Инстинкт победителя
Шрифт:
С ним еще работали четыре человека. Глядя на них, он понимал, что работают эти мужики за ради того же, а не чтобы принести деньги жене. Да и не деньги это, а слезы пьющего народа, чей труд никогда высоко не ценится, ибо спрос рождает предложение.
Вот так и началась его карьерная деятельность с товарной станции, которую он посещал по мере крайней нужды до сих пор.
Михаил проснулся уже ночью. Часы показывали половину третьего, когда он включил в изголовье бра. Марины по-прежнему дома не было. Ощущая зверский голод, он открыл холодильник и выложил на стол все, что там оказалось. Кусочек заветренного сыра, одну сосиску, кастрюлю с вермишелью и сморщенный помидор. Да, негусто. Но спасибо и на этом. Завтра… нет, уже сегодня нужно снова поработать и купить продукты. Сейчас он даже не думал о том, где может быть хозяйка квартиры. Он зажег на плите конфорку, обратив внимание на то, какая она грязная. Вынул из духовки сковороду, налил в нее растительное масло, что осталось
Ел торопливо, заглатывал, почти не жуя и не замечая вкуса. Но это было оправданно. Последний раз его трапезой был пустой чай сутки назад. В таком тонусе его держало нервное и физическое напряжение последних дней. За Михаилом всегда наблюдалась такая физиологическая странность. Если чем-то заняты голова и руки, пустой желудок не мешал своими просьбами этой работе. О том, чтобы поесть, Родин вспоминал, лишь освободившись от более важных дел.
Насытившись, он отправился в ванную. Принял душ, почистил зубы и стал бриться. И только сейчас как следует разглядел свое лицо в зеркале. Впалые щеки, темные круги под глазами, отросшие волосы уже закрывают уши, а мокрая челка достает до переносицы. Он зачесал ее назад и обратил внимание, что лоб бороздят глубокие продольные морщины. Он никогда этого не замечал. Или просто не было до того интереса. Но вот сейчас, глядя на свое отражение, подумал, что жизнь проходит безвозвратно. А главное, бездарно. Да что там! Бесполезно. И дело не во внешности, а во времени, которое он потерял. И если говорят: «Время – деньги», то с этим нельзя согласиться. Деньги потерял – заработал, а время никак не воротишь. Оно и есть самая большая ценность, данная человеку. И употреблять его надо бережно, дорожа каждой минутой, которая может оказаться последней. Но что для этого нужно? Помогать нуждающимся? Да. Но не то. Хорошо зарабатывать. Да. Но тоже не то. Быть честным и справедливым. Хорошо. Так и надо. Только что значит просто быть? Где действие? Все так и все не то. Иметь цель. Вот уже теплее. Иметь правильную цель и идти к ней. А еще лучше – мечту. Он поймал себя на мысли, что никогда ее не имел. Цели были, он достигал их, но вот с мечтой никогда не сталкивался, считая это чем-то эфемерным, нематериальным. Кто-то мечтает о сцене, кто-то о новой квартире, кто-то о власти, кто-то о детях. Все очень просто. Но вот он почему-то никогда не мечтал. А может быть, путал цели и мечты? Не одно ли это и то же?
Михаил провел по запотевшему зеркалу ладонью, словно пытаясь стереть обуявшие его мысли, которые никогда не приходили в голову. Что это? Кризис среднего возраста? Или просто сказываются на психике бессонные ночи? Он вышел из ванной, обмотавшись полотенцем, и, вернувшись снова в спальню, взял сотовый телефон. От Марины было четыре пропущенных вызова. Затем СМС: «Миша, я ночую у мамы. Она заболела. Буду утром. Целую».
Спать ему не хотелось. Он лег, подложив под голову две подушки, и включил телевизор на спортивный канал. Почему-то вспомнил, что в его детстве телевидение вещало лишь по трем каналам и максимум до двенадцати. Потом играл гимн Советского Союза, и программы заканчивались. Только в Новый год народ имел возможность насладиться, как тогда говорили, голубым экраном до утра. Именно голубым, потому что цветные телевизоры были далеко не у всех. Свой первый цветной мать купила только в восемьдесят шестом году. И это было большим праздником в их небольшой семье. Правда, пришлось три месяца во многом себе отказывать. Даже экономить на еде, потому что пенсия у бабушки была шестьдесят рублей в месяц, зарплата матери – сто восемьдесят, а отечественный телевизор «Березка» – шестьсот.
Вспомнив о детстве, он снова перешел к мыслям глобального масштаба. О мечте, о сущности бытия и о цели. Это его нервировало, и Михаил решил сконцентрироваться на цели, что была ему ближе. А цель у него на сегодняшний момент одна. Он распланировал свои дальнейшие действия и к пяти утра достал из книжного шкафа Марины роман Теодора Драйзера «Титан», который прочитал еще на заре юности по настоянию бабушки. Надо бы спросить у Марины, откуда у нее эти книги классиков? Наверное, тоже от бабушки. И на пятнадцатой странице заснул.
Его разбудила вернувшаясь Марина. Был уже девятый час. Михаил слышал, как она шуршит пакетами на кухне. Наверное, закупила продукты к завтраку. Несколько раз хлопнула дверцей холодильника. Зажурчала в раковине вода. Что-то зашипело на сковородке. Пошел запах жареных яиц. Начинался новый день.
Сегодня на товарной станции Родину пришлось разгружать мешки с цементом. Другой работы не дали. А эта – самая тяжелая и грязная. Какая бы ни была упаковка, ты все равно будешь весь в серой пыли. Даже нос ею забьет, не говоря уж про одежду. После такого трудодня нельзя обойтись без душа. Зато платят хорошо. Отработав до пяти вечера с одним довольно крепкого вида
напарником, от которого несло перегаром и потом, Михаил отправился в свою коммуналку. По дороге купил Василичу бутылку кагора, а себе новую одежду в секонд-хенде – дешевую, но вполне приличную: турецкие черные джинсы, серый итальянский джемпер и китайский черный же пуховик. Оглядев себя в зеркале примерочной, он остался вполне довольным своим внешним видом. Так и пошел в этой одежде, оплатив на кассе. А в выданный ему бесплатно пакет сложил пыльную форму охранника. Старую же куртку, туго скрутив, просто выбросил при выходе в мусорную корзину. У него еще оставались деньги. Можно было сходить в парикмахерскую, а еще купить зимние ботинки на дешевом рынке возле вокзала, но он решил с этим повременить. Лучше чем-нибудь порадовать Марину. Хотя бы принести что-нибудь вкусное.Василич был несказанно рад не столько встрече с соседом, сколько бутылке, которую он ему вручил сразу с порога.
– Ну вот. Дождался я своих дивидендов! Не зря в тебя вкладывал свою пенсию. А чего одна? – И он, оттянув резинку синих сатиновых трусов, щелкнул ею по впалому животу.
– Ты с этой пока справься, – посоветовал Родин, пожав ему слабую тощую ладонь, а про себя с досадой отметил, что старик сдает день ото дня.
– А ты? Опять не будешь?
– Я же сказал, я в завязке.
– Миша, ты меня, ей-богу, пугаешь. Совсем себя не бережешь, – заворчал Василич, шаркая на кухню и торжественно неся в вытянутой руке кагор. – Ну ты хоть удостоишь меня своей компанией? Смотрю, прибарахлился. Женишься никак? Прям ведь жених, глаза слепит.
– Нет, погожу пока, – усмехнулся Родин, оглядывая запущенную кухню.
Батарея выставленных на облупившемся подоконнике грязных бутылок красноречиво говорила о том, что не так давно тут шел пир горой.
Газовая плита совсем почернела от пригоревшего на ней жира. Гора грязной посуды в проржавевшей раковине. Из крана, замотанного у основания синей изолентой, струится вода. Благо первый этаж, никого не затопит. Прокопченные куревом и газом оконные стекла почти не пропускают свет. На коричневом потолке по углам паутина, и в центре на длинном шнуре болтается лампочка, словно повесилась. Линолеум на полу местами протерт до дыр и оторван. Да и запах тут царит, мягко сказать, специфический. Михаил, наблюдая эту убогую картину, в ужасе подумал, что ничего этого раньше не замечал. Ему было даже неприятно сесть за этот колченогий грязный стол, который венчала импровизированная пепельница из консервной банки, утрамбованная окурками.
– Василич, а давай с тобой тут ремонт сделаем? – предложил Михаил, присаживаясь на шаткий табурет. – Я все закуплю, и вместе поработаем. А?
– Не-не-не, здоровье дороже, – поспешил отказаться тот, пытаясь ввинтить в пробку погнутый штопор. – Эх, стерся, зараза. На-ка, ты попробуй.
Родин выпрямил сильными пальцами спираль и привычным движением выдернул пробку. Пахнуло жженым вином.
– М-да, не тот нынче церковный напиток, – поморщился он.
– Нормально-нормально. Ишь, гурман! – довольно крякнул старик, подставляя грязный граненый стакан.
– Ты бы хоть помыл его, – брезгливо поморщился Михаил, наливая Василичу, как заведено, до краев.
– Совсем ты, Мишаня, испортился, – выдохнул Василич и с ходу отпил больше половины. Утер синеватые тонкие губы тыльной стороной ладони и попросил курить: – Доставай-ка свою заморскую вещицу. А то у меня беломорская закончилась. Ну, как там у тебя дела? Рассказывай, – запуская в предложенный портсигар крючковатые пальцы, спросил он. – Как твои титановые копи? Копятся?
– Нет, Василич. Все таят на глазах.
– Значит, не хочешь ты это дело оставить? Ну и дурак ты. Эх, и дурак. Подлей-ка еще. Чего-то не забрало.
– Ты это допей.
– Тебе что, жалко для дедушки? Я для тебя ничего не жалел. Как сына родного почитал, – шутливо посетовал Василич, двигая к Михаилу свой стакан. – Во-от. Другое дело, – и теперь уже опорожнил его весь, привалился голым острым плечом к стене, сладко жмурясь, и прикурил от последней спички из смятого коробка. – Ну, рассказывай. Рассказывай уже. Глядишь, вдвоем чего скумекаем.
Михаилу на самом деле хотелось выговориться. И Василич был самым подходящим собеседником. Во всяком случае, слушать он умел, язык за зубами держать – тоже, да и забудет все после этой бутылки. Но важнее все-таки то, что иногда он и впрямь мог дать дельный совет.
Родин обрисовал ему сложившуюся ситуацию и сам стал рассуждать вслух:
– И теперь я полагаю, на наемного директора Андреева даже нечего надеяться. Ему это, как говорится, до фонаря. На кладовщиц – тем более. Остается только дождаться приезда Хаджакисяна. Только я боюсь, что к тому времени исчезнет и партия листов. Конечно, если учесть, что проволоку подменивали постепенно, что-то должно остаться. За пять дней прежними темпами уведут где-то пятнадцать ящиков. А их тоже сорок. Но если этот кто-то узнает о том, что я жду приема у хозяина, то может прибавить скорость. И что тогда я ему предъявлю? Три запрятанных мною ящика? Они ни о чем по большому счету не говорят. Ну, завалялись где-то когда-то, и никакой партии не было. Против моих слов в компьютере имеется четкая запись о некондиционном товаре. А кроме того, полное отрицание кладовщицами и директорами. Да меня просто сочтут придурком, которому что-то показалось и подумалось. Так?