Иные песни

Кристофф подарил ему некогда книгу кристианских писаний: по большей части нудная история евреев и религиозное болботание. Но ни одна книга не лишена мудрости окончательно:

«Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое».

Даже древние евреи знали законы Формы. Нельзя солгать самому себе.

А он говорит как Кратистобоец, мыслит как Кратистобоец и рассуждает как Кратистобоец.

* * *

Лунарная криптомантия имела на Земле традицию долгую и бесславную, даже вавилонские астрологи не могли похвастаться здесь большими успехами. В свою очередь лунные астрологи, лучше проинформированные, не имели ни причин (ни возможностей) предаваться дистанционным наблюдениям за Четвертым Лабиринтом, а значит, и к их опыту невозможно было обратиться. Впрочем, господин Бербелек привез несколько древних священных учебников из Библиотеки Лабиринта, найденных для него Антидектесом Александрийцем, и именно гравюрами из них он теперь и пользовался, наблюдая сквозь хрустальный телескоп с крыши портового пакгауза северный берег Оброненного Моря. В эту ночь не шел дождь, туман не затягивал город, а тучи — небо; таким случаем пренебречь нельзя. Телескоп он одолжил у Воденбургской Академии. Установлен тот был на мощной треноге, двое дулосов двигали медные обручи, направляя оптикум согласно указаниям господина Бербелека. Огни порта и кораблей слегка мешали, он приказал поставить с запада высокую ширму. Теперь дуновения ветра ежеминутно сотрясали ее, она громко постукивала, это тоже мешало. Вообще, в последние дни Кратистобойца раздражало почти все.

Кроме него и дулосов на плоской крыше стояло четверо хоррорных с заряженными жерлонами, они расположились по углам дома, а графитовый доспех даже в полнолуние не позволял различить фигуры солдат.

Господин Бербелек уже послал за горячей кахвой и водкой. После двух часов наблюдений он не стал ближе к завершению. Рассчитывал, что, может, предопределит сама Госпожа… Все равно господин Бербелек не заснет, кошмары становились все более ядовитыми, какое-то время после пробуждения он не мог сказать ни слова ни на одном из человеческих языков; засыпать не хотелось. В Воденбурге отзвонили час, он потянулся на ликотовом кресле. Движение эфирных макин, управляющих Лабиринтом Иллеи, а значит, и нынешний вид Лабиринта, — представлял собой непосредственный отпечаток флуктуаций морфы Потнии. Антос Иллеи Жестокой расцветал над розовыми водами лунного моря в форме конфигураций небесных ураниосовых конструкций, это знали все лунники. Проблема же состояла именно в интерпретации этих образов. Разложенные вокруг господина Бербелека на крыше пакгауза книги содержали иллюстрации с картами Лабиринта, составленными в дни исключительно важных событий: великих триумфов и поражений Госпожи, рождения ее детей, смерти сына, первой атаки адинатосов и тому подобного. Господин Бербелек сидел, сплетя пальцы на затылке, ночной ветер переворачивал тяжелые страницы лунных книг.

— Прошу, эстлос.

Антон отодвинул стопку инкунабул и поставил рядом с ними поднос с чашкой горячей кахвы, бутылкой пажубовки, кубком и солонкой.

— Эстлос…

— Что там? — Кратистобоец рявкнул на Антона, пойманный врасплох из-за того, что тот еще не ушел. Опомнился, увидев, как панически дернулся слуга. — Да, Антон?

— Если бы у вас нашлась сейчас минутка, эстлос…

— Ну говори, говори.

Антон нервно осмотрелся по сторонам, будто боясь, что дулосы и хоррорные могут их подслушивать.

— Я хотел бы просить тебя о позволении, эстлос…

— Да?

— Хочу жениться.

Господин Бербелек замер в полудвижении, с наклоненной бутылкой пажубовки и кубком в руках, и взорвался смехом.

Антон смешался еще сильнее. Господин Бербелек заметил, что теперь он пытается незаметно улизнуть с крыши, потому, налив алкоголь и отставив бутылку, махнул слуге позволительно.

— Ну не убегай. Если я над кем и смеялся, то лишь над самим собой. Я знаю ее?

— Кузина одной из домашних девушек эстле Лятек. Эгиптянка, мы сейчас переписываемся. И вот —

— Ты переехал бы в Александрию.

— Твой дворец, эстлос, стоит там почти пустой, пригодился бы кто-то — присматривать за невольниками.

— Ты не назвал ее имени.

Антон опустил глаза.

— Мандиса, дочь Геппуса и Исдихар, из Аблятеп.

— Мандиса. Мандиса, или Сладкая. М-хм. — Господин Бербелек катал на языке щиплющую пажубовку. — Ведь знаешь же, что Портэ и Тереза останутся здесь.

— Да, эстлос.

— Это один из тех выборов, что изменяют всю жизнь; один из немногих, суть которых мы понимаем и в миг свершения. В одну или другую сторону, — господин Бербелек повел кубком направо и налево, — к такому Антону или к Антону сякому.

— Да. Знаю. Я на самом деле все обдумал.

— Разрешаю, разрешаю. Сообщи мне дату свадьбы, полагаю, не забуду о подарках. Не бойся, лично не появлюсь.

— Но мы были бы рады, эстлос! Только вот…

— Знаю-знаю, под аурой Навуходоносора Кратистобоец на свадьбе — нелучший знак. — Господин Бербелек сделал два глотка холодной пажубовки. — Подойди-ка сюда. Ну подойди. Стань здесь. Погоди… О, теперь. Наклонись, взгляни в окуляр. Скажи мне, что видишь.

Антон осторожно приблизил глаз к подзорной трубе.

— Не знаю, эстлос, какой-то узор… Не знаю, что это такое.

— Но что оно тебе напоминает? Давай. Первое, что приходит в голову.

— Сеть. Для ловли рыб. Только что светится.

— Сеть.

— Или раскаленное тавро для клеймения скота и безумцев.

— О.

— Прошу прощения.

— Нет, спасибо. Налить тебе? Согреешься. Держи.

— Кккх! Ух. Могу спросить… ты гадаешь по звездам, эстлос?

— Уж точно не поверишь, если скажу, что в этом и состоит суть политики.

— Эстлос…

— Да-а. Так скажи мне, Антон, какое будущее ты видишь для себя возле Сладкой? Не по звездам, но в твоих мечтах, в планах.

— Ну как это, поженимся, будут у нас дети…

— Поженитесь, будут у вас дети — и что?

— Что — что? Не понимаю, эстлос.

— И только лишь? Это все? — Господин Бербелек иронически усмехнулся. — Именно в этом Антон, сын Портэ, отыщет покой, счастье и удовлетворение?

— Если честно, я не задумывался, эстлос. Ну ясно, что в детстве каждый мечтает о каких-то невероятных приключениях, что добудет славу, богатство, власть, Бог знает что совершит. Но ведь потом — каждый вырастает. Это сказки, а в жизни — работа, и вечная усталость, и вши в постели, прошу прощения, эстлос. А я рядом с тобой и так видел собственными глазами больше, чем половина всех аристократов. Эстлос. Ребенок не понимает, может ли он спрыгнуть с такой высоты и не пораниться, может ли броситься на бегемота и не погибнуть, может ли стать леонидасом или королем. Но — учится.

— Ба! Люди становятся леонидасами и королями, Антон.

— Знаю, эстлос. Но человек также быстро научается различать: кто будет королем, а кто нет. Только совсем малые дети путают дулосов с аристократами.

— Ну-ну, заметь, ты ведь и сам говоришь как софистес, — засмеялся господин Бербелек.

Антон отставил кубок.

— Это все пажубовка… Ее гонят в Сколиодои, верно? Она выворачивает язык и мысли.

— Не преувеличивай, не в Сколиодои… Впрочем, на самом деле любой алкоголь — продукт Искривления, катализатор дружеских какоморфий…

Господин Бербелек встал, осмотрелся по крыше, перешагнул через разложенные книги. Оглянулся на Антона.

— Собери это и снеси вниз.

— Эстлос.

— А когда у тебя уже будут дети и внуки, — усмехнулся господин Бербелек, — не забудь рассказать им и об этом: о том, как попивал ночью водку с Кратистобойцем на крыше над Воденбургом…

— Со временем они научатся отличать сказки от реальности, — ответил Антон, не глядя на господина Бербелека.

— Да-а. — Форма была уже сломана, миг миновал, невозможно было продолжать беседу в том же тоне.