Интимный портрет дождя или личная жизнь писательницы. Экстремальные мемуары.

Все плохое увязло в барханах песочных часов,

Все хорошее будет сбываться в четверг и субботу,

Ясноглазая девочка дверь заперла на засов,

Чтобы больше сюда не вошли холода и заботы.

И однажды зимой принесут золотистый жасмин

В розоватом кашпо, весь в цветах, как волшебную сказку,

И поставят на ярко пылающий новый камин…

Это только начало пророчества, только завязка.

Я их теперь уже на дискетах приносила в журнал «Поэзия», свои стихи. Главный редактор «Поэзии», талантливый и строгий, порой даже жесткий, поэт и прозаик Лев Котюков однажды (это было в прошлом веке) сам попросил мои стихи – удивительно! Печататься в его журнале – большая честь. До этого я никому стихи не показывала, писала «в стол», считая себя только прозаиком. Но с тех пор стала постоянным автором журнала. Хорошие стихи рождаются или от полной безнадеги, или от большого счастья. А мне повезло – у меня и то и другое сразу!

В голову лезут разрозненные воспоминания. Когда Андрей меня обнял, я поняла, что такое Каменный Гость. Внутри меня что-то пискнуло, дыханье перехватило, и я стала терять сознанье. Он испуганно разжал руки и спросил:

– Что такое?

– Нечеловеческая сила, - сказала я. – Так не бывает, вообще-то. Ты качок?

– Был когда-то, - ответил он.

VII.. Не грусти, гад ползучий

А еще вспомнилось, как в начале 90-х я продавала своего «Гада ползучего», и все западали на самый первый рассказ, (он дал название сборнику) видимо, потому, что там много автобиографических моментов. Когда я, до этого, принесла рассказ в только что созданный журнал «Московский Вестник», зав.прозой взревновал (знаете, что такое творческая ревность? Весьма ядовитая штука) и возопил:

– Конечно, о себе писать легко!

– Да я не о себе вовсе.

– Нет, о себе, видно же, это мемуары, а мы мемуары не берем!

Сказано это было в таком запале, что я сразу же выскочила за дверь, и больше туда не ходила. Я потом долго носила горечь в душе. Правда, спустя годы все забылось, и я стала иногда заглядывать в редакцию, просто так, попить чаю с Гусевым. Правда, Владимир Иванович пил не чай, а водку, уважал он этот напиток, за столом собирались друзья и авторы. Но я автором не была, не хотелось.

Вот этот рассказ:

« Не грусти, гад ползучий»

1.

« Не грусти, гад ползучий» - прочитали они на поваленном заборе. Забор был похож на обломок Ноева ковчега, заброшенного волнами времени в это жаркое разноцветье зрелых трав. Они присели на выбеленные солнцем горячие доски, и блаженно зажмурились.

– А между прочим, в библейские времена было имя Гад. Красивое звучное имя, - сказал он. – И со змеями оно не ассоциировалось.

– Ну, в ту эпоху, небось, и змей-то не было. Хотя, были, наверно, какие-нибудь ветхозаветные. А вообще, змея – прекрасное создание. Умное, стройное и гибкое. Мне нравятся гады, - сказала она с улыбчивой нежностью.
– Тогда зови меня Гад.
– Угу, ползучий. Гадик ты мой ползученький! Классно, что мы купили здесь домик! Как ты думаешь, змеи здесь есть?

– Вряд ли. А ты хочешь змею? Можно завести домашнего питончика. Или гремучку.

– Нет, лучше щеночка.

Перелесок колышется в знойном мареве, густой смолистый дух словно звенит над дорогой, утопающей в тонкой горячей пыли. Дорога длинная кружит и вливается в село… Серый крепкий сруб колодца с проржавелой цепью… Серые, разогретые солнцем бревенчатые избы… Молодая женщина, загорелая, мускулистая, в ситцевом линялом купальнике, мерно взмахивает тяпкой вдоль рядов пожелтевшей от зноя картофельной ботвы. Здесь, в селе, воздух напоен дурманящим ароматом трав, земли и меда. Вдруг истошный вопль оглашает округу: -Ольга-а! Иди открывать библиотеку, читатель пришел! Босая девушка в светлом сарафане, с растрепанными русыми волосами, в которых застряли листья и обломки веток, не спеша разгибается, оглядывает грядки, втыкает между ними садовый нож. Медленно бредет к умывальнику, прибитому к столбу. Ополоснув руки и лицо, вдевает ноги в шлепанцы и выходит за калитку.
– Обожди, провожу, - говорит соседский парень, который только что поправлял забор, поглядывая на Ольгу.
– Не, Валер, не надо, - говорит она. Валера догоняет ее и молча идет рядом, перекидывая из руки в руку гвозди, катая их в своих в своих больших узких ладонях с длинными пальцами. Потом он медленно бредет куда-то вдаль, в перелесок, в лес, задумчиво-невменяемый.

В глубине леса, куда еще он не дошел, какая-то суматоха. Меж соснами и елями, шныряют какие-то люди, идут разборки. Вдруг все исчезают, зато из-за деревьев выруливают на проселочную дорогу два «мерса». Синяя машина преследует бежевую. В бежевой – четверо в аддидасовских спортивных костюмах. Приглушенный говор: - Сейчас оторвемся.
– Где флэшка?
– Которая?
– Та самая.
– Какая?
– Лопух, ты что, контузился? Компромат, - сквозь зубы выдавливает тот, что за рулем.
– А, там где еще и банковские счета?
– Тихо, болван. Где?
– У Витьки в сумке.
– Чего-о? – возмущается Витька. – Да там кроме «Панасоника» с битлами и спирта… - Где сумка?
– На дереве висит. Я думал…

У того, что за рулем, искажается лицо. Витька замолкает и втягивает голову в плечи.

Библиотека. Читатель ушел. Ольга, подождав еще полчаса, выходит, запирает дверь. Приглаживает волосы. Глубоко, с наслаждением, потягивается, щурится на солнце. Внезапно бухает громкая музыка, канонада звуков. Взорвана распаренная полусонная деревенская тишь. Во всех садах и огородах люди бросают работу и выкатываются за калитки, с любопытством вертят головами. Из перелеска под битловые вопли появляется веселый Валера с массивной сумкой в одной руке и початой бутылкой голландского спирта – в другой. А на поляне, где только что были разборки, теперь – бежевый «мерс». Четверо в аддидасовских костюмах осматривают деревья. Разговор: - В ней ведь и спирт был. Искать надо там, где пьянь.
– Смотрел. Там вся деревня в лежку. В пятом дворе музыка.
– Битлы? Туда. Возле дома библиотекарши остановился «Мерседес». Но никто на это удивительное событие никак не отреагировал. Казалось, вся деревня здесь «отрывалась». Все, от стариков до детей и собак в хмельном угаре балдели под битлов. Ольга с Валерой отплясывали в толпе молодежи меж двором и картофельным полем, дети с визгом гонялись друг за другом, размахивая пустыми бутылками из-под импортного спирта, все поголовье местных пьяниц сидело и лежало в разных позах, некоторых хмельные жены волокли домой, два старика в валенках молча боролись на руках возле банки с самогоном. Люди из «мерса», окончив безнадежный опрос населения, вдруг увидели мохнатую собаку, с интересом мусолившую флэшку, хорошо упакованную в пластмассовую коробочку размером вдвое меньше спичечного коробока. Видно, она попахивала колбасой, и псина не могла понять, насколько эта штука съедобна. Вдруг пес, подозрительно глянув на подступающих к нему мужчин из иномарки, схватил флэшку в зубы и бросился вон со двора. Те припустили за ним. Пес то и дело останавливался, шаловливо оглядывался, подпускал к себе мужчин довольно близко, вилял хвостом, но стоило протянуть руку, как он разом срывался с места и исчезал в кустах. Потом выныривал с совсем уж неожиданной стороны. Он был размером со взрослого ньюфаунленда, хотя по виду – щенок.

– Это Роки, - пояснила играющая на дороге девочка, дочка дачников слева от леса. – Он родился в мае. Ему три месяца. А вон его мама – показала она на маленькую неказистую собачонку, вынюхивающую что-то в траве. – Эта собачка теть Валина, мы у нее дачу снимаем, у Теть Вали.
– Такой теленок родился у этой?
– Не теленок, а дворняга, - рассудительно сказала девочка. Мужчины переглянулись. Один из них предложил ребенку: - Послушай, малышка, ты, я вижу, очень умная девочка. Наверно, собачка тебя послушает, если ты попросишь ее отдать нашу коробочку.

И у тети Сони, которую все называли Сонечкой (ну прямо как Сонечку Мармеладову, думала я, хотя вряд ли все они читали Достоевского), тоже был здесь собственный летний домик, крохотный и ветхий, но с большим огородом и картофельным полем - целых двенадцать соток! Зимой она жила в городе и преподавала в детской музыкальной школе, несмотря на пенсионный возраст. А летние каникулы проводила на этой своей даче.

Она была маленькая, худенькая, с добродушным личиком и прозрачными зелеными глазами, и в толпе или в огороде словно растворялась. Если взгляд случайно натыкался на нее, то аж икалось от неожиданности - казалось, что она только что выпала в осадок откуда-то из воздушных слоев, или выскочила из - под земли. А заглянув под челку, под которой, словно под паранджой, прятались глаза, очень хотелось угостить ее мороженным или конфетой и сказать: кушай, Сонечка.

Сонечкины родители тоже были учителями, и родители родителей тоже. Но это было давно, все они умерли, остались лишь желтые фотографии и кое-что из личных мелочей.

Каждое лето она и в жару и в непогоду до упора работала в огороде, где все произрастало обильно. Сонечке совсем не надо было столько картошки, свеклы и кабачков. С лихвой хватало той небольшой толики, что увозила осенью в рюкзаке, ведь ела она очень мало. Почти весь урожай так и оставался на грядках, и его растаскивала местная пьянь. Дело в том, что Сонечка привыкла работать "на всю катушку", к тому же она стеснялась своих деревенских соседей, у которых каждая пядь земли была засажена. А больше всего она боялась "Постановления", которое кто-то из знакомых вроде бы слышал по радио - о том, что у тех, кто неполно использует землю, участок с домом отберут. Может, оно и было когда-то в незапамятные времена, это дурацкое "Постановление", мало ли чего было в нашей стране. Ну да было, наверное. А может, и не было. Но уточнить, сходить к юристу Сонечке все недосуг, да и не пойдет она никогда, к тому же всему, что говорят по радио, она свято верит и боится. Еще она боится пьяниц, мышей, воров и убийц, потому что все они могут покуситься на ее урожай. Поэтому каждый раз перед сном она прилежно обходила свой двор, держа в руках футляр от скрипки, к котором лежал топор (это на случай бандитского нападения). Она тщательно запирала и запутывала проволокой обе калитки, при этом громко разговаривала сама с собой грубыми мужскими голосами, которые имитировала весьма искусно (чтобы спугнуть бандитов).

Сонечку все любили за мягкость характера, интеллект и удивительную уживчивость. Говорили, что она и с чертом поладит, никакая дьявольщина не собьет ее с панталыку и не выведет из себя. Еще поговаривали, что соседка ее - баба весьма сварливая и с "черным глазом", и всех, кто жил в избе до Сонечки, она насмерть сглазила, эта соседка. Последние "сглаженные" жильцы продали избу с огородом очень дешево, так дешево, что ее смогла приобрести в собственность старенькая учительница. Все жалели учительницу и с любопытством ждали, что будет. Но ведьма поссориться с Сонечкой не сумела. Что только она не делала, все без толку. И даже когда оттяпала часть Сонечкиной территории, учительница простосердечно поблагодарила ее, решив, что соседка ее выручила, глядючи, как мучается она, Сонечка, с большим огородом, ведь столько земли обработать ей не под силу. Постепенно обе женщины стали добрыми приятельницами, на диво всей деревне.

С осени по весну длились другие Сонечкины мученья. В городе, хоть и провинциальном, но все же более многолюдном, чем деревня, она не так боялась воров, мышей и убийц, (на всякий случай, правда, футляр с топором всегда при себе имела, но вот беда - с работы и обратно идти приходилось через мост. Дойдя до моста, она понимала, что лишь только ступит, и мост рухнет в реку вместе с ней. Она видела, что мост ждет ее и даже подрагивает от нетерпения, Несчастная Сонечка долго стояла возле моста, а потом, дождавшись пешехода, обманывала мост, крадучись следуя за спиной попутчика. Но тут ей приходила мысль, что мост догадался, и она поспешно возвращалась. А когда, наконец, достигала середины злополучного моста, то во всю прыть припускалась вперед. Поэтому короткий путь от музыкальной школы до дома занимал у нее много времени.