Интимный портрет дождя или личная жизнь писательницы. Экстремальные мемуары.
Шрифт:
Вот вся труппа – в гримерке, последние штрихи перед выходом, и тут раздается бой московских курантов. Голос из магнитолы сообщает, что по московскому времени… Урра-а-а! Наступил Новый Год! Срочно появляются бутылки шампанского, выстреливают пробки, пенистые струи наполняют бокалы. И слегка захмелевшие артисты выскакивают на сцену. Быстрый танец с прыжками – Жок. Паркет такой скользкий, да еще голова кружится от шампани, ноги разъезжаются, танцоры хохочут… В общем, выступили, отплясались как положено, с огоньком, королю и его двору очень понравилось, и он всех одарил действительно по-королевски: каждому артисту по 500 долларов и по роскошному белоснежному ковру. Затем танцоров пригласили в сад. На деревьях – оранжевые и ярко-красные шары мандаринов и апельсинов, похожие на елочные
Из Марокко труппа отправилась в Индию. В Хайдарабаде администратор ансамбля предупредил их, что автобус подадут грязный и старый (других там нет), так что одеться надо соответственно. Старый – не то слово! Это оказалось нечто реликтовое, доисторическое, просто музейный экспонат какой-то, да еще с тараканами на стенах. Поэтому оделись кто во что горазд. Галчонок нацепила заношенный легкий спортивный костюмчик зеленого цвета, многие были в трусах и шлепках, так как зной несусветный, кто-то в халате. А вещи в сей транспорт не влезли, их отправили отдельно, и они в пути застряли. После долгой тряской дороги, ошалев от жары и пыли, артисты разместились, наконец, в гостинице, и стали искать, где бы вымыться – душа не оказалось, и вообще с водой проблемы. Переодеться не во что. Потные, умученные, стали ждать прибытия чемоданов. И тут вбегает администратор: быстрей-быстрей, срочно грузитесь в автобус, вас ждут на банкете. Ну, что делать, поехали как есть. Опять все тот же реликтовый транспорт везет их. Приезжают. Роскошь! Сад, цветы, шатры, экзотика! Встречает местная элита в сверкающих нарядах и драгоценностях, а танцоры, герои торжества – в старом пыльном тряпье, в трусах, халатах, спортивных костюмах, вот казус-то, самим смешно. Но держатся как ни в чем не бывало. Будто так и надо, такая, мол, задумка. А местное общество в восторге, для них это диковинка, мужчины окружают наших балерин, комплименты, восхищение. В ответ на очередной шквал комплиментов Галчонок изрекает:
– Ой, да у вас такие красивые девушки.
– А, - машет рукой высокий юноша в белой чалме, - да ну их, наших девушек. А вот вы – это да!
А однажды после одного из выступлений, на банкете, сама Индира Ганди лично подарила артистам по большому шелковому платку. Ну, типа шали.
У меня тоже есть такой, вернее, такая шаль. Или все же платок? Мой - небесного цвета. Единственная вещь, оставшаяся мне от мамы. Вернее, мама в свое время подарила его тете Зине, а та уже потом, после маминой смерти – мне.
С этим моим платком связана одна история, приключившаяся в студенческие годы. Я училась на семинаре знаменитого в ту эпоху писателя Юрия Валентиновича Трифонова (тогда еще существовала русская литература, и были классики). В тот вечер должны были обсуждать мой новый рассказ «Ну что, коллега» (он впоследствии вошел в мою первую книгу «Белая ласточка», ту самую, которая принесла мне кратковременную известность. Ну я об этом уже говорила). Семинар был выстроен так, что сначала высказываются оппоненты (сокурсники, «семинаристы»), а потом заключительное слово произносит сам руководитель.
Я жутко волновалась, меня била нервная дрожь, и я взяла из шкафа этот мамин индийский платок и закуталась в него. Я необычайно хорошо выглядела, такая тоненькая, летящая, возвышенная, с пылающими от волнения губами и горящим взглядом, в легком голубом индийском шелке (мне очень идет небесный цвет, хотя предпочитаю черный. И зачем я взяла этот платок?) В общем, с тех пор я ни разу его не надевала, даже
когда он стал моим. Выну из шкафа, встряхну, и снова - на полку.А в тот вечер все по очереди разбивали мой рассказ в пух и прах. Соловьев сказал, что ресницы красят не так, как я описала: он каждое утро наблюдает за макияжем жены и знает, а я пишу о том, чего не знаю. Юрий Валентинович мягко возразил:
– У каждой женщины свои методы, все индивидуально, и не надо циклиться только на жене, понаблюдайте за любовницей.
Другие выступали в том же духе, что и Соловьев. А под конец высказался наш староста Чистяков:
– Не пойму, что у Кореневой за жанр? Это что же, мемуары какие-то, что ли? По размеру похоже на рассказ, по остальному мемуары. Смешение жанров – это непрофессионально! Здесь явно отсутствует профессионализм. – Заключил он с апломбом.
Тут я не выдержала и пулей вылетела из аудитории.
На следующий день приятельница рассказала мне, что Трифонов расхвалил мой рассказ, мою манеру писать, и сказал: «А хоть бы и мемуары. А что? Новый жанр: штрих-мемуарчик».
Он иногда пошучивал так, невзначай. Иронизировал.
Ну да, я действительно работала корректором, это когда только что школу закончила. В моей жизни много было всякого, но не писать же обо всем? И никакой это не «штрих-мемуарчик», просто здесь кое-что личное, но совсем немного:
IX. Ну, что, коллега…
Ой, ну жутко устала она сегодня. Вычиткой завалили - конец квартала, все недоделки пришлось дожать.
После работы шла расслабленно, впитывая в себя оживленный гул улицы, пытаясь отвлечься. Голова раскалывалась, Галя чувствовала, как в висках пульсирует кровь, как шум в ушах то затихает, то снова накатывает, будто волны во время прилива.
Ее слегка пошатывало. Времени еще достаточно, чтобы в кино сходить, или в любимое кафе "Шоколадница". Но ничего не хотелось.
"Поскорей бы добраться до дому. Напиться горячего чаю с сахаром и завалиться в постель..." - всю дорогу от работы до дома думала она. И еще ей думалось: "А наверно, все-таки нельзя делать то, чего не можешь и не любишь. Что не по силам. Только из-за того лишь, чтобы в трудовой книжке красовалось интеллигентное: "корректор"... нельзя... А может, зря я так уж? Что я, хуже других? И к работе привыкну, и в институт поступлю..."
– Галк, привет, - окликнули сзади.
Она обернулась. Ей улыбалась симпатичная девушка. Галя не сразу угнала в ней Нину, недавнюю одноклассницу. Нина ушла в ПТУ из девятого, теперь она уже слесарь какого-то разряда на заводе. Каждый раз, сталкиваясь с Галей, Нина с восторгом рассказывала о своем цехе, и от этого становилось, почему-то, неуютно на душе. Она выдавливала из себя деловую и, в то же время, ироническую усмешку, говорила:
– Извини, Нин, тороплюсь. Дела. У нас же, знаешь, редакция, а не конвейерное производство...
При чем тут "конвейерное производство", Галя и сама не знала. Так, ляпала, потому что не могла придумать, о чем еще говорить.
Сейчас, увидав подругу, Галя кивнула ей и заспешила домой.
Подъезд, входная дверь, дверь лифта, снова дверь, квартира, дверь... Галя вынула из сумочки ключ, вошла, опять дверь, замызганный паркет, шлепанцы, дверь… Так можно с ума сойти… Она быстро разделась и бухнулась в постель.
А утром разбудил ее мамин голос:
– С пробуждением тебя, коллега, - весело сказала мама.
– Садись завтракать.
– Сейчас, оденусь только.
Галка захлюпала по коридору разношенными шлепанцами. Рыжий шкаф, похожий на большого медведя, привычно дремал в комнате с ободранным углом: сюда Галку в детстве ставили после очередной взбучки, и она от злости сдирала обои. Мама их заклеивала, а Галка снова сдирала, и наконец мама махнула на обои рукой... Распахнула зеркальную дверцу - шкафий глаз, как она говорила, когда была маленькая. Вытащила свое синее с полосками платье. Сама его в прошлом году заузила и укоротила. Раньше ходила в нем на школьные вечера, теперь - на работу... Застегнула ремешок часов. Как всегда, тоскливо взвыла кухонная дверь, задетая плечом.