Инсбрукская волчица. Том первый

Тут уж я не стерпела. Представить, что отец, которого почти не бывает дома, изменяет матери, я ещё могла. Но представить, что мама изменяет отцу...

– - Отойди от меня, -- мрачно сказала я Миле, -- и не воображай, что мы с тобой какие-то там родственницы. У меня нет с тобой ничего общего!

– - Вот ещё!
– - фыркнула Мила заносчиво, -- фотографию-то смотрела?

С фотографией у меня всё никак не получалось. В первые дни было просто не до неё. Голова была занята вновь открывшимися обстоятельствами. А потом... Я просто физически не могла заставить себя подойти к альбому, найти нужную страницу и внимательнее рассмотреть фотографию. Каждый день, собираясь в гимназию, я думала, что после уроков, обязательно возьму альбом, чтобы убедиться, что на фотографиях в нашем доме и в доме Гранчаров запечатлены совершенно разные люди. Но после уроков я не могла заставить себя сделать задуманное, потому что в глубине сознания жила страшная мысль: а вдруг всё-таки Мила права? Более того, я вообще старалась не заходить в гостиную и не смотреть в сторону семейных альбомов, хотя раньше очень любила рассматривать фотографии.

Казалось бы, что проще -- попросить мать посмотреть со мной альбом, дойти до заветной фотографии и спросить: "Мама, а кто это?" Но я боялась, и постоянно откладывала неприятное дело на завтра. А Мила всё больше убеждалась, что мы не только одноклассницы, которые волею судьбы и классной дамы оказались за одной партой, но и близкие родственницы. С течением дней это родство в её воображении становилось всё ближе и ближе. Меня передёргивало от её подмигиваний, намёков, странных ужимок, с помощью которых она хотела мне сказать: "Уж мы-то знаем, у нас есть свой секрет".

К счастью, Мила ни слова не говорила о предполагаемом родстве в классе. Намёками и подмигиваниями всё и ограничивалось. Многие девочки заметили перемену в её поведении, но к тому времени всем уже надоело дразнить Милу, поэтому одноклассницы только стучали пальцем по виску, показывая друг другу, что у Милы не всё в порядке с головой.

Дома у нас постепенно всё пришло в прежний порядок. Видимо, тётя Амалия перед отъездом всё-таки поговорила обо мне с матерью, потому что она вскоре спросила:

– - А какие у вас отношения в классе между девочками? Вы дружите?

– - Да, конечно, дружим, -- ответила я.

– - А вот мне кажется, что у тебя не слишком много подруг. Почему они никогда не заходят к тебе в гости? Кроме Милы, я вообще никого не видела...

– - Нам задают слишком много уроков, -- ответила я. Тон матери -- строгий и подозрительный, мне не нравился. Он не вызывал на откровенность, наоборот -- заставлял полностью закрыться.

– - Ты пойми, продолжала мать, ничего не бывает без причины. Как ты будешь общаться с людьми, такое же отношение будет и к тебе. Это и в Библии...

Я прервала:

– - А если всё-таки какую-то девочку обижают без причины? Если причины никакой нет, а плохое отношение есть?

– - Надеюсь, эта девочка не ты?
– - спросила мать немного свысока.

– - Нет, конечно, -- пробормотала я, отвернувшись и покраснев - не умела я ещё искусно врать.

– - Я повторюсь: ничего не бывает без причины. Если девочку обижают, значит, она до этого обидела кого-то, или не смогла правильно себя поставить в классе. Ты, как подруга должна ей помочь или обратиться к классной даме, которая знает, что делать в таких случаях.

Да... Знала бы моя мама, что наша классная дама только поощряет издевательство...

Полностью физически оправившись от своего несчастья, мать стала ещё строже, и деловитей. Она почти перестала улыбаться, отдыхать, развлекаться. С утра её ждало множество дел и по дому, и по её женским комитетам. Я видела её не многим чаще, чем отца, который тоже очень много работал и часто приходил домой, когда я уже спала. Жизнь моей матери проходила под девизом "Так надо". Она никогда не делала что-то, что хочется, только то, что необходимо.

Я часто думала, что значит выражение "не смогла себя правильно поставить в классе". Я не смогла себя правильно поставить? Где и когда мной допущена та ошибка, после которой я стала "шайбой", "лысой", а моё настоящее имя все как будто забыли? За зиму у меня у меня отрасли чудесные вьющиеся каштановые волосы, но прозвище "лысая" осталось.

И всё у меня выходило, что виновата Мила. Если бы не она... Если бы её вообще не было... Я мечтала перед сном о другом мире, где я прихожу в первый день в гимназию, а никакой Милы нет. Я дружу с другими девочками, мы ходим друг к другу в гости, у меня длинная толстая коса, в которой никогда не было никаких вшей, и меня никто не дразнит "лысой" и "шайбой". И, тем более, "блохастой".

Но даже полностью прекратить общение с Милой я не могла себе позволить. Она единственная проявляла ко мне хоть и своеобразное, но дружелюбие. Мы сидели за одной партой, и иногда я была просто вынуждена с ней разговаривать. Хотя и чувствовала, что от Милы как будто падает большая грязная тень, под которой я постоянно нахожусь.

Настала весна. Я с нетерпением думала о пасхальных каникулах, когда смогу не посещать ненавистную гимназию. Хуже всего было на уроках математики. Жердь регулярно устраивал контрольные работы, во время которых с особым удовольствием вылавливал списывающих. И я, неплохо зная математику, боялась этих контрольных больше всех, так как всякий раз вспоминала тот ужасный день, когда Мила заразила меня вшами. С того дня само слово "математика" стало для меня ненавистным. Хотя, вспоминая учителя математики сейчас, я понимаю, что он был вполне справедлив, только чрезвычайно сух и строг. Всё его поведение, не только с ученицами, но и с коллегами, носило какой-то изощрённо иезуитский характер.

Однажды меня послали во время урока биологии за чучелом чайки. Остановившись у дверей учительской я слышала, как Жердь мягко и вкрадчиво говорит нашей любимой учительнице немецкого фройляйн Лауэр:

– - Вы очень любите своих учениц, Ингрид?

– - Да, -- горячо отвечала она, -- я очень люблю своих девочек! Каждая из них мне интересна и дорога.

– - Вы хотите вырастить их достойными жёнами и матерями, честными и порядочными?

– - Да, конечно, но я не понимаю...

– - Так почему же вы поощряете в них лень, нечестность, безответственность? Разве эти качества должны мы, педагоги, воспитывать в ученицах?!

Голос математика разительно изменился. Теперь он звучал неприятно -- строго и грозно. Он разговаривал так, как будто фройляйн Лауэр сама была нерадивой ученицей, списывающей контрольную у соседки по парте.

Как мне ни было страшно, я толкнула дверь и вошла в учительскую, прервав неприятную сцену.

Думаю, что Жердь обрабатывал таким образом и других своих, более молодых и менее опытных коллег.

В последствии я не раз вспоминала его, столкнувшись с человеком, который внешне был абсолютно не похож, но в поведении был почти его двойником -- инспектором Дитрихом. Точно такие же иезуитские приёмы...

Пасха была поздняя. В первый день каникул я сидела на лавочке в парке возле военного мемориала и читала какую-то книжку. Погода была прекрасная, а книжка интересная, поэтому приближающегося ко мне Филиппа Гранчара я заметила поздно. Было неловко вскакивать и бежать от него без оглядки, но и оставаться мне совсем не хотелось. Я вся сжалась от страха. Филипп, казалось, не замечал моего состояния.

Выглядел он в этот день вполне прилично. Он не был пьян, на нём был новый коричневый костюм и клетчатый шейный платок. Но помня его грязным и рычащим, я не ждала от него ничего хорошего. Он по-прежнему был худой и бледный, и в этом очень смахивал на вампира.