Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой

Так журнальная критика, художественная сатира и ирония зачастую шли от самих издателей – княгини Дашковой и императрицы Екатерины II, которые «провоцировали» публику на обсуждение самых разных тем, главной из которых стала тема формирования русского (национального) самосознания: через язык, нравственное поведение, автономизацию культуры, подлинную патриотичность, борьбу с бичом времени – нелепым аморальным подражанием всему французскому [21] и т. д.

21

Трудно представить более нелепую тягу к подражанию, чем описанную в письме некоей дамы, которая просит редакцию воздействовать на ее «отсталого мужа», который не только «из Парижа накладок выписывать» запрещает, но, что еще ужаснее, не хочет позволить ей завести любовника, «он, конечно, видит, что в хороших сосиететах за порок не почитают махать от скучных мужей, и что напротив, таких женщин везде очень хорошо принимают, а если бы маханье было порок, то бы все конечно их в хороших домах не ласкали»//Собеседник. Ч.1. С.85.

Сама структура журнала настраивала на диалогический обмен мнениями, а анонимность публикуемых материалов – на относительную свободу рассуждений. «Издатели сего Собеседника просят всех любителей Российского слова и всю публику, ежели кто захочет написать критику <… > присылать оные прямо к издателям Собеседника, или на имя ее сиятельства, княгини Екатерины Романовны Дашковой, <…> ибо желание ее есть, чтобы российское слово вычищалось, процветало и сколь возможно служило к удовольствию и пользе всей публики, а критика, без сомнения, есть одно из наилучших средств (курсив – С.К.) к достижению сей цели» [22] .

22

Собеседник. Там же. Ч. 1.С. 160.

Как видим, именно критика, как базовый элемент диалогического способа общения разных интеллектуальных групп, объявляется лучшим средством развития мысли, и в таком значении она становится объектом реинтерпретации на протяжении всего второго номера пушкинского «Современника» за 1836 год. Например, в статье «О вражде к Просвещению, замеченной в новейшей литературе», написанной В.Ф. Одоевским [23] , критике уделено центральное место. Ее роль определена весьма иронично: вместо того чтобы способствовать процветанию русской культуры, критика нашла себе новое дело: «чтобы книги, т. е. собственные, ее, продавались: и в этом она успевает» [24] . Сатирики считают необходимым высмеивать все русское, в том числе и развивающееся просвещение, но взамен не предлагают никаких позитивных идей и решений. «Они напали… как вы думаете, на что? На просвещение! Как будто это юное растение, посаженное мудрой десницей Петра и доныне с таким усилиями поддерживаемое Правительством и – извините – одним Правительством, как будто оно достигло уже полного развития, утучнело, уже производит ненужные отпрыски, которые замечаются в старой Европе!.. забыты примеры Фонвизина, Капниста, Грибоедова, их глубокое знание современных нравов, их верный взгляд на наши недостатки, их благоразумное стремление» [25] . Уже в этих несколько наивных пассажах демонстрируется размежевание между критикой и сатирой, между попытками диалога и жаждой стать в однозначную оппозицию государственной идеологии любыми способами.

23

В «Современнике» статья подписана буквой В.

24

Там же. С. 214.

25

Одоевский В. Ф. О вражде к Просвещению, замеченной в новейшей литературе // Современник. 1836. Т. 2. С. 211.

Таким образом, проблема национального самосознания, как вполне конкретная задача, формировалась прежде всего в рамках идеологического (правительственного) и интеллигентского (художественно-критического) мировоззрения и была поставлена в ряде диалогов интеллигенции с властью. Эту тенденцию ярко демонстрирует пример диалога («со властью свободно и открыто») Д.И. Фонвизина с Екатериной II. «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание» [26] , напечатанный в «Собеседнике» в 1783 году, был вновь упомянут Языковым в указанной статье в 1836 году; текст можно считать образцом диалогизма XVIII века, достаточно ярко проясняющим и субъектную направленность идеи национального самосознания, и характер требований, предъявляемых к его носителям, и понимание природы данного типа диалога, весьма отличающегося в пушкинские времена не только от современного диалога [27] , но даже от понимания его сути.

26

В журнальном варианте: «Вопросы и ответы с приобщением предисловия». В предисловии название дано полностью, но без выделения его в качестве названия // Собеседник любителей… Ч. 3. 1873. С. 162–166.

27

Вклад в теорию диалога наших отечественных мыслителей: В.С. Библера, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана и др. общеизвестен и неоспорим. При этом, как показала Н. В. Мотрошилова следует обратить внимание на некоторую «эзотеричность» теорий диалога в XX веке, связанную с самим феноменом «бездиалогового советского времени». Диалог развивается по внутренним законам, независимо от социальных препон или всеобщего безгласия и единодушия. См: Мотрошилова Н.В. Современные коррекции к пониманию теорий диалога и их применению в жизненном мире (опыт социологии познания) / Философские науки, 2, 2017. С. 35–50.

Пушкинский «Современник» не только восстановил первоначальное фонвизинское название текста, но и воспроизвел большую часть его вопросов (14 из 21) «с остроумными ответами» Екатерины II.

Фонвизинский текст возвращает читателей «Современника» к важнейшим проблемам своего времени, репрезентируя метадиалог между екатерининским «Собеседником» и пушкинским «Современником», в диахроническом срезе обнажая одни и те же темы, используя схожие приемы в постановке проблемы и способах ее решения. При этом, как указала Т.И. Краснобородько, тема «литература и власть» во втором номере «Современника» доминантна и спроецирована «на реальные исторические (Д.И. Фонвизин, Екатерина II, Н.М. Карамзин, Александр I, Арно и Наполеон, отношение Наполеона к творчеству Вольтера) и художественные ситуации» [28] .

28

Краснобородько Т.И. Тема «литература и власть» на страницах второго тома «Современника» / Пушкин: Исследования и материалы. Т.13. Сборник научных трудов. Л.: Наука. 1989. С. 128.

Итак, обращение к тексту Д.И. Фонвизина многозначно и с точки зрения осмысления близких самому «Современнику» попыток описания «диалога с властью», и с точки зрения другой сквозной темы русской литературы, связанной с поиском идентификации национального самосознания, определением его специфики. Фонвизинский текст задал русской общественной мысли алгоритм «вечных» вопросов-ответов, образец удачной интеллектуальной дискуссии интеллигенции с властью.

Т.И. Краснобородько обратила внимание и на то, что в заметке «Российская Академия» приведено два примера «диалога с властью»: в XVIII в. Екатерина – Д.И. Фонвизин, в XIX в. Александр I – Н.М. Карамзин. В заметке сначала упоминается знаменитое «Слово» А.С. Шишкова о Н.М. Карамзине, а затем А.С. Пушкин от себя прибавляет эпизод о пребывании знаменитого историка в Твери в 1811 году и его общении с Александром I. «Пребывание Карамзина в Твери ознаменовано еще одним обстоятельством, важным для друзей его славной памяти, неизвестным еще для современников. По вызову государыни великой княгини, женщины с умом необыкновенно возвышенным, Карамзин написал свои мысли о древней и новой России, со всею искренностию прекрасной души, со всею смелостию убеждения сильного и глубокого. Государь прочел эти красноречивые страницы… прочел и остался, по-прежнему, милостив и благосклонен к прямодушному своему подданному. Когда-нибудь потомство оценит и величие государя, и благородство патриота» [29] .В «Записке» Н.М. Карамзин до и значительно раньше славянофилов или западников заострил вопрос о судьбе России, ее месте в мировой истории, сделав их объектом рефлексии не только со стороны ученого-историка, но и со стороны высшего лица государства [30] ..

29

Российская Академия // Современник. Там же. С.13.

30

Сегодня все могут прочесть «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» Н. М. Карамзина, жестко и нелицеприятно критиковавшего историческое поведение многих государей, в том числе и самого императора Александра I; трудно представить на его месте нашего современника – ученого или историка, написавшего в наше либеральное время интонационно схожий текст о новой власти и новой России и получившего «благосклонное» одобрение от первого лица в государстве.

Сопоставляя диалоги с властью XVIII и XIX веков, А.С. Пушкин сам задает градус диалогичности данных примеров, приводя только «Вопросы» Фонвизина без всякого комментария в первом случае, по-редакторски оттеняя специфику диалога Александра I с историком позитивно-хвалебными подчеркиваниями – во втором: «благосклонность», «поймет», «оценит» и т. д. Тема же двух диалогов, по сути, одна и та же:

что есть русская нация, в чем наша идентичность, как выразить национальное самосознание через теорию (философию Д.И. Фонвизина) и практику (история Петра в изложении Н.М. Карамзина).

Екатерининский «Собеседник» и пушкинский «Современник», как нам кажется, солидарны в одном: диалоги с властью необходимы и возможны. И вестись они должны не с позиций предписаний (с любой стороны), ультиматумов или противостояния, но, главным образом, опираясь на поиск общих подходов в понимании национальной истории, языка, культуры, вне которых невозможно обсуждать суть национального самосознания. В этих диалогах не было и не могло быть подлинного равенства, возможности полного и обоюдного взаимопонимания между собеседниками. Скорее, это «культурный» способ вопрошания со стороны интеллектуалов (писателя и историка) и «благосклонных» ответов, отраженных в доброжелательной, но идеологически определенной позиции власти. Весьма отрадно, что эта позиция была в наличии у власти, также как и ее желание высказаться и тем самым сделать проблему идентификации объектом публичного (разноголосого) обсуждения.

Совсем другими были диалоги между самими интеллигентами, когда, отстаивая свои позиции, они претендовали на реформаторство (или революционность) в государственном (а то и вселенском) масштабе, игнорируя любую государственную власть в принципе или тотально оппонируя ей. В этом ключе просвещенный абсолютизм Екатерины оказался более диалогичным, чем диалоги в любом типе республиканских или демократических государств, которые настолько искусно плетут паутину всеобщей зависимости, что, как точно заметил Л.Н. Толстой, «ответственность в совершаемых (государством – С.К.) преступлениях так скрывается от людей, что люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности в них» (Толстой, 28, 250) [31] .

31

Все ссылки на труды Л.Н. Толстого даны по: Толстой Л.Н. Полное собр. соч. в 90-т. т. М., Л.: Гослитиздат, 1928–1958; в круглых скобках: Толстой, указание тома и страницы.

У диалогов Д.И. Фонвизина и А.С. Пушкина совсем другая тональность: они находятся в одном «культурном пространстве» со своими оппонентами, а значит, диалоги предполагают, как минимум, «право» на вопрос и на ответ, чужую реакцию. При этом другой в то же время отделен от собеседника, он иной по отношению к нему. Этот диалог не равен обмену готовыми идеями, сюжетами или лозунгами схожих по взглядам людей; напротив, он позволяет услышать другого и по статусу, и по позиции, отличного от себя человека, оказаться в курсе его взглядов.