Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №12

Однажды, идя по коровнику в родном совхозе, он попал ногой между досок. Оттуда ударил фонтан понятно чего и поразительно точно попал в лицо сотруднику М. Ш., шедшему рядом. Молва гласит, что в ответ обделанный сотрудник открыл рот и произнес единственную в своей жизни фразу без запинки (он сильно заикался). Фразе гласила: «Ну и мудак же ты, Логинов». Ничего более интересного о своем тогдашнем начальнике я вспомнить не могу.

Вернемся ненадолго к теме науки. Признаться, об этом, да ещё второй раз, мне говорить не хочется. Ибо, что есть наука в отраслевом НИИ? Одна суетливость. А, как сказано, кажется, в книге Имелинского «Введение в сексопатологию», «суетливость — первый признак подступающей импотенции» (думаю, что Сэй-Сенагон с этим бы согласилась). Конечно, многие наукой заниматься под шумок пытались. Но эта ложь, как и всякая ложь, отравляет и разлагает. Мы не были «Империей зла», мы были «Империей лжи». Были и остались, а Запад этого по сей день не понимает. А ведь без преодоления этого зла невозможны ни капитализм, ни интеграция в мировую хозяйственную систему… Но эта привычная ложь порождала забавные ситуации.

Один молодой доктор физ. — мат. наук К.У. (это за ним будет гоняться вахтерша с пистолетом) обнаружил, что пришедшая на отзыв кандидатская диссертация списана с двух параграфов его докторской. Он поехал на защиту в Киев, зашел за кулисы, взял диссертанта за галстук и произнес: «Ну, так как?» Диссертант в ужасе отстранился, сколько позволяла длина галстука, и произнес: «У меня же двое детей». «Ах, дети», — ответил доктор и немедленно выпустил галстук из руки. Защита прошла успешно.

Кстати, насчет К. У. и суетливости. Однажды подчиненные К. У и их гость, Л.А., пили чай. Бывает. И случилось так, что в помещение вбежал К.У., побегал по нему, что-то попроизносил и выскочил. Вот тут Л.А и процитировал Имелинского. Народ оценил…

А вот любимый анекдот сотрудника К.У., вышеуказанного доктора и профессора.

Техас, хорошая погода, водитель едет в открытой машине и слышит из кювета диалог. Мужской голос: «Десять долларов». Женский: «Пятнадцать». Мужской: «Десять». Женский: «Пятнадцать». Пауза. Мужской: «Ладно, десять». Водитель останавливает машину, вынимает из бардачка кольт, выходит из машины, разряжает пистолет в кювет и произносит: «Так будет со всяким, кто будет нарушать сложившиеся цены на услуги профессионалов».

С. спросила бы, надо полагать, почему я счел нужным рассказать любимый анекдот именно сотрудника К.У., а не, скажем, стеклодува Б.С. или директора ВЭИ. Ответ — потому, что спустя много-много лет, когда в России только-только зазеленели слабенькие всходы капитализма и перед, по крайней мере, некоторыми гражданами возник вопрос — как, по какой цене продавать свой труд, я и вспомнил этот анекдот. Сейчас на дворе второй срок второго президента, к власти в стране пришли люди, которые не умеют работать (потому что никогда не работали), а умеют только брать силой (потому что делали это всегда, ибо КПСС именно для этого их и держала). Они настолько не умеют работать, что не могут даже грамотно доить народ, над которым властвуют. Они идут по следам сеятеля и топчут поле, по следам петуха и выдирают из кур яйца. Судьба людей зависит от того, что произойдет раньше — эти люди насладятся властью, нажрутся и отвалятся или ими будет затоптано все, что успело прорасти.

Сэй-Сенагон тоже умилялась детям. Впрочем, этот ревнитель научной чистоплотности весьма резко реагировал, если кто-то из его сотрудников публиковался без него.

А однажды он закатил форменную истерику, к которой даже я оказался слегка причастен. Дело было так. Я написал несколько статей в соавторстве со своим институтским другом В. Гординым. Ну то есть я писал уравнения, а он их решал, попутно объясняя мне, как я должен был их писать. Мне это льстит, ибо когда у моих приятелей горели утюги, вентиляторы и магнитофоны и меня призывали их чинить, я не мог брать на себя риск и не рассказывал им, как они должны были их чинить. Ну так вот… Сотрудничество наладилось, что-то они там посчитали и намылились (не в смысле электронной почты, до нее было еще десять лет сов ка!) послать доклад на конференцию. А там было ограничено число знаков в тексте. Сотрудник Я. Л. сидел день, высчитывая запятые, и в итоге родил текст, в котором, ради экономии объема авторов одной из совместных публикаций указал так «Гордин В.А. и др.» В «др.» канула фамилия и самого Я.Л., но пес бы с ней, туда канула и фамилия их начальнике К.У. «ЧТО ЭТО ЗА АВТОР ГОРДИН И ДР! НЕТ ТАКОГО АВТОРА ГОРДИН И ДР!»

… крик разносился на весь этаж, а он у нас был маленький…

Попутно замечу, что своего начальника я приучил к тому, что публикуюсь без него, сразу, хотя показывать ему все, отсылаемое в печать, он требовал еще несколько лет. Однако я и этого не делал, и понемногу ему надоело и требовать.

Особую страницу, славную страницу в истории ВЭИ составляют люди, пошедшие дальше нас по нашей общей дороге. Пошедшие дальше нас, ушедшие дальше нас… Один из них, И.К., ловил мышей в мышеловку новой конструкции, в виде пластмассового стаканчика. Когда утром там обнаруживалась мышь, он заливал в стаканчик жидкий азот (-196 °C) до полного захолаживания мыши, вытрясал полученное на лист бумаги и бережно (чтобы оно не упало и не разбилось) выносил это на помойку.

Он же убирал однажды картошку в совхозе так. Расстилал в начале грядки плащ, ложился на него и начинал тщательно рыть землю перед собой, растирая и просеивая ее, аки археолог. Продвигался за смену метра на три. Зато картошку выбирал всю. Правда, ставить его нам в пример начальство не решалось. Заметим, что примерно такие методы сельхозработ всегда применялись на Дальнем Востоке, хотя о них Сэй-Сенагон, будучи придворной дамой, не писала. Я же, не являясь придворной дамой, счел возможным остановиться на этом вопросе. Тем более, что освоение передовой, в том числе японской, технологии — веление времени.

Вообще И. К. многое делал не так, как все и иногда вел себя загадочно. Уже после начала перестройки, когда народ побежал из ВЭИ не тоненьким ручейком, а бурным потоком, исчез и Иван. При этом он, вроде бы, не увольнялся, и никто не знал, что с ним приключилось. Но, спустя несколько месяцев после его исчезновения, кто-то из сотрудников с изумлением увидел его на территории. Иван деловито куда-то шел, неся на плечах мешок. Осталось покрытым мраком тайны, откуда и куда он шел, что или кого нес в мешке, купил, украл, получил в дар или сам создал его содержимое. А также все остальное.

Вообще-то его раз-два в год забирали туда, где небьющиеся стекла, а потом возвращали в лоно родного ВЭИ отдохнувшего, притихшего и чуть более контактного. Ну и лоно — вздохнула бы С. Однажды, когда Иван опять загремел «туда», начальство собрало отдел и начало обсуждать, кто должен проявить дружеские чувства. Все отнекивались — огород копать надо, теща больно, жена просила сделать нечто по дому и т. д. В какой-то момент зашедший на огонек, то есть на чашку чаю, сотрудник соседнего отдела Л.А. произнес — «Но, Константин Николаевич, вы же там рядом живете». Немая сцена. Начальник отдела К.Н. не имел огорода и всего остального перечисленного, и ему пришлось нести вовсе что-то странное. В итоге отправился В.Ф. Вернулся он крайне задумчивый и поведал, что двери там без ручек. Ивана ему нашла какая-то древняя бабка в какой-то толстой замусоленной книге. Поэтому Ленин и сказал, что социализм — это учет и контроль. В.Ф. осторожно подносил ко рту кружку и смотрел задумчиво. Народ поеживался…

Другой из наших сотрудников, не И.К., пришел однажды на работу как бы погруженный в свои мысли, что в ВЭИ всегда смотрелось немного странно. На вопрос сотрудников о причинах этой ситуации он несколько смущенно вымолвил: «Я вас, ребята, всех заложил». В ходе расспросов выяснилось, что он пошел на Лубянку, туда, где «прием граждан круглосуточно», и, как он выразился, «донес на всех». Мы так никогда и не узнали, что именно он донес от Красноказарменной до Лубянки. Через несколько дней его забрали в Кащенко. В памяти сотрудников ВЭИ давно стерлась его фамилия, но люди помнят бессмертную его фразу: «я чувствовал, что делаю что-то не то, но не мог остановиться».

В жизни так бывает, бывает, бывает. Со мною, с вами, с нами всеми. С Сэй-Сенагон так не бывало.

Еще о погруженном виде. Один наш сотрудник Е.П. явился утром на работу именно с ним. На вопрос ответил: «Просыпаюсь утром (пауза), в кровати — незнакомая женщина (пауза, мы тихо сползаем со стульев от смеха) на тумбочке — паспорт (пауза, у нас перехватывает дыхание), я взял, посмотрел (пауза, рассказчик недоуменно пожимает плечами) — молодая…»

Одобрила ли бы паспортную систему Сэй-Сенагон? Думаю, что да. Япония Хэйанской эпохи, оставившая нам образцы высокого искусства, была отменно советской системой.