Инспектор милиции

— Я борюсь с пьянством как могу. В воскресенье це­лую проповедь прочитал…

— Но Герасимова-то нет… И каких дел мог натво­рить — страшно подумать.

Отец Леонтий покачал головой.

— Я обо всем наслышан. И сожалею. Золотые руки были у человека. Он нам электрическую лампадку сде­лал перед иконой. Вы заметили, наверное. На портале храма. Вот наш староста и решил его отблагодарить.— И поспешно добавил: — Конечно, я старосте все выска­зал…

Этот разговор был мне неприятен. Вообще все, что было связано с Герасимовым, вызывало во мне глухую боль.

— Теперь поздно говорить…

— Это верно.— Отец Леонтий натянул поверх майки полосатую тенниску.— Жаль, душа нет. Хорошо после тренировки душ Шарко. На полную мощь. По мышцам, по мышцам, как массаж…

Мне почему-то вспомнилась Соня Юрлова.. И я сказал:

— Игорь Константинович, я вашу жену видел. Он улыбнулся:

— С вашим-то здоровьем по амбулаториям ходить…

— Соню.

Я пожалел о сказанном. Он словно обо что-то спотк­нулся. Но очень быстро взял себя в руки. Только глаза тревожно спрашивали: что, что ты скажешь еще? Инте­ресно, какой он найдет выход?

— Она известная… Недавно показывали по телеви­зору.

Нашел-таки выход.

— В Краснопартизанске.— Зачем я его испыты­ваю? — Хотела сюда приехать, но раздумала…

Отец Леонтий сложил в чемоданчик спортивные брю­ки, тапочки.

— Что ж, каждый волен поступать, как ему угодно… Но «молнию» на тенниске ему удалось застегнуть не сразу. Не слушались пальцы. Он явно медлил.

— Хотите знать, для чего она приезжала?

— Если это касается меня, да.

— По поводу алиментов.

Он вздохнул. Непонятно, с облегчением или огор­ченно.

— Я ей написал все как есть. Вы ведь знаете, сколько я получаю в действительности…

— Знаю. Она сказала, все останется так, как было… Он присел, закурил. Посмотрел в окно долгим тихим взглядом. В его светлых глазах отражались зелень яб­лонь и оконные переплеты.

— Так мир устроен… Сколько невидимых границ придумали люди. Разумно ли это? — обернулся он ко мне.

— А вы как считаете?

— Суета губит наши лучшие силы. И возможности.

— И отношения,— добавил я.

Отец Леонтий понял, что я говорю о нем с Соней, об их маленьком сыне.

В саду, за окнами, послышались голоса. Это мои дру­жинники. Ребята, как обычно, потянулись к школе за­долго до занятий. Вначале всегда так бывает.

Отец Леонтий вежливо попрощался. Он ушел задум­чивый. И мне стало жаль его…

10

Я был рад этому утру, лазоревым сполохам, охватив­шим край небосвода, сырой прохладе, бьющей по ногам, тугим камышам, упруго сопротивляющимся при ходьбе. Был рад Славке Крайневу, идущему впереди с удочками и ведерком. В своей куртке неопределенного цвета и нечесанными после сна волосами он был похож на бо­лотного жителя.

Речка текла совсем рядом. Но ее не было видно из-за густой стены камышей. Она угадывалась по холодным струям воздуха, ощупывающим лицо, руки, шею.

Еще все спало. Где-то далеко-далеко остались Лари­са, следователь райпрокуратуры, отец Леонтий.

Славка шел, поглощенный мыслями о предстоящей рыбалке.

Его нетерпение невольно передалось и мне. Я почув­ствовал неведомую мне раньше связь с этими камышами, недвижным воздухом, илом, устилающим дно речки, ред­кими перьями розовых облаков на востоке неба.

Когда я сказал Славке, что хотел бы с ним порыба­чить, так как люблю это занятие (на самом деле, хотя я и родился, и вырос на Волге, но на рыбалку ходил все­го один раз, кажется, в четвертом классе), он был и до­волен и нет.

Доволен потому, что был большим знатоком этого тонкого дела, мог показать мне свое мастерство и утвер­диться как стоящий парень. Ибо талант может покрыть иные слабости и ошибки.

Не доволен потому, что рыбак он настоящий, как го­ворится, фанатик, и поэтому отдавался своему увлече­нию с самым что ни на есть вдохновением. А вдохновение не любит свидетелей.

— На сазана ходили? — спросил он.

— Нет. У нас, в Волге, под Калошном, водятся толь­ко щуки, плотва и караси.

На самом деле, черт его знает, что водилось у нас в Волге, под Калинином, и едва ли я мог отличить плотву от карася.

Беглый внук бабы Веры усмехнулся:

— Сазан умнее иного человека… Сазан — рыба. Остальное — так, игрушки.

И он долго рассказывал мне, как умеет этот «бугай» обрезать плавником самую прочную леску, что и не заме­тишь, как ухитряется стянуть насадку с крючка, и сколь­ких удочек он, Славка, лишился, пока не овладел наукой ужения сазана. И как… короче, это хитрющее и ковар­нейшее существо насмехалось над незадачливыми рыбо­ловами как хотело, недаром его прозвали «водяной лиси­цей».

Словно для капризного гурмана готовил Славка под­кормку и наживку своим будущим противоборцам. По его словам, в разных местах водились совершенно не схо­жие по вкусам едоки: одни предпочитали галушки, дру­гие— молодую кукурузу, третьи — мелкую полусварен­ную картошку, четвертые — пшенную кашу, умятую с подсолнечным маслом в крутое тесто, пятые — кусочки свежей макухи, шестые — червей подлистника. Находи­лись и такие, которые были согласны только на мясо рака…

Космонавты, наверное, так не проверяют свое снаря­жение, как проверял свое Славка.

Здесь было, как он сказал, важно все: и крючки (№ 14), особо прочные, с коротким стержнем, но не гру­бые, не толстые, с остро отточенным жалом; крепкое, упругое удилище, удобное при вываживании. И даже привязь крючка должна быть особая, только на сазана.

У Славки было несколько мест лова. Подготовлял он их заранее и любовно. Выкосил камыши на берегу, убрал со дна коряги и зацепы и, самое главное, удил попере­менно то там, то здесь.

Для меня это было непостижимой наукой.

— Пришли,— тихо сказал Славка.

Мы остановились на выкошенной среди зарослей пло­щадке. Возле самого берега была оставлена полоска ка­мышей, надежно маскирующая рыболова.

Мы не разговаривали. Славка размотал удочку, наса­дил наживку, воткнул удилище в землю, прочно закре­пив его в рогатке, торчащей из глины.

Мне он дал вторую удочку. Я, как мне показалось, сделал то же, что и он. Славка придирчиво осмотрел мою работу, кое-что подправил и уселся, подстелив под себя куртку.

Небо посветлело, но было все так же прохладно. Тихо плескалась вода, тенькая о темно-зеленые стволы камы­ша. Продолговатые коричневые бархатные колбаски ед­ва заметно покачивались на длинных сочных стеблях. Время повисло в прозрачном воздухе…