Инспектор милиции

В соседнем дворе гремели ведрами, кастрюлями. Их спешно ставили под водостоки — запастись дождевой во­дой для мытья и стирки. В здешних колодцах и водопро­воде вода отдавала железом, была жесткой и неприят­ной на вкус.

И вот гроза грянула. После того как пробежали, про­шумели волны шквала, сорвав с деревьев слабые, мелкие плоды, словно произведя ревизию в будущем урожае, выбраковав все недостойное и ничтожное.

А потом косые струи хлестали по земле, по листьям, то затихая, то расходясь с новой силой. Я полной грудью вдыхал прохладную свежесть, смешанную с мельчайшей водяной пылью. Хотелось, как в детстве, выскочить во двор босиком и плясать, плясать, бегать по лужам и по­токам, давя тысячи пузырей, вспыхивающих на поверх­ности воды, покрывшей землю.

Гроза прошла быстро. Но так свирепо и отчаянно, словно хотела смыть станицу с лица земли.

А утром солнце осветило помятые, перепутанные, но чисто вымытые кроны деревьев. От земли пошел пар. Жара немного отступила.

По шоссе грузовики везли помидоры, огурцы, арбузы, дыни. Одна из машин остановилась совсем рядом с сель­советом. Шофер побежал в магазин, видимо, за куревом. И в мое открытое окно потянуло тонким, душным арома­том дынь. Первые дыни — колхозницы. Небольшие, круг­лые, со светло-желтой потрескавшейся кожицей…

С утра ко мне на минуту забежал Нассонов. Колю­чий, злой и мрачный. Он произнес, словно приказал:

— Найди мне Маркиза, живого или мертвого!

Я ничего не сказал ему. Если жеребца украли — одно дело, а если просто сбежал куда-нибудь, то пусть Нассо­нов и ищет сам. Никакого заявления я не получал и основания для возбуждения дела не имел.

А командовать мною я не позволю. Какое мне дело, что у председателя скверное настроение?

Я уже знал, что наши с треском провалились на вче­рашних скачках. Над председателем смеялись, потому что вышло так, будто он натрепался понапрасну.

С кем мне было тяжело встречаться, так это с Арефой. Но я был от этого избавлен. Денисов-старший по­ехал куда-то повидаться со своими соплеменниками, раз­ведать о сыне. «По своим каналам», как сказал Нас­сонов.

15

О моих подозрениях и улике, которая хранилась в сейфе, я Геннадию Петровичу не сказал. Рано еще. Я ведь отлично знал, что Чава курит самосад…

Лариса взяла отгул и на работу не выходила. Сидела дома. Ни с кем не хотела разговаривать. Понятное дело — крах отношений с любимым человеком. Во всей этой истории я намеревался проявить максимум тактич­ности, сдержанности и объективности. А дальше по­смотрим.

Чава как в воду канул. Зара уже ходила к Ксении Филипповне. И была почему-то спокойна, даже усмеха­лась. Мне это показалось подозрительным. Уж не посвя­щена ли она в намерения сына? Но и с ней я не хотел говорить. Надо сначала порастрясти станичников. Уж наверняка кому-нибудь не спалось в душную субботнюю ночь. Обязательно найдется хоть один человек, вставший рано, до зари, по своим крестьянским заботам. Я хотел пойти поговорить с соседями бабы Насти, но ко мне за­глянул Федя Колпаков, колхозный шофер.

— Наверное, у тебя на сберкнижке тысячи, коли ты столько времени не работал.

— Как не работал? Работал.— Федя, разодетый не по будням, расселся на стуле нога на ногу, с папироской в зубах.— Слесарил.

— Машину отремонтировал? Тормоза…

— Не знаю. Ухожу из колхоза. Так что можешь мне вернуть права с чистой совестью. Не будет ездить на тво­ем участке шофер Федя Колпаков.

Я вынул из сейфа права. Развернул. Шофер третьего класса.

— И куда же ты теперь, Федя Колпаков, шофер тре­тьего класса?

— В город. А первый класс получить не задача. Книжку почитать, кое-что выучить.— Он небрежно сунул права в карман.— Еще буду министра какого-нибудь во­зить. А что такое шофер министра? Ближе, чем первый заместитель даже. Роднее, может быть, чем жена.

— Министры, Федя, в Москве живут. А там прописка нужна, строго очень.

— Знаем,— загадочно усмехнулся парень.— Для ко­го строго, а для кого…

— Женился на столичной, что ли?

— Моя дорожка тебе не подойдет. Ты человек казен­ный, без приказа несамостоятельный. И специальности рабочей нету.

— Я не рвусь. Мне здесь нравится.

— Оно, конечно, кто любит арбуз, а кто — свиной хрящ.

После его ухода я задумался, почему из станицы уез­жала молодежь. Кадровик из Калининского облуправления внутренних дел тоже жаловался, что в области не хватает колхозников.

Может быть, у нас, в Калинине, климат не тот? Дол­гая зима, осенние и весенние распутицы. А тут? Теп­лынь больше полугода, фрукты и всякая зелень так и прет из богатой земли.

Но, с другой стороны, я знал, что Коле Катаеву пред­лагали переехать в Ростов на крупный завод. И он не поехал. Говорит, любит землю, ее запахи, ее чистоту и привольность степей.

Если призадуматься, мне тоже становилась дорога наша станица. Ее неспешная, но трудовая жизнь, чистень­кие, выбеленные хатки, полынная даль. Правда, Бахмачеевская была довольно мала.

— Какая станица, одно название! — воскликнула Ксения Филипповна, когда я сказал ей об этом.— Вот до немцев тут действительно много народу жило. Война растрясла Бахмачеевскую. Считай, заново все пришлось ставить. Церковь, пожалуй, осталась нетронутой. С сот­ню хат. Кабы не было тут колхозной власти — хутор ху­тором. Я вот Петровичу все твержу: стройся, стройся по-шибче. Текут люди отсюда, особенно молодежь.

— Неужели он сам не понимает?

— Понимает, наверное. Конечно, строиться — дело дорогое. Но без людей все равно хуже. Надо сейчас под­жаться, пояс потуже затянуть, но задержать парней и девок на земле. Земля человеческим теплом держится. Руками человека. Как сойдет с нее человек, бурьян да чертополох разрастется. Яблоню оставь без присмотра, она через несколько лет в дичка превратится. Вот так…— И без всякого перехода вдруг сказала: — А Зара ведь больше печется, как бы Лариса Аверьянова не стала ее невесткой.

Это уже интересно.

— Может быть, Денисова знает, где ее сын? — поин­тересовался я, показывая, что весь мой интерес только профессиональный.

— Нет, не знает.

— А чего она радуется? Сын пропал. Его подозрева­ют в конокрадстве…

— Уж прямо и конокрад! — покачала головой Ксения Филипповна.— А что уехал — мало ли? Для их наро­да— дело привычное… Вольный дух… Заре что? Лишь бы он подальше от Лариски. Я уверена, Арефа приедет с известиями, где болтается парень. У них, у цыган, беспроволочный телеграф. Что, где с кем происходит, тут же разносится от одного к другому.