Инспектор милиции

— Чем Аверьянова не нравится Заре? — спросил я как можно равнодушней.

— Образованней и культурней Сергея. Вот в чем де­ло. О цыганах думают, ветреный народ, распутный. Ан нет. Семья у них крепкая. И вообще они держатся друг, за друга. Оттого, наверное, что их мало, а нас много. Не то что мы. Иной раз готовы соседа за мешок картошки про­дать. А Зара ведь нагоревалась. Ты у них был, сам ви­дел. Полинка, старшая дочь Арефы от первого брака, ушла от мужа. Русского. Он стал изменять ей. Она, недолга, собрала ребятишек — и к отцу. Как ни худо без мужика, а в обиде жить не желает. Зара и смекнула: что Сергея ждет? Аверьянова, выходит, учить его будет, по­мыкать, как ей взбредет в голову — так и ворочайся. А там, глядишь, первая страсть пройдет, еще бросит его. Вот как Зара думает. Ну и еще обычаи всякие. Напри­мер, цыганке грех на коня сесть. А брюки надеть — и не скажи! Лариска по всем статьям не подходит. Если в семье мужик не голова, не может, как надо, образу­мить кнутом — дело пропащее. Неужто Аверьянова даст себя держать в подчинении?

Я вдруг так живо представил себе, как Сергей зама­хивается на Ларису, что вздрогнул, будто на моем теле остался горящий рубец от кнута.

— Арефа что, бьет Зару? — спросил я.

— Не за что. Хотя…— Ксения Филипповна улыбну­лась.— Потешная история. Я ведь сама, грешница, осра­милась тоже. Так и быть, расскажу. Лет пятнадцать на­зад или двенадцать, точно не помню. С трикотажем тог­да плохо было. А тут подвернулась кофточка. Конечно, с рук. Зара присоветовала. Одна ее знакомая приехала из Прибалтики… Тут вскоре в область на совещание пять человек из колхоза вызвали. У всех кофточки одинако­вые, с одних рук куплены. Форсим, задаемся. У город­ских нету такой красы. И надо было случиться… Как по­лагается, в областном театре — торжественное закрытие совещания, а после — концерт. Начальство большое. Из ЦК даже кто-то. Мы из гостиницы пешком пошли. А туг дождь. Не очень чтобы сильный. Чуть замочил. Гляжу я на своих бабенок, матушки мои! Как узоры были яркие на кофточках, с них прямо полосами краска и потекла. Юбки, чулки, туфли — все как у …клоуна. А они на меня пальцем показывают. Я-то, не лучше. Смех и грех. Им ничего, могут в гостинице отсидеться. А мне — в прези­диум. Не оправдаешься. Что делать, хоть Лазаря пой. Воротились в номер. Не говорю уже, что на прохожих стыдились глаза поднять. И главное — переодеться не во что… Собрали с миру по нитке: у одной юбку, у другой чулки, у третьей туфли. Одним словом, нарядили ме­ня. Едва успела к началу. Воротилась в станицу. Бабы мои, конечно, растрезвонили. Ну, до Арефы дошло. По­учил он Зару, ох поучил. Другого раза, правда, не при­помню. Не знаю, имела Зара с этого дела процент или нет, не знаю. Только после этого Арефа отваживает от наших мест своих нечестных соплеменников.

Из этого разговора я вынес одно: у Ларисы с Сергеем все было куда серьезней, чем я предполагал. Значит, мо­им союзником невольно оказывалась Зара.

Сейчас, видимо, разыгрывалось основное действие в отношениях Ларисы и Чавы. Возможно, это был раз­рыв. Если бы…

16

Официально дело о пропаже Маркиза еще заведено не было, но я решил на свой страх и риск провести про­верку кое-каких фактов.

Прежде всего — окурок, найденный во дворе Ларисы. На обгоревшем клочке бумаги можно было явственно различить три буквы крупного газетного шрифта «ЕЛЯ», оканчивающиеся кавычками. И цифру 21. Тут гадать дол­го не приходилось — бумагу для самокрутки оторвали от «Недели». Цифра 21 означала порядковый номер вы­пуска. Значит, этот номер относился к началу июня.

Таким образом, следовало выяснить, кто в Бахмачеевской получает «Неделю».

Я отправился в библиотеку. По случаю болезни Ла­рисы там управлялась одна Раиса Семеновна, пенсио­нерка, проработавшая библиотекаршей более двадцати лет и даже теперь частенько приходившая помогать девушке. Я как-то разговаривал с Раисой Семеновной. У меня сложилось странное впечатление. Книги она лю­била до самозабвения. Оборванный корешок или вы­рванную страницу воспринимала как рану на своем теле. Но само чтение, видимо, ее не очень увлекало, хотя биог­рафии писателей знала отлично. Это можно было почув­ствовать, когда мы заспорили о Хемингуэе. Его жизнь, по ее словам, куда интереснее произведений. Мне показа­лось, что Раиса Семеновна прочла только «Старик и море».

У меня же никогда не было интереса к биографиям писателей, за что приходилось страдать в школе. Учи­тельница так оценивала мои ответы: «Знание произведе­ний — «отлично», знание жизни и идейно-художествен­ных взглядов автора-—тройка с большой натяжкой. Так и быть, Кичатов, ставлю «хорошо». Но в следующий раз прошу обратить внимание на идейно-художественные взгляды писателя. Ведь это самое главное. Без этого вы заблудитесь в океане, который называется литературой. Вы не сможете дать должной оценки своим чувствам я определить идейно-эмоциональное воздействие того или иного произведения на вас».

В девятом классе я решил убедить учительницу, что умею определять это самое воздействие, и в сочинении на тему «Почему я люблю Маяковского» попытался дока­зать,— «Почему я не люблю Маяковского».

Уже название моей работы вызвало бурю гнева учи­тельницы. Она поставила мне жирную двойку, несмотря на то, что грамматическая ошибка была всего одна. Эта история докатилась до районо. И там заварилась каша. Тогда моим сочинением занялись в облоно. Спасло меня, что кто-то вспомнил определение Ленина, которое он дал творчеству поэта. Я доказывал почти то же самое. Оцен­ку за сочинение изменили, и я перешел в десятый класс без переэкзаменовки. На мое счастье, учительница уеха­ла в другой город, и на следующий год в школе я имел по литературе хроническую пятерку. Новый учитель ценил любовь к литературе, а не к биографиям…

Всего этого я, конечно, Раисе Семеновне не сказал: у нее сложились свои твердые убеждения. Помимо об­щественной работы в библиотеке, она который год была уполномоченным по подписке на газеты и журналы. И, разумеется, точно знала, кто что получает в станице.

Когда я зашел, Раиса Семеновна с грустью показала на небольшую комнату библиотеки, заваленную, помимо книг, коробками, глиняной и деревянной посудой, разной утварью, которую уже успели собрать Лариса и ее актив для музея.

— Вот как мы относимся к полезному и нужному на­чинанию! — со вздохом произнесла библиотекарь-об­щественница.— Хоть жалобу пиши в районный отдел культуры. Да стыдно. Выходит, сами на себя жалуемся.

— При мне же Нассонов обещал на заседании испол­кома сельсовета выделить комнату. Не выделил?

— Что значит выделить? Освободить! Это наша ком­ната. Законная. Да никак не займем. Летом в ней довер­ху мешки с удобрениями. Только увезут удобрения, тут же складывают жмых. Кончается жмых, глядишь — кон­центраты подоспели, хранить негде. Опять к нам, в биб­лиотеку.

— А председатель?

— Накричал на Ларису так, что девушка расплака­лась. Вот мы и отучаем людей проявлять инициативу. Недаром говорят — не проявляй инициативу, а то отду­ваться придется тебе же…

Я спросил у нее, кто из бахмачеевцев выписывает «Неделю».

— Подписались бы многие, да лимит маленький. Все­го два экземпляра. Один получает Нассонов, другой — Ракитина.

— И все?

— Мы получаем в библиотеку один экземпляр. Но это по другому лимиту…

То, что Ксения Филипповна получает «Неделю», я знал. Она всегда предлагала ее мне почитать. И жур­нал «Советы депутатов трудящихся». Значит, работы мне не очень много. Моя хозяйка исключается. Остается председатель колхоза и библиотечная подшивка.

Раиса Семеновна достала пухлую папку с номерами за этот год. И по мере того, как я ее листал, лицо пенсио­нерки все больше хмурилось. Не хватало по крайней ме­ре пяти газет. В том числе — двадцать первого номера.

Библиотекарь-общественница сокрушенно вздыхала:

— Наверное, Лариса Владимировна забыла под­шить.— Раиса Семеновна просмотрела все полки с жур­налами и газетами, ящики письменного стола, но недостающих номеров нигде не было.— Странно, Лариса Владимировна — такой аккуратный человек… Я помню, она как-то брала «Неделю» домой. Наверное, забыла принести… Сами понимаете, молодость. А так она энер­гичная, начитанная, хорошо знает работу…— Она словно давала характеристику Ларисы официальному лицу.

Я подумал, что у Ларисы газету мог попросить Чава. И использовать на самокрутки. Он, как многие здешние куряки, предпочитал самосад.

Мы разговорились с общественной библиотекаршей о том, много ли читают в Бахмачеевской. Она пододвину­ла мне деревянный ящичек с абонементными карточками.

Я выбрал наугад абонемент Коли Катаева. Она вся была испещрена названиями книг: «Теоретическая меха­ника», «Применение пластмасс в тракторном машино­строении», «Основы расчетов упругих оболочек»… Ока­зывается, наш секретарь прочно теоретически подкован.