Иные

— Вы можете мне доверять, — тихо сказал Макс, и Аня замерла. — Те люди. — Он кивнул на дверь купе. — Они просто люди. Обыкновенные, не такие, как мы с вами. Но вам… — Он мягко перевернул и сжал ее ладонь. — Вам я никогда не наврежу. Я сделаю все, чтобы вы снова почувствовали себя счастливой, Аня. Обещаю.

Поезд начал сбавлять ход, и Макс разжал руки. Он взглянул на массивные часы у себя на запястье, потом в окно.

— Скоро граница с Германией, — сказал он, — и пересадка. Но мы с вами дальше не поедем, потому что нас уже встречают. — Он снял пальто и протянул его Ане. — Наденьте, вечером прохладно. Ваши новые документы во внутреннем кармане. И, пожалуйста, — он сложил руки под подбородком, — прошу вас, Аня, доверьтесь мне на этот раз. Я все устрою.

Аня неловко просунула руки в рукава. Пальто было теплым, согретым Максом, и письма к Пекке удобно устроились в глубоком кармане. Макс оглядел Аню с головы до ног. Аня тоже посмотрела вниз, пошевелила босыми стопами.

— Подождите минутку, — сказал Макс и вышел из купе.

Вернулся он и впрямь очень быстро, неся за голенища пару мужских сапог.

— Только не спрашивайте, где я их взял, — попросил он, — просто обувайтесь.

Ухватившись за край стола, Аня просунула ногу сначала в один сапог, потом в другой. Сапоги болтались на ней и натирали голые пятки, пока она шла по вагону вслед за Максом. Одна из купейных дверей, прежде закрытых, была сдвинута. Внутри кто-то крепко спал прямо на незастеленном диване. Между сиденьями свисала нога. Проходя мимо, Аня заметила на хлопковом носке дырку, и потом, выбираясь из вагона, показывая немецкому пограничнику документы, болтаясь в чужих сапогах и в чужом пальто, всю дорогу к черному поджарому автомобилю, думала об этой дырке. Такую ерунду она могла бы с легкостью зашить. Жаль, это никому уже не поможет.

1. Добрый день (нем.).

2. Мое сердце (нем.) — обращение, аналогичное «Мой любимый», «Моя любимая», «Душа моя».

3. Уникат, единственный экземпляр (нем.).

1. Добрый день (нем.).

3. Уникат, единственный экземпляр (нем.).

2. Мое сердце (нем.) — обращение, аналогичное «Мой любимый», «Моя любимая», «Душа моя».

Борух

Ранним утром Эберхард погнал всех к реке, где заставил плавать брассом и кролем в уже по-осеннему холодной воде. Борясь с течением, Борух повторял по памяти весь путь: от ворот замка, через кладбище в лес, потом забрать правее, спуститься по тропе, мимо больших камней, а там уже и берег видно. Если получится уйти незамеченным и переплыть реку, он будет спасен. После такой утренней тренировки только дергающая боль в порезах от ножа Ансельма напоминала Боруху, что у него все еще есть тело.

Эберхард, цыкнув на секундомер, заставил Боруха отжаться двадцать раз, пообещав, что загонит его до белой крови. У немцев это значило, что с Боруха спустят все семь шкур, но он почти не обратил на это внимания. Пусть Эберхард ругается сколько хочет. Пусть Ансельм зубоскалит — неважно.

Доедая в столовой завтрак, Борух твердо решил: сегодня он сбежит отсюда.

С самого утра во всем замке чувствовалось оживление: с кухни тянуло густым польским борщом, прямо как у пана Вислава, а в южном крыле готовили комнаты. В такой суматохе, пока все заняты делом, а Нойманн еще не вернулся, убежать было легче легкого.

Борух отважно доел кашу, сунул в карманы по вареному яйцу и кусочку хлеба про запас и сделал вид, что идет вместе со всеми на занятия. Но, чуть отстав, нырнул в чулан под лестницу. Там, притаившись, дождался, пока шаги других детей стихнут, и тогда выбежал из своего укрытия, а потом и из замка.

Двор был пуст, а ворота — открыты. Борух припустил по каменной дорожке через ров, но не успел выскочить за ворота, как услышал рычание мотора. Он бросился в заросли можжевельника как раз вовремя: роскошный автомобиль, блестя хромированным радиатором и орлом на капоте, въехал во двор. Это была чужая машина, не фройляйн Катарины.

Автомобиль остановился у лестницы, и водитель, открыв дверцу пассажиру, помог ему выбраться. Ганс вышел навстречу, и его лицо застыло, а спина выпрямилась. Борух пригляделся к гостю: ростом он был ниже Нойманна, а телосложением заметно крупнее, но носил такой же кожаный плащ, а еще фуражку с кокардой и высокие сапоги. Он точно был из военных, но из каких именно и в каком чине, Борух не мог понять. Гость поднялся по лестнице, и Борух подался вперед, чтобы получше его разглядеть. Ветка под ним хрустнула. Ганс обернулся, словно пес, почуявший куропатку, и Борух замер, молясь, чтобы его не заметили.

Ганс что-то сказал гостю, проводив его в холл, а потом вернулся на лестницу и негромко позвал:

— Эй, я знаю, что ты там. Выходи.

Борух поднялся и, отряхивая волосы от ломких веточек и мелких синих шишек, выбрался из можжевельника. Он подошел к лестнице, разглядывая автомобиль: смотреть на Ганса совсем не хотелось. Водитель, чье отражение он увидел в боковом зеркале, подмигнул ему.

— Будь добр, — сказал Ганс, беря его за плечо, — поднимись в класс и попроси Далию подойти в малую гостиную. Скажи, прибыл адмирал Канарис. Она знает.

Ничего другого не оставалось, и Борух побрел наверх.

На классной доске висели плакаты с головами людей разных национальностей, и Борух совсем сник. Он терпеть не мог антропологию, потому что она была какая-то несправедливая. Если послушать Эберхарда, выходило, что такие, как Борух, мало чем отличаются от обезьян и не заслуживают хорошего обращения, в то время как такие, как Ансельм, — потомки высших существ и должны править остальными расами. Одним словом, ужасно обидная чушь, с которой Борух мирился, стиснув зубы.

Его опозданию Эберхард не обрадовался, но как только услышал имя адмирала Канариса, проглотил все ругательства. Далия тихонько выбралась из-за парты и, сжимая в кулаке свой мешочек с гадальными камешками, вышла из класса, даже не спросив разрешения. Эберхард ее не остановил. Это было настолько удивительно, что Борух тоже решил не оставаться в классе. В конце концов, думал он, идя рядом с Далией, девочку нужно проводить и убедиться, что она в безопасности с этим Канарисом, кем бы он там ни был. Недавно на германской литературе они читали по ролям «Нибелунгов», и теперь, идя мимо гобеленов и рыцарских доспехов, Борух и сам чувствовал себя немного рыцарем. В этом крыле он еще никогда не был и не мог наглядеться на затянутые в шелк стены, старинные гобелены и вазоны с живыми садовыми цветами. Под потолком распахивали крылья птицы, похожие на ворон. Они сопровождали их на всем пути, словно указывали дорогу.

— Тебе не обязательно со мной идти, — заметила Далия, мельком взглянув на Боруха. Один глаз у нее смотрел всегда прямо на собеседника, другой — немного в сторону и сквозь, будто Далия видела нечто за плечом у каждого. Видела — и помалкивала.

Сбиваясь, Борух объяснил ей про безопасность и про рыцарей. Далия тихонько засмеялась.

— Он мне ничего не сделает, — ответила она. — Если хотел сбежать с урока, так и скажи.

Борух насупился. Далия была самой невыносимой девчонкой из всех, как он мог об этом забыть.