Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №12

В одной из лабораторий применялась схема формирования мощного импульса, в которой ограничивала длину импульса испарявшаяся проволочка, то есть попросту предохранитель. Все было хорошо, но каждый раз проволочка взрывалась со страшным грохотом. А на втором, следующем, этаже, над ними был туалет. И по мере увеличения мощности схемы было успешно достигнуто состояние, когда — как сотрудники оной лаборатории В.Ф., Я.Л., Е.П. и др. мне с гордостью говорили — к ним приходили жаловаться, что «от грохота граждане спрыгивают с унитазов».

Не знаю, имелось ли это устройство в древней Японии.

В этой же лаборатории имел место хроматограф. Это такой сложный прибор, который был им не нужен и поэтому не работал. Но в этом сложном приборе имелась печь с программным подъемом температуры. То есть в самом простом варианте нагрев с заданной скоростью до заданной температуры, выдержка определенное время и охлаждение с заданной скоростью. Итого надо задавать (минимум) четыре параметра. Уважаемые В.Ф. и Е.Г. использовали хроматограф для запекания курей. Большой объем экспериментальной работы… А друзей и, в том числе, меня — регулярно приглашали на дегустацию. Это был очень правильный поступок, сказала бы, как мне кажется, Сэй-Сенагон.

На общем фоне В.Ф. выделялся естественностью поведения. Однажды на занятии по философии (в аспирантуре) возник разговор на тему, что джинсы протираются на неприличном месте и что с этим делать. В.Ф., сидевший развалясь в кресле, раздвинул ноги на 120°, указал пальцем на свою промежность и гордо произнес «Жена! Из собственного кошелька сделала». Промежность действительно была кожаной. Полагаю, что даже В.Ф. протереть ее было бы не легко.

А однажды В.Ф. рассказал анекдот… я бы сказал, вполне репрезентативный для семантического поля его дискурса… «Женщина вбегает в бухгалтерию с листочком на зарплату и кричит, что ей недоплатили. Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — вы в каком цехе работаете? Женщина — в минетном! Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — а с заглотцем или без заглотца? Женщина — с заглотцем! Бухгалтер изучает листок и провозглашает — так за питание и вычли!» Полагаю, что С. не удивилась бы ситуации, но не оценила бы анекдота. Это в советской культуре способы свершения половой близости стали бэкграундом обсценной лексики и инвективной коммуникации. В древней Японии просто не поняли бы, «об что спич эбаут» (Саша Островский).

Занятия по философии у нас протекали вообще интересно. В значительной мере это была заслуга нашего философа Ю.Т. Начать с того, что он произнес нам довольно крамольную по тем временам фразу «В аристократии нет ничего плохого. Аристон — по-гречески совершенный. Беда в том, что наша аристократия — не совсем аристократия». Другой раз он заявил, что у обезьян есть свой язык и некоторые аспиранты из Африки (он преподавал в МЭИ, и там такие были) его научили. Изображать, несмотря на наши горячие просьбы, не стал. Не стал он изображать и язык пчел, хотя долго рассказывал нам, как они общаются, «вертя попочкой». Кончилась вся эта философия тем, что группа плохо сдала экзамен, а двое получили по двойке. Потом, естественно, пересдали, и Л.А. на предзащите на вопрос: «Что вы получили по философии?» ответил: «Шесть». И после паузы гордо продолжил: «В двух подходах».

У нашего философа был кот. Этот кот предпочитал следующие три вида занятий: есть, спать и играть. Как и все коты — заметила бы С. (она полагала, — и я согласен с ней — что «красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь»). Свои три занятия кот мог совершать в любом порядке. Поел, поиграл и — спать. Поспал, поел и — играть. И так далее, легко видеть — всего шесть вариантов. Но этими шестью фразами наш философ ухитрялся иллюстрировать все жизненные закономерности. Мы не были, однако вполне уверены, что «философский кот» реален. И сотрудник В.Ф. напросился в гости. Видимо, после визита в психлечебницу в сотруднику И. К. ему уже ничего не было страшно. Вернулся он вполне удовлетворенным: кот был, и он действительно чередовал эти три занятия. Как и все коты…

Усиленные занятия философией не прошли для Л.А. даром. Он как-то публично произнес, что вообще-то философия — более серьезная наука, чем он раньше думал, и надо бы заняться… народ отшатнулся, а сотрудник И.С. успокоительно произнес — ничего, ничего, это за одну-две недели обычно проходит… Л.А. гневно возразил, что он говорит серьезно, нечего ерничать и т. д. Все молча разошлись… Через неделю он случайно вспомнил разговор и с удивлением ощутил внутри себя некоторую пустоту. Желания всерьез заниматься философией не было. Оно куда-то делось.

Второе прохождение курса философии (после двойки на экзамене) его могучий организм перенес стоически, сцепив зубы. С экзамена он вынес четверку и с остановившимся взглядом молча пошел по жизни дальше. Но что-то внутри него произошло. И через несколько дней, оказавшись в Ленинке, во втором зале, где он месяц ежедневно зубрил классиков, и где по сей день висит мазня какого-то совхуда — Ленин, читающий — а вы что думали — газету «Правда» — показал картине язык. Взрослый человек… ив те времена… И, через секунду осознав, что делает и устыдившись, пошел дальше.

Занятия по философии в аспирантуре. Аспирант Г. Тосунян на занятиях присутствовал редко (это не помешало ему в Перестройку стать банкиром — заметила бы С.
– а может быть, и даже помогло), и философ Ю.Т. начинал занятия с того, что нараспев произносил «А товарищ Тосунян то сунян, то не сунян, и все более опять же не сунян». Уж не знаю, имел ли он в виду сексуальную аллюзию, но мы таковой не замечали. Все-таки портимся мы с годами — заметила бы. или не заметила бы?

А однажды аспирант Г. Т. заснул. Ну и что? Не он первый, не он второй и не он тысячный, и даже не он последний… но он начал всхрапывать. И философ поглядел косо. И еще косее… И аспирант М. решил того, разрулить (как сказали бы позже), и слегка пнул Г.Т. ногой. Но попал под колено. И Г.Т., как гласит великий и могучий, «вскинулся». И хорошо вскинулся!

Философ осклабился и елейным голосом провозгласил: «Вы, извините-с, ВСХРА-А-АПЫВАЛИ». Занавес…

Сотрудник В.Ф. некогда работал на ускорителе. Ну и что, — спросила бы С., - мало ли кто где работает? Но количество установленной регистрирующей и управляющей аппаратуры было столь велико, что не было места, свободного от проводов — ну как будто змеи по всем стенам. Змеились… Провода выходили из соседней комнаты слева и ныряли в соседнюю справа, (и наоборот) и никто не знал, какой провод откуда, куда и зачем. Кроме, разумеется, своих собственных проводов, но их было так мало, что не о них речь. Когда для монтажа какой-либо схемы нужен был провод, а под руками его не было, брали кусачки и выкусывали из стены. В 95 % случаев ничего не происходило, потому что 95 % этих проводов уже шли ни от чего, и ни к чему, и были ничьи. В 5 % случаев с воплями прибегали хозяева, у которых что-то отключилось. Тогда выкусыватели говорили — ах, пардон. И немедленно восстанавливали содеянное. Главное было помнить — откуда выкусывали. Тот же В.Ф. ввел в практику два термина: выдирание деталей из неработоспособной схемы он называл «акт мародерства», из работающей — «акт вандализма».

У сотрудника В.Ф. были родственники в деревне. Поэтому его неоднократно приглашали на деревенские свадьбы. Когда он возвращался и через некоторое время выходил на работу, народ сбегался в его нору и слушал рассказ.

Деревенские свадьбы длились традиционно 4 дня. В первый день пили в доме у жениха. На определенной стадии процедура выглядела так — каждый тостующий вставал и громко провозглашал: «Кто еще не ебал невесту?» Э-э-э… Да. На второй день пили в доме у невесты. Что происходило на четвертый день, В.Ф. рассказать не мог — он ни разу не сумел — NB: при несгибаемом здоровье и отменном метаболизме! — продержаться до четвертого дня. А в третий день происходила процедура «ворования кур». Все, кто еще мог, взлезали на телегу, которая ездила от двора к двору. Хозяйки, радостно воя от ужаса, запирали ворота, самый трезвый перелезал через забор, рушился во двор, отпирал ворота, телега въезжала во двор, куры с кудахом разлетались, мужики валились с телеги в пыль, загребая перед собой руками с очевидной целью поймать куру. Процесс регулировался некоторыми нормами социалистического общежития — не полагалось ловить индюшек и гусей, не полагалось ловить больше 3…4 кур со двора. Изловленным свертывали шеи, бросали в сундук, стоявший посреди телеги и ехали к следующему двору. По возвращении на базу кур варили и ели.

Однажды из сундука извлекли собаку — со свернутой шеей.

Сэй-Сенагон, надо полагать, поморщилась бы и изрекла бы что-то насчет корейских варваров. Корейцев в Японии за людей не считали.

Когда в той же лаборатории случалась протечка, В.Ф. проделывал следующий финт. Вошедший изумленно смотрел на лужу и спрашивал — что это такое, протечка из сортира? (Все знали, что этажом выше находится туалет.) В.Ф., кряхтя, присаживался на корточки, макал палец в лужу, пробовали на вкус, и с умным видом говорил: «Похоже, что из женского». У вошедшего расширялись глаза, и он изумленно спрашивал: «А что, вкусы, эээ… различаются?». Сотрудники давились от смеха. Попался на это, естественно, и я. К этому надо добавить, что все сотрудники были вполне нормальными людьми и ни к какой «нетрадиционной медицине» типа «уринотерапии» ни малейшей склонности не имели. Да о ней тогда и не слышали. Это сейчас в магазине медицинской литературы полные стенды для уриноголиков. Впрочем, нетрадиционная медицина, как мне кажется, благотворно влияет на средний интеллект общества. Поскольку отдаляет обращение к врачам и, сами понимаете, что приближает.