Иные

Борух едва дождался, когда кончится строевая. Остальные тоже изнывали в нетерпении. Когда Эберхард наконец-то отпустил всех приводить себя в порядок и ужинать, мальчишки и девчонки бросились наперегонки: каждый хотел первым поприветствовать Нойманна и поглядеть на его гостью. Борух побежал вместе со всеми — лишь бы быть подальше от Эберхарда.

Он вдруг вспомнил, что Нойманн обещал ему подарок, и сразу отогнал эти мысли. Нет, нельзя было надеяться. И все же он бежал чуточку быстрее, чем мог от себя ожидать. Даже обогнал Ансельма — и понял это, только когда получил сильный тычок в спину. Колени и ладони больно стукнулись о гравий, мелкие камешки впились и содрали кожу. Пока он вставал и отряхивался, другие воспитанники обогнали его. Торопиться сразу расхотелось. Борух побрел в столовую, слегка хромая на ушибленную ногу.

К ужину Нойманн так и не спустился, и Катарина разрешила начинать без него. Новенькой фройляйн с ними тоже не было. Борух надеялся, что Нойманн еще появится, поэтому даже сел поближе к двери, напротив девчонок. Но тот не торопился — наверное, нашлись дела поважнее Боруха и дурацких обещаний.

Обходя столы, Катарина задержалась около него. Она оглядела Боруха с ног до головы и, конечно, не одобрила ни растрепанный вид, ни разбитые коленки. Спросила:

— Ты сегодня хорошо себя вел?

Борух только пожал плечами: он много дней сносил издевательства Ансельма и Эберхарда, потому что пообещал — но что толку? Хлебая наваристый борщ, почти такой же, как готовила мама, Борух старался не думать о Нойманне. Но сбившиеся в стайку девчонки напротив говорили так громко, что невозможно было их не подслушивать.

— Йоханна сказала, что она какая-то особенная, — говорила крупная широкоплечая Герта. — Очень-очень особенная, прямо как герр Нойманн.

— Да ну! — восклицала Агнесс. — Как думаешь, они поженятся?

Другие девчонки захихикали, а Герта фыркнула:

— Не говори ерунды, Агнесс. Герр Нойманн никогда такого не сделает.

— Почему это?

— Потому что он любит Катарину! Все об этом знают.

Агнесс закатила глаза:

— Любит, а как же!

— Думаешь, то, что новенькая особенная, сильно важно? — Герта покрутила в воздухе ложкой. Щеки у нее раскраснелись от спора. — Подумаешь, особенная. Герр Нойманн может… — Она понизила голос до шепота. — Сделать особенным кого угодно. Как Абеля, и Кристофа, и Лотара, и… Фридриха. Все об этом знают.

— Неправда, — вмешался Борух.

Девочки с изумлением уставились на него, как будто с ними заговорила супница. Борух и сам от себя не ожидал. Но повторил упрямо:

— Неправда. Все это легенды, сказки про колдунов. А если даже и так, если даже и может что-то такое-эдакое — все равно он не держит своих обещаний.

Двумя полными ложками заглотив остатки борща, Борух выскочил из столовой, не обращая внимания на окрики Катарины. Взбежал по лестнице и повернул направо, в южное крыло — туда, где были красивая галерея, и гостиная, и кабинет Нойманна. Если он не хочет спускаться, Борух сам поднимется к нему.

Толстый ковер в коридоре скрадывал шаги. Борух без труда нашел кабинет: из-за тяжелой двери доносились голоса. Один принадлежал Нойманну, другой, грубее и глуше, тоже показался знакомым. Борух припал к двери ухом.

— Мне кажется, вы зарываетесь, — сердился голос, и Борух узнал адмирала Канариса. — Я не верю в эту вашу мистическую чушь. Мир — это шахматы. Чем больше у тебя фигур, тем ты сильнее.

Как он мог о нем забыть! Приезд Нойманна совсем сбил с толку. Борух затаил дыхание.

— Мало того, — продолжал Канарис, — что разведка больше не получает ваших юнцов, так теперь вы чуть не спровоцировали международный конфликт. Думаете, только я знаю о вашей диверсии в СССР?

— Да, пожалуй, они уже выяснили, кто я, — беспечно произнес Нойманн.

Похоже, он дразнился. Борух вспомнил, как в одной дедушкиной книге видел рисунок — тореадор и бык. Тореадор изящно взмахивал плащом, красовался и выглядел легкой мишенью, но дедушка Арон сказал, что такой танец смертельно опасен — и в первую очередь для быка.

— Ваша безрассудная выходка будет вам дорого стоить, Нойманн. Идет большая война, тщательно продуманная. А вы!..

— Уже неважно, у кого сколько пешек, если вам по вкусу такие метафоры, — перебил его Нойманн, — потому что теперь у меня есть ферзь, который поставит мат всему миру.

— Ферзь?.. Что вы?..

— Теперь в моих руках самая мощная сила, — сказал Нойманн.

От горячего дыхания у Боруха вспотела верхняя губа, он быстро отер ее. Нужно было уходить, но он прирос к полу, не в силах пошевелиться. Он совершенно не понимал, о чем говорят адмирал и Нойманн, но кое-что понимал в шахматах, и то, на что намекал Нойманн, его пугало.

— Вы же осознаете, что они это так не оставят? Чтобы защитить вас, мне нужно знать, ради чего вы рисковали отношениями с Союзом.

— А знаете что, Канарис, — весело заметил Нойманн. — Ваша защита мне больше не потребуется. Но в знак дружеского расположения я вас, так и быть, познакомлю. Считайте это приглашением на званый ужин.

— Познакомите? Я не совсем понимаю… Лучше скажите, какой у вас план, Нойманн.

— Для начала — устроить свою личную жизнь.

— Что?! — Скрипнул, отъезжая, стул, и Борух отпрянул от двери. Но Канариса все равно было прекрасно слышно. — Я предупреждаю, что арестую вас, если вы пожертвовали планами военного руководства ради какой-то личной прихоти! Вас берет обыкновенная пуля, Нойманн, и я это прекрасно знаю!

За спиной раздались шаги, и Борух побежал вперед по коридору.

Лучше бы он ушел из замка еще утром! А теперь тревога и мрачные тайны, приоткрывшиеся ему, только сбивали с курса. Кто этот ферзь, о котором говорил Нойманн? Борух не знал точно — и не хотел знать.

Он вломился в первую попавшуюся незапертую комнату и бросился к окну. Бежать сию же секунду! Бежать и больше никогда не связываться со странными взрослыми, даже если они предлагают красивую сказку. Особенно — если сказку.

Борух схватился за ручку оконной рамы и дернул, но та не поддалась. Он затряс створку так, что зазвенело, и тут услышал вскрик. Борух обернулся и замер: на кровати, растрепанная и удивленная со сна, сидела новенькая фройляйн.

Теперь у меня есть ферзь, вспомнил он хвастливые слова Нойманна.

Аня

Дождь висел над окрестностями плотной жемчужной завесой, скрывая от глаз дальний край леса в низине. Верхушки елей сгибались от ветра и влаги. Стекло автомобиля холодило лоб и слегка дребезжало на круглых, уложенных один к другому булыжниках. Они проезжали по каменному мосту над глубокой расселиной, полной темного ельника с желтыми всполохами берез. Дождь струился по бледному Аниному отражению в стекле автомобиля, точно слезы.