Интим не предлагать!

А ещё этот запах…

Наполняю лёгкие до отказа и хмурусь:

— Чем это пахнет?

— Это ваниль, — Ромашкина кивает на стакан из которого торчат какие-то коричневые палки. — Помогает снять внутричерепное давление.

— Да блин, Ромашкина, тебе точно двадцать, а не шестьдесят восемь? — делаю шаг внутрь спальни и натыкаюсь на преграду в виде вытянутой тонкой руки:

— Сними обувь. Ты в этих же кроссовках в уборную универа ходишь, а гигиена там, мягко говоря, далека от идеала.

— Да, бабуль, — стягиваю адидасы и аккуратно ставлю их у двери. — Что-то ещё?

— Хочешь жить здесь — чёрт с тобой, но спать ты будешь там, — тычет пальцем на софу и растягивает губы в язвительной улыбке. — Советую меня слушаться и не злить. Поверь, я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы терпеть рядом с собой вечный раздражитель.

Тряхнув русой копной, Ромашкина выхватывает с оккупированной полки моего шкафа благоухающее пионами полотенце, и, чеканя шаг как бравый солдат у Мавзоля, с гордостью покидает комнату.

Смотрю ей вслед и офигеваю.

Дело приняло неожиданный поворот. Кошка и мышка меняются местами? Да ладно.

Часть 12

— Ну как, крутая вечеруха? А ты идти не хотел, — пританцовывая под ритмы электронного техно, Пашутин протискивается к усеянному лампочками навесу, в тени которого спрятался стол с закусками. Почерпнув из глубокой миски горсть коктейльной смеси, довольно закинул ту в рот. — У Самсоновой все днюхи такие — с размахом.

Праздник и правда был что надо: ярко, громко, с помпой. Девчонки принимают манерные позы и фоткают друг друга на фоне бассейна, чтобы через пятнадцать минут лента инстаграма пестрела однотипными кадрами с оттопыренными задницами и недалёким выражением лица.

День рождения Самосоновой Наташи — звезды универа и дочери папы-композитора отличный повод засветиться и, если повезёт, подцепить кого-то посолиднее.

Например, в прошлый её день рождения Горячева, моя бывшая, охмурила лошка Пономарёва — сына судьи, а Дегтярёва — Изотова, золотого медалиста и в будущем перспективного дипломата. И вообще, быть приглашённым на вечеринку Самосоновой — это некий знак качества, что ты не лузер и тусуешься в правильных местах и с правильными людьми.

— А как жена? Нормально отпустила? — шаря глазами по разномастной толпе, поддел Пашутин.

— Нормально, носки погладила, перекрестила, а сама дома сидит, учит лекции.

— Ну а вообще, как она — жизнь семейная? Уже рутина?

Раздражённо дёрнул плечом, не желая развивать эту тему.

По правда говоря — ощущение от всего двоякое: вроде бы ещё есть к чему стремиться, ведь победу я ещё всё-таки не одержал, но не могу отделаться от стойкого ощущения неправильности ситуации. Запал ушёл, адреналин рассеялся, остался испачканный паспорт и эксцентричная особа в моей спальне, которая почему-то на полном серьёзе считает её теперь своей. Оккупировала мою территорию своими тряпками, установила какие-то дурацкие правила. Выгнала, чтобы поговорить по скайпу со своим американцем, словно это я у неё в гостях, а не наоборот, а на предложение сварганить что-нибудь на ужин одарила таким взглядом, словно я попросил помочь побросать в реку новорожденных котят.

— Слушай, а почему всё-таки Ромашкина? — задал в очередной раз волнующий вопрос, с которого Пашутин искусно слился, делая вид, что мелодия занимает сейчас всё его существование. — Э, приём, — пихнул локтем в бочину, и Пашутин недовольно скривился.

— Да не знаю я, кто на ум пришёл, того и назвал.

— А мне показалось, что не просто так.

— Тебе показалось, — отмахнулся Пашутин и, глядя куда-то перед собой, расплылся в улыбке: — Лекции учит, говоришь?

Проследил за его взглядом: Ромашкина, собственной персоной. Под ручку со своей подружкой. У обеих вид немного растерянный, словно они здесь случайно оказались.

Неужели такие как они тоже посещают зачетные вечеринки?

— Я бы на твоём месте пошёл и устроил ей выволочку, — откровенно глумясь, прошептал на ухо Пашутин. — Ещё юбку какую короткую надела. А ножки у неё ничего.

— Иди в задницу. Пусть делает, что хочет, у нас свободные отношения, — демонстративно отворачиваюсь и делаю вид, что рассматриваю крутящихся возле праздничного стенда для селфи девчонок. А мысли на самом деле там, за спиной. И какого это чёрта она сюда припёрлась.

— Ну, как я и говорил, — довольно резюмирует Артём и тянется за бокалом разведённого колой виски.

— А что ты говорил?

— Женить-то женил, но приручить …. увы.

— Не хочу я её приручать — это раз, а два — уговора такого, чтоб к концу срока она по мне сохла — не было. Штамп есть, живём вместе — всё на мази.

— Да это понятно, но я о другом толкую. Уломать-то её на штамп ты как-то уломал, но сделать своей фанаткой точно не выйдет. Не того она поля ягода и на твой накатанный годами пикап не поведётся.

— Больно надо мне её в себя влюблять. Чтобы она потом через месяц мне развод не дала и под окнами серенады пела? Мало их таких, что ли, шизанутых.

— Не, друг, Ромашкина точно не из этих чокнутых, как не старайся — не поведётся.

— Палец о палец не ударю.

— И совсем не уязвляет самолюбие? Что какая-то там Ромашкина и всё ещё не у твоих ног, — подстрекает Пашутин. Гаденько так шепчет. — Ещё и с мудаком каким-то трётся.

— Что за мудак? — цежу, не оборачиваясь.

— Да дрищ какой-то, вроде в нашем универе учится. О, глянь, он её лапает, офигеть. Я бы точно втащил.

Словно пружина подпрыгиваю на месте и хмуро таращусь на то, как Ромашкина кладёт руки на плечи тщедушного волосатого ботана, позволяя водрузить его клешни на свою талию. Покачиваясь под мелодичные ритмы Рианны, заливисто хохочет, запрокинув голову назад.

Перед глазами плывёт мутная пелена ярости. Значит, меня она сегодня отбрила, когда в шутку предложил расслабляющий массаж сделать. Разоралась, что у неё парень в Америке есть, а сама свои телеса на полное владение какому-то придурку предоставляет?

Краем глаза выхватываю тошнотную ухмылку Пашутина и понимаю — забр'aло сорвало.

Быстрым шагом преодолеваю расстояние до милующейся парочки и грубо снимаю её руки с плеч этого ушлёпка.

— Э, офигел? Я танцую с Эдиком, вообще-то, — Ромашкина зло выдёргивает ладони и снова кладёт на плечи растерянного Эдуарда.

— Испарился. Живо, — шиплю одними губами, посылая ботану сигналы по-хорошему смотать удочки и подобрать раскатанную губу.

— Жень, я пойду, наверное, — мямлит дрищ, но Ромашкина прижимает его к себе сильнее, да так, что рябое лицо несчастного едва не синеет.

— Песня только началась, танцуй.

— Ты меня, наверное, плохо услышал? — игнорируя бабские взбрыки смотрю на Эдуарда и тот испуганно хлопает глазами, предпринимая вялую попытку ретироваться. Но Ромашкина оказывается на удивление настойчивой — не даёт и шагу сделать.