Интервью под прицелом

Тело финансового директора Сергея Крысулина уже увезли, когда Юля вспомнила наконец о валерьянке. Нацедила себе в стакан двадцать капель, разбавила водой.

— Финансовый директор умер. Да здравствует финансовый директор! — сказала она сама себе и выпила залпом содержимое стакана. — Лишь бы новый не оказался еще большей сволочью.

В тот день, когда был запланирован и согласован с военными инстанциями допрос подчиненных генерал-майора Красникова, Турецкого неожиданно вызвали на ковер. Оказывается, представители Государственной думы и думы городской создали сообща специальную комиссию для регулирования вопросов правопорядка. И сразу же решили выяснить, что творится с делом Голобродского.

Неудивительно, ведь всколыхнувшее столицу печальное событие до сих пор было у всех на устах. Вот Турецкого и вызвали как мальчика для битья, чтобы он перед «народными избранниками» отчитался в том, как продвигается следствие, и объяснил, почему народу до сих пор не предъявили пойманного преступника.

Посоветовавшись с коллегами, Александр Борисович решил допрос военных не отменять, а довериться Пиявкину. К тому же генерал-майор так красноречиво намекал на то, что конфиденциальный разговор с военным следователем может оказаться гораздо продуктивнее официального допроса. Рекомендациям Саватеева, а значит, и Анатолию Пиявкину, Турецкий вполне доверял. Может, и к лучшему, что военные поговорят без него; а в том, что Пиявкин будет вести протокол по всей форме, Турецкий и не сомневался.

Сам же Александр Борисович приготовился к тому, что предстоящий день можно будет смело вычеркнуть из жизни как бесполезный.

Буквально у порога Турецкого остановил телефонный вызов.

Звонила Галя Романова, откомандированная в группу, расследующую убийство свидетеля. Она обстоятельно доложила все, что узнала от Болтаева. В квартиру Рафальским звонил человек, представившийся журналистом, который якобы хотел взять у Ефима Борисовича интервью. Нет такого журналиста — проверили уже. Но у жены Рафальского — Анны Ильиничны — этот звонок никаких подозрений не вызвал: она видела, какой ажиотаж творится вокруг смерти Голобродского…

— Ты прости, Галочка, но я тороплюсь. Почти опаздываю, — признался Александр Борисович. — Давай по сути. Вкратце.

Галя затараторила:

— Анна Ильинична этому журналисту призналась, что ее супруг в данный момент находится в больнице с сердечным приступом, но клянется, что, в какой именно больнице, не уточняла. Да она и сама не была тогда еще поставлена в известность. Ей Рюрик только позвонил, сказал, что Рафальского на «скорой» увезли. А куда именно — сообщили уже позднее.

— Ну это не вопрос! — ответил ей Турецкий. — Зная, что человек госпитализирован, к тому же точно зная, с каким диагнозом, достаточно сделать два-три звонка, чтобы выяснить, в какой больнице он находится. А скажи-ка, Галочка! Что показывает персонал? Были ли какие-то визиты к Рафальскому или просто кто-то замечен в непосредственной близости от его палаты?

— Да, Сан Борисыч, именно так: был замечен подозрительный человек. Его запомнила дежурная медсестра и одна из пациенток. Болтаев подсуетился — и новый портрет разыскиваемого уже готов. На «Войковской» можно получить и размножить. Кстати, на тот, что журналисты сделали, достаточно похож.

— Это очень хорошо, Галочка. Ты свяжись, пожалуйста, с Елагиным и все это ему передай. И вот еще что. Вчера на платформе Матвеевская пытались столкнуть под электричку еще одного ветерана, работавшего в комиссии у Голобродского. Преступник явно стремится убрать тех, кто может помочь в расследовании фармацевтического дела. К счастью, Силкин остался жив — ему не дали упасть под поезд подростки, ожидавшие электричку на перроне. Они же и преступника разглядели. Словесный портрет схож с описанием убийцы тележурналистами. Поэтому так: Рюрику скажи, чтобы взял у Грязнова координаты подростков и показал им фоторобот последнего. Если нужно — пусть снова ЭКЦ напряжет. С уточненным портретом весь состав нашей группы ознакомить. Понятно?

— Да.

— Ну а я коверным у депутатов сегодня выступаю. Но если что, звоните, не стесняясь. Потерпят народные избранники.

Лора Долли сидела перед зеркалом в гостиной и — нет, не плакала, а снимала макияж. Вернее, она старалась убедить себя в том, что не плачет. А чего тут плакать? Только что она вернулась из ресторана, где каждый вечер в час назначенный поднималась на сцену и исполняла те или иные песни по желанию публики. Сегодня публика попалась очень уж мерзкая: подвыпивший гопник, вообразивший себя бандитом, заказывал блатняки. Но каким-то образом умудрялся удерживаться в рамках приличий, так что охранники в его сторону даже не смотрели. А вот Лору он просто вывел из себя.

На самом деле Лора ненавидела петь песни на заказ, хотя зарабатывала этим на жизнь. Людям почему-то кажется, что если уж они пришли в заведение, заплатили за еду, то почему бы им не заказать в придачу и музыкальное сопровождение? И вот они заказывают. А так как воображение у них скудное, слабенькое такое воображение, Лора знает наперед, что выберет тот или иной посетитель — как правило, выступления превращаются в бесконечное, мучительное повторение самых ненавистных шлягеров. Очень редко попадается такая публика, которой все равно, что ей тут будут исполнять, и Лора вольна в выборе композиций. Обычно она поет негритянские блюзы.

Лора все бы отдала за возможность выступать в каком-нибудь элитном клубе для любителей негритянских блюзов, но если такие клубы и есть, то в них выступают аутентичные негры. И как попасть туда, как пробиться в элиту, Лора не знала. Во всяком случае, в ближайшем будущем Лоре величайшая певческая карьера не светила, поэтому она вынуждена каждый вечер, наплевав на свои великолепные вокальные данные, петь для господ посетителей ресторана.

Раньше Лора как-то пыталась уйти от ресторанного пения, ну хоть в переходе петь, что ли. Всяко лучше, чем переступать через себя, наступать на горло своей песне — буквально, но в самый последний момент она трусила. В переход не шла, а возвращалась в ресторан. И переступала, и наступала. Потому что помимо негритянских блюзов Лора любила роскошь. Не настоящую, конечно, всамделишную роскошь — откуда бы ей про такую знать? — а гламурную, рекомендуемую модными журналами жвачку. А эта жвачка, к сожалению, тоже стоила денег.

Если бы Лора не вышла в свое время замуж, вполне возможно, она смогла бы найти себе богатого поклонника из тех, которые посещают по вечерам рестораны, хотя это тоже сомнительно. Максимум, на что способен такой поклонник, — накормить ужином, подарить духи или шляпку, а потом настойчиво предлагать уединиться в номерах.

Сейчас муж, располневший программист Саша Тюхин, лежал на диване, замотавшись в дорогое покрывало, и, мелодично похрапывая, спал. Рядом с диваном расположился джентльменский набор: пульт от телевизора, несколько пустых пивных банок, пакетик из-под сушеных кальмаров. Саша не был гламурным человеком, он не понимал, что пить пиво с этой вот сушеной гадостью не просто вредно, но еще и категорически немодно в этом сезоне! А уж смотреть телевизор, лежа на диване, — и подавно! Если уж вздумалось напичкать свои мозги рекламой и насилием, то делать это надо легко, мимоходом: например, когда фуршетный стол уже готов, а гости что-то запаздывают, можно включить телевизор, сесть в кресло и, невнимательно глядя на экран, прислушиваться к звукам, доносящимся из подъезда…

Лора сидела напротив зеркала с ваткой в одной руке и тюбиком геля для снятия макияжа — в другой. Телевизор беззвучно мерцал в углу: видимо, когда началась рекламная пауза, Саша благополучно отключил звук, а следом отключился и сам.

Она поглядела на него с неприязнью. Давно уже нежный и стеснительный юноша, который ей когда-то так понравился, превратился в «нормального мужика» — такого, о котором, если верить песням, столь нежно любимым посетителями ресторанов, мечтает каждая женщина. Лора согласна была, чтобы ее перестали считать женщиной, — лишь бы никогда в жизни ей не пришлось мечтать вот об этом счастье. О том, которое лежало на диване, посапывало, сжимало рукой пустую пивную банку и, надо думать, должно было вызывать массу умиления среди домохозяек всех возрастов, полагающих, что муж должен быть сыт, пьян и доволен.

В том, что Саша в данный момент вполне доволен, сомневаться не приходилось. Зато Лоре отчаянно хотелось подпрыгнуть, вцепиться в занавески, повисеть на них немного, а потом сорвать, к чертовой матери. На этом бы она не ограничилась: разделась бы, замоталась в занавески, поднялась на крышу дома и полетела оттуда диковинной птицей. А Саша пусть себе спит, утром проснется, включит телевизор, и тот все ему расскажет.

Лора все больше и больше впадала в ярость. Разлегся тут, дрыхнет, довольный и пьяный, тогда как она просто лопается от ярости! Впрочем, что изменилось бы, если бы этот тюха-матюха еще не спал, а встретил ее на пороге в семейных трусах и майке? Он наверняка рассказал бы какой-нибудь глупый бородатый анекдот, каковые программисты обычно почитают за житейскую мудрость. Или равнодушно промямлил: «Не переживай, все пройдет, ты ведь сильная, ты справишься».