Инсбрукская волчица. Том первый

Поражённая прочитанным, я не сразу заметила вошедшую с подносом Милу. Она рывком опустила свою ношу на ближайший стол, так, что кофе из одной из чашек выплеснулось на поднос и подскочила ко мне.

– - Что ты тут трогаешь? Кто тебе разрешал здесь рыться!
– воскликнула она. Рот её перекосился, а глаза сияли ненавистью. Мне стало страшно. Казалось, что Мила вполне может взять с подноса нож для масла и перерезать мне горло.

Но я уже успела положить газетную вырезку обратно в коробку и прикрыть её каким-то конвертом.

– - Красивые цветы, -- испуганно пролепетала я, поднося к носу какую-то высохшую веточку.

– - Отдай!
– - Мила выхватила у меня веточку, бросила её в коробку и накрыла коробку крышкой, -- мы не будем больше сегодня смотреть фотографии. Пей кофе!

– - Очень вкусно, -- сказала я вполне искренне, поднеся чашку ко рту.

Кофе, к моему удивлению, оказался совсем не так плох, как можно было ожидать.

– - Отец любит кофе, -- заявила Мила, -- я часто ему варю.

Она успокоилась, о недавней вспышке напоминали только подозрительные взгляды, которые она искоса бросала на меня время от времени и немного нервный тон голоса.

Допив кофе, я поспешила уйти.

"Никогда, никогда, никогда больше туда не пойду!" -- повторяла я про себя по дороге домой. Какая мрачная семья! Теперь понятны все закидоны Милы. Она спала в своей кровати, когда её мать покончила с собой. А спала ли? Может быть, самоубийство было произведено на её глазах?

Теперь я знаю, почему она постоянно твердила у нас дома, что мой отец изменяет матери. А между тем, моего отца можно обвинить, самое большее в том, что он слишком старается жить, руководствуясь своими твёрдыми моральными принципами. Но уж никак не в изменах!

Как я могла поверить ей? Я же знаю, что даже в арифметике и правописании она всегда всё понимает неправильно. Также понятным стало и пьянство Филиппа Гранчара. Обвинённый несправедливо в изменах и смерти жены, он был вынужден всё бросить и переехать в другой город с маленькой дочкой. Но тень от прошлой трагедии падала на него до сих пор. Это бремя оказалось для него слишком тяжёлым. И чем труднее ему было в жизни, тем больше гордым и заносчивым он становился. Такие люди никогда не позволяют себя жалеть. Скорее умрут от гордости.

Я вспомнила его слова: "Фантазёрка, как её покойная мать" Мать Милы так же выдумала измены мужа, как Мила выдумала наше с ней мнимое родство. "Так почему же ты сейчас же не придёшь домой, и не спросишь у родителей, кто изображён на той фотографии?" -- спросила я сама себя. И ответа у меня по-прежнему не было.

Вернувшись в гимназию, я погрузилась в тот же мир издевательств и насмешек. Моя наивная надежда на то, что одноклассницам надоест меня дразнить, каждый раз наталкивалась на жестокую реальность. Проблема была в том, что их было много, а я была одна. Мила не в счёт. Мне нужна была настоящая подруга, с которой можно было дружить на равных. В первые годы обучения в гимназии такой подруги у меня не было.

Что касается Милы, у меня появилось навязчивое желание, спросить её, видела ли она самоубийство своей матери. Я понимала, что спрашивать это нельзя ни в коем случае, но иногда, глядя на соседку по парте, с трудом держала язык за зубами. Я представляла, как изменится лицо Милы, как кинется она на меня... Но что она сможет сделать со мной в полном людей классе? Нас наверняка растащат, да я и физически её сильнее...

Мои вечерние мечтания изменились. Теперь я не просто представляла себе свою счастливую жизнь без Милы, а воображала, как Мила кидается на меня в классе с невесть откуда взявшемся там ножом для масла, а я выхватываю у неё нож и перерезаю ей горло. Постепенно в мои мечты стали добавляться мои обидчицы -- одноклассницы, классная дама...

За год гимназии я стала другим человеком. Та смелая, наивная, честная и добрая девочка, которая в прошлом году переступила порог класса, умерла. Вместо неё родилась другая. Та, которая каждый вечер мечтала перед сном о таких вещах, которые никак не должны представляться десятилетним девочкам. Раньше я очень не любила ложиться спать. Матери иногда даже приходилось прикрикнуть, чтобы я шла в постель. Теперь я уходила вечером в свою комнату с удовольствием. Не потому, что уставала и хотела спать, а ради этих сладких картинок, в которых я воздаю всем обидчикам по заслугам.

А впереди было ещё почти шесть лет учёбы.

Глава 14. Волчата

На тринадцатом году жизни я вдруг поняла, что в гимназию можно и не ходить. Получилось это почти случайно.

Выйдя из дому, я пошла по обычному маршруту. Стояла чудесная золотая осень. Аллея, которая заканчивалась зданием нашей гимназии, была вся усажена каштанами. Я шла и подбивала носком башмака каштаны. Они сталкивались между собой и падали в мелкую канавку вдоль аллеи. Ещё в первом классе наша любимая Ингрид показала, как из каштанов можно делать самые разные игрушки -- ёжиков, бычков, человечков... Но сейчас мне не хотелось заниматься этой ерундой.

Дойдя до конца аллеи, я вдруг не стала переходить на другую сторону, а пошла дальше по улице. Проходя мимо гимназического двора, я услышала тонкий едва слышный звонок на урок. Не громче комариного писка. И вдруг меня охватило ощущение невыразимой свободы. Я почувствовала, что я одна на всём свете, и никто не может мне указывать, куда мне идти и что мне делать, никто не может меня обидеть или унизить. Это было совершенно новое ощущение. Я дошла до окраины нашего небольшого городка. Здесь дорога закончилась, и начался холм, поросший молодыми деревьями. Я взбиралась на холм, пользуясь выпирающими корнями деревьев, как ступеньками. Опавшая листва шуршала под ногами. Добравшись до вершины холма, я оглянулась. Город с высоты казался игрушечным. Я вытянула руку и закрыла город ладонью. Вот так бы взять и уничтожить всё, что внизу, и начать всё заново.

С этого дня началась моя тайна.

Уходя из дому, как будто в гимназию, я шла гулять. Я бродила по золотым осенним лесам, собирала огромные букеты листьев, которые потом приходилось выбрасывать, и чувствовала себя свободной. Я никогда не бродила по городу, так как боялась столкнуться с матерью. Когда и куда она пойдёт, я не знала. С каждым годом она взваливала на себя всё больше и больше обязанностей. Она практически перестала улыбаться.

Различные комитеты, женские собрания и помощь неимущим отнимали всё её время.

Родители даже не подозревали о том, чем я занимаюсь все эти дни.

Недели через три с моей матерью на улице столкнулась наша новая классная дама, старая дева, фройляйнГауптманн. Она была существом крайне примитивным и доверчивым. Несмотря на устрашающий внешний вид и зычный голос, для учениц она была скорее положительной переменой. ФройляйнГауптманн остановила мою мать на перекрёстке и начала встревоженно гудеть по поводу моего здоровья, высказывая опасения, что я не смогу нагнать пропущенный материал.