобному тирану да еще неизвестно кому. Как и всякий диктатор, он стоял выше всего того, что происходило в его государстве, и потому не принадлежал ни к какой касте и ни к какому классу. Да и титулы, как уже упоминалось, мог сам себе придумывать любые. И хоть о нем знал каждый, на самом деле никто о нем ничего не знал. Были лишь предположение. Например, считалось, что Ажау — человек. Именно так готовы были бы поклясться любые врачи, за сотни лет правления осматривавшие правителя. Он обладал всеми признаками человека, его организм был точно таким же, как и у остальных людей. Но при этом бесспорным был тот факт, что и сто, и двести лет назад Ажау Джуниор был в столь же прекрасном физическом состоянии, и время хотя бы в первом приближении над ним не имело никакой власти. Он не прятался под темным балахоном, он имел хоть и немногочисленных, но потомков, делиться властью с которыми не собирался, он всегда открыто сидел на своем троне, любил показываться в люди, любил охоту, оружие, красиво одеваться, считал себя прекрасным оратором, а потому любил произносить долгие и напыщенные речи. Одним словом, был самым обычным человеком, вот только живущим вне времени. Был ли он вообще смертным? Скорее всего, да. Как и всякий человек, он не раз попадал в неприятности, как правило на любимой им охоте. Один раз он упал с высокого обрыва и сильно разбился, так, что все свидетели готовы были поклясться — Ажау человек, и он тоже может пребывать на грани жизни и смерти. Тогда его удалось спасти, врачи сделали все возможное, все невозможное за них сделал организм правителя, и Ажау выздоровел, восстановился, да так, что даже шрамы стали едва заметны. Именно тогда, пока он без сознания лежал в своих палатах, государство было ближе всего к революции. Но не нашлось того, кто бы стал искрой, от кого бы разгорелось пламя, спецслужбы не потеряли бдительность, и восстановивший здоровье Ажау не потерял свою железную хватку, спокойно, без излишней нервотрепки, исправив все глупости, что понаделывали за этот период его ближайшие подручные. Итак, по общему мнению Ажау хоть и не старел, но был вполне смертным, по его жилам тоже текла кровь, в груди тоже билось сердце, а потому и свергнуть его можно было точно так же, как и любого другого — удалив с плеч основной орган мышления. Голову.

Предположениями было и то, чего Ажау хотел о жизни. Как настоящий правитель, он никогда не делился со своими поданными мыслями и проблемами, а лишь приказывал. Но по его поведению можно было составить примерный его психологический портрет. Ажау — человек самоуверенный и самовлюбленный, полагающий, что только он сам все знает и все может, а потому и только он один имеет право всем все указывать. Жизнь для него — чреда удовольствий и наслаждений, а если для того, чтоб получать их, надо еще и править страной — что же, значит так и будет. Ажау всегда думал в первую очередь о себе, но иногда в нем все же просыпалось человеколюбие, и тогда для народа он тоже мог что-нибудь хорошее сделать. Но стоило его обидеть, и все. Страдали все, и виновные, и невиновные. Ажау Джуниор был бы типичным абсолютным монархом, о котором бы в последствии историки написали бы много всего хорошего, если бы не два небольших факта. Во-первых, естественно, его бессмертие, даже самый лучший монарх должен вовремя уйти, а Ажау делать этого в ближайшие тысячу лет явно не собирался. Ну и во-вторых, он обладал высоким, очень высоким, уровнем интеллекта, не обремененным даже зачатками совести и сострадания. А потому бороться с ним было фактически невозможно — Ажау мог спокойно предвидеть все шаги своих врагов, и использовать против них самих такие методы, до которых бы мягкий и слабовольный человек никогда бы даже не додумался. При этом Ажау не был, конечно, никаким злодеем. Если он и совершал поступки, противоречащие нормам общепризнанной морали и этики, то делал это не из садистский побуждений, а лишь потому, что так надо было. Или так захотелось. Враги хотят его свергнуть? Что же, их надо уничтожить. А заодно и их семьи, чтоб не повадно было. Ну и друзей и знакомых за компанию, чтоб не дружили с такими. Дома — сжечь, из всех списков вычеркнуть, саму память о них по возможности изничтожить. Жестоко? Смотря как считать. По меркам тех, кто считал гуманность основой всей цивилизации — да. По другим меркам — нет, это не жестокость, а лишь жизненная необходимость. Может и можно было бы помягче, но перестраховаться — это не грех, а пару сотней лишних жизней… Людей много, новые все время рождаются, так что ситуация поправимая. Ажау не ценил чужие жизни, но и лишать их просто так не любил. И, например, те же пытки он признавал, так как они могут принести пользу, но Ажау не получал никакого наслаждения от воплей осужденных, а потому и пыточных дел мастера никогда не усердствовали больше необходимого.

А вот что Ажау любил, так это новые острые ощущения. И именно поискам оных посвящал большую часть своего времени и своих мозгов, рассматривая процесс управления государством исключительно как метод получения доступа ко всем благам жизни. На это всегда и рассчитывали любые мятежники, полагая, что Ажау сам себя загонит в ловушку, и им останется лишь добить его, как загнанного зверя. Однако не все так просто. Ажау, прекрасно осознавая, что его желания могут когда-нибудь довести его до беды, всегда окружал себя людьми с холодным аналитическим разумом. Их задачей было в критический момент сделать одно из двух — или вовремя приостановить Ажау или самим справиться с возникшими неприятностями. К несчастью для любых мятежников, правитель слишком хорошо разбирался в людях, и те, кто был близок к нему, всегда верно и неподкупно несли свою службу, не на страх, а на совесть. Бывали, конечно, и просчеты. Так, например, во время уже упомянутой охоты, когда Ажау умудрился не заметить вовремя пропасть, куда и сиганул вслед за убегающим зверем, остановить его никто не смог, хоть многие и старались. Впрочем, с тех пор правитель стал более осторожным, и хоть дикий азарт по прежнему временами охватывал его, но такие несчастные случаи больше не повторялись. Пока.

Причем риск Ажау любил не любой. Так, например, его совершенно не интересовали азартные игры, ему не нравилось самолично участвовать в поединках, были неприятны ему и политические игры. Ажау вообще предпочитал рисковать там, где его соперником была природа, а не человек. И не потому, что он боялся проиграть. Как раз наоборот, ни в карты, ни а логические игры, ни на мечах ему просто не было равных, и риск там был лишь в том, что что-то могло попасть под ноги, он мог поскользнуться и сам напороться на меч противника. Не говоря уже о том, что политика вообще не представлялась для него чем-то, заслуживающим внимания. Другое дело, природа. Та же охота. Или альпинизм, покорение отвесных скал, спуск в крутые обрывы… Тут его соперником был только он сам, и раз за разом совершая невозможное Ажау сам себе доказывал — он действительно лучший. И хоть как правило его совершенно не интересовало, что там происходит с другими людьми, Ажау всегда чувствовал гордость по поводу того, что лишь он один может покорить эту гору или в одиночку взять дикого зверя.

Помимо всего прочего, Ажау был уверен, что лишь самосовершенствуясь он может достичь идеала. Причем если умственно он и так считал себя непревзойденным, то физически регулярно проводил тренировки. Причем делал это не как попало, а с душой. Особенно он обожал, как ни странно, упражнения, которые можно было бы с определенной натяжкой назвать акробатическими. Причем, как свидетельствовали его приближенные, Ажау был способен на такое, что ни одному циркачу не по силам. Не забывал Ажау и о владении мечем, однако тут, увы, были определенные проблемы. Достойных соперников ему уже столетия не попадалось, а без спаррингов с равными себе, увы, особо не продвинешься… Пробовал он брать себе сразу нескольких партнеров, но довольно скоро убедился, что вместе их победить не сложнее, чем в одиночку, махнул на все рукой и продолжил заниматься по индивидуальной программе, которую сам для себя и придумал. Так что даже один, без стражи, которая никогда не покидала своего правителя, Ажау мог спокойно справиться с десятком наемных убийц, не сильно даже при том напрягаясь. А если учесть ходившие слухи, что даже самые страшные яды не особо на Ажау действуют… Проблема революции с физическим устранением тирана становилась и вовсе неразрешимой.

Хоть психология в Южном мире как наука никогда толком и не существовала, да и психологи были стране не особенно нужны, простого жизненного опыта многим людям хватало, чтоб понять одну простую истину. А именно — Ажау Джуниор Гаст не способен испытывать никакие чувства. Потому что в его отношении понятия «любовь» и «ненависть» применить было достаточно проблематично. Он не испытывал никаких эмоций к другим людям, ни положительных, ни отрицательных, и весь мир для него был сосредоточен в одном человеке — в нем самом. Любой его поступок диктовался всегда или разумом, или желанием доказать самому себе, что ты — всесилен, что ты можешь невозможное. Но уж никак не чем-то субъективным, вроде любви, привязанности или нежности. При этом для Ажау не имело никакого значения, кто перед ним — его родной внук или нищий с окраины города. Если того потребовали бы обстоятельства — он бы спокойно велел казнить первого и поставить второго на должность своего главного советника. Потому надавить на него с помощью родственников или близких людей не представлялось возможным — доводы чувств были последним, к чему бы Ажау прислушался. У него не было ни одного близкого друга, ни одной любимой женщины, потому как он просто видел в людях лишь инструменты для достижения своих целей, а не живых существ, к которым еще как-то можно относиться.

Ажау никогда специально не добивался того, чтоб его особенно любили и почитали, так как его совершенно не волновало, как к нему относятся эти ничтожные плебеи. Пропаганду он организовывал ровно настолько, насколько требовали обстоятельства, насколько нужно было для общественного порядка и его личного благополучия, и никогда даже не думал о том, чтоб ввести в школах, например, уроки, где бы изучалась его божественная биография и великие дела. Таким образом даже отслужиться перед ним не получалось. К тем, кто ползал перед ним на коленях, Ажау относился точно так же, как и к тем, кто гордо стоял перед ним и смотрел прямо в глаза. А именно — с величайшим презрением. Ему было совершенно без разницы, окружают ли его льстецы, или те, кто говорит лишь одну только правду. Главное было, чтоб их поступки согласовывались с тем, что он требовал, а остальное не имело для Ажау ни малейшего значения. Потому и встречались в его окружении нередко те, кого можно было с любой точки зрения назвать людьми исключительно порядочными и альтруистическими. Они шли служить Ажау Джуниору для того, чтоб принести людям счастье. И хоть каждый из них довольно скоро убеждался, что власти у них ровным счетом никакой, и одним своим приказом Ажау может спокойно перечеркнуть их многолетние свершения, тем не менее они работали, и работали на совесть. Такие люди, как правило, не находили поддержки ни у тех, кто был предан Ажау лишь для собственной выгоды, ни у тех, кто считал Ажау главным злом Южного мира, главным его проклятьем и планировал освободить мир от этого пророка зла.

И хоть то, что в подвластной Ажау Джуниору Гасту стране социальная справедливость едва ли на зачаточном уровне, видели многие, поддержкой он пользовался просто огромной среди всех слоев общества. Простой народ его просто любил, как любят отца нации. Любил за то, что на столе каждый день есть кусок хлеба, а по праздникам — еще и масло, чтоб на этот хлеб намазать. Любил за то, что завтрашний день будет не хуже, чем вчерашний, а то, что и не лучше — что ж, за все надо платить. Уважали Ажау и те, кто стоял выше в табеле о рангах. За то, что он, заботясь о самом себе, невольно немало делает на пользу своей стране. За то, что он удерживает огромные массы народа от кровавых и беспощадных бунтов, ограничиваясь хоть и кровью, но малой. Ну и наконец, за то, что равных ему у Южного мира просто не было. Ажау, плохой или хороший, был личностью, способной творить историю, и ни в его окружении, ни в других кругах уже давно не попадались индивидуумы, равные ему по силе разума и воли. Причем не попадались не потому, что Ажау каким-то образом с ними боролся. Как раз наоборот, правитель был бы наверняка рад, если бы нашел себе достойного противника не в природе, а среди людей. Просто Ажау был выше всех остальных, он возвышался над толпой и в прямом, и переносном смысле этого слова. И, против этого возразить было нечего, именно он превратил Южный мир из жалкой окраины ойкумены, в самобытную и самодостаточную страну, в мировом масштабе не менее великую, чем все северные СОСы и Ропы. А может даже и более.

В чем именно выражалось величие страны? Да во всем! Если отойти от самобытности Южного мира и взять чисто экономические или военные показатели, то все страны Северного и Центрального мира останутся далеко позади! В Южном мире производилось товаров в абсолютном количестве на порядок больше, чем в той же Ропе или СОСе. Армия была намного многочисленнее, имела подготовку не хуже, достойное вооружение. Флот, тот самый загадочный флот, ни по техническому оснащению, ни по количеству единиц, ни по умению моряков не уступал флоту СОСа. Продуктивность единицы площади в плане производства сельскохозяйственной продукции была самой высокой в мире. Южный мир, вздумай кто его сравнивать с Северным, смотрелся на равных, а то и лучше. Тогда откуда же брались все эти проблемы, вся бедность, нищета? А вот тут уже однозначного ответа не было, и быть не могло. В основном существовало три мнения. Первое, революционное — все богатства забирает Ажау Джуниор и его прихвостни. Достаточно спорно, но то, что треть бюджета страны Ажау тратил на самого себя — не вызывает никаких сомнений. Это совершенно открытые и официальные данные. Второе мнение — в Южном мире просто слишком много людей! Это было мнение тех, кто старался абстрагироваться от личной неприязни или почитания к правителю, и смотреть на все с объективной точки зрения. Тоже справедливо, потому что люди в Южном мире действительно жили намного более тесно, и на относительно небольшой территории их умещалось просто несусветное как для Северного мира количество. Ну и наконец, третье мнение — все происходило именно так, потому что иначе оно просто и быть не могло. Таковой точки зрения придерживался сам Ажау, а также все те, кто кормился у его трона. Правитель был совершенно уверен в том, что лишь достойные имеют право хорошо жить, а те, кому природа не дала ума, силы, таланта — их удел бедность и нищета. Потому что только так справедливо. Ажау принципиально не признавал никакие благотворительности, полагая, что только выживание сильнейшего является единственным правильным и возможным в обществе механизмом. А потому если низшие классы позволяют себя обдирать — значит они это заслужили. Раз высшие классы умеют добывать себе роскошь — значит они это заслужили. Если кто-то не может пробиться из рабочих в генералы — он этого не заслужил, ссылается на несправедливость — тем более не заслужил, предлагает что-то менять — от такого вообще избавиться надо, он неблагонадежен. Ажау был уверен, что только лучший сможет всего добиться, и как пример всегда приводил себя самого. Возразить этому было нечего.

У многих, а особенно у людей, знающих о существовании Северного мира, а в Южном мире знали о своих соседях намного больше, чем те о своих, возникал вполне логичный вопрос. А именно — что будет, когда контакты между двумя цивилизациями все же будут установлены? О том, что это когда-нибудь обязательно произойдет, понимали все. Что бы Ажау не делал, он не мог добыть для своих поданных больше земли на юге, и не сейчас, так через десять, двадцать, пятьдесят, сто лет перед ним обязательно встанет дилемма — или идти на север, или уничтожать собственное население. Причем как бы последнее не смотрелось дико, Ажау на такое был вполне способен. Другое дело, что первое было намного более выгодным. Если, конечно, возникший при этом конфликт с северными соседями, а он будет обязательно, будет решен в пользу Южного мира. Ажау Джуниор обо всем этом прекрасно знал, и потому одной из самых важных государственных тайн, которая не имела права покинуть Южный мир, была подготовка к войне, которая началась уже невесть сколько назад и шла по полной программе. Ажау не просто так содержал армию, намного большую, чем может понадобиться для стычек с пограничными дикими горными племенами. Он готовился к войне, неспешно, но планомерно, и все исчезающие в морях корабли с севера были его рук делом. Ажау Джуниор сделал все возможное, чтоб о его стране на севере если и вспоминали, то только как о сказке, и не предавали ей ровным счетом никакого значения. И, как и все остальное, правителю и это прекрасно удалось. Именно это, как полагали едва ли не все противники режимы, было единственным, что могло лишить Ажау власти. Что бы он не делал, Северный мир изначально имел слишком большую фору в развитии и в ресурсах, и потому начнись война сейчас — едва ли Ажау удалось бы ее выиграть. Ему бы в лучшем случае пришлось бежать, а то и погибнуть, что бы всех устроило намного больше. Однако тут возникала загвоздка, причем не небольшая, а просто огромная. Ведь надо было не просто переслать в северный мир записку, мол, против вас всех готовится война. На такое бы никто не обратил внимание. Надо было выйти на тех, кто имеет в Северном мире власть, причем не в одной, а в каждой из стран, и убедить правителей лично, что угроза действительно существует, и не потенциальная, а самая реальная. А в странах вроде СОСа надо было не просто убедить правителя, а еще и всех советников, представителей народа, а там и, гляди, и весь народ. Убедить в том, что вот прямо сейчас надо всем срываться с места и лезть неизвестно куда воевать с непонятно кем ради неведомо каких целей. Сложно? Очень, но все же легче, чем свергнуть Ажау опираясь исключительно на внутренние ресурсы Южного мира. Потому как последнее по общему мнению не возможно в принципе.