Иные

— Что происходит? — Она села рядом с ним на лавку и, взяв за подбородок, повернула лицо Боруха к себе. — Посмотри мне в глаза и честно скажи. Неужели тебе недостаточно и ты хочешь снова побираться на улицах? Или еще того хуже — угодить в концлагерь?

— Как будто тут лучше, — буркнул Борух.

Щеку обожгло. Катарина размахнулась для нового удара, но задержала руку. Враз побелевшие губы дрожали.

— Как ты смеешь, — прошипела она.

— Я видел кладбище у леса, — ответил Борух, чувствуя, как распухает щека, — и герр Эберхард приказывал стрелять. И я чуть не выстрелил. А вы могли бы выстрелить в человека, фройляйн?

— При необходимости, — взвешивая каждое слово, сказала Катарина. — Особенно если придется защитить себя или семью — герра Нойманна, вас всех…

— А из злости? — не отступал Борух.

Она удивленно подняла брови и уже открыла рот, чтобы ответить, но потом, нахмурившись, вскочила со скамьи и потянула за собой Боруха.

— Так, все, хватит с меня этого. На выход, — сказала она, выводя его из комнаты. — Герр Нойманн ждет для серьезного разговора.

Она протащила Боруха за руку по всем лестницам и коридорам. Коротко побарабанив в массивную дверь кабинета костяшками пальцев, распахнула ее и забросила Боруха через порог.

— А, Борух!

Нойманн встретил его, сидя за массивным столом. Он выглядел довольным как никогда, словно только что заключил лучшую сделку в своей жизни. На человека, который хочет серьезно поговорить, совсем не похоже.

— Проходи, садись пока. — Механическая рука небрежно махнула в сторону горящего камина. — Фройляйн Крюгер, задержитесь на минуту.

Борух, опасливо озираясь, прошел к огню и, помявшись, сел на пол. Он впервые был в этой комнате — Нойманн принимал здесь только серьезных гостей, таких как адмирал Канарис. Кабинет одновременно был и библиотекой. Книжные шкафы от пола до потолка закрывали почти все стены, и полки были полны самых разных книг, от огромных пыльных фолиантов до карманных справочников и свернутых трубочкой карт и схем.

— Разошли приглашения, — распоряжался Нойманн. — Обязательно — Канарису и его семье. И, конечно, другим генералам, гауляйтерам и их женам. Хочу показать ее всем.

— Как скажешь, — отозвалась Катарина. — Это будет незабываемый праздник.

Она казалась очень спокойной, если не считать маленькой жилки, которая вспухла и билась у виска.

— Согласен с тобой, — с улыбкой ответил Нойманн. — Подготовь детей, чтобы никто не подумал, будто мы зря тратим государственные деньги. Закажи все, что потребуется для фуршета. И побольше шампанского. Проследи, чтобы заказ из модного дома, о котором я говорил, доставили вовремя. С букетом улажено? Надеюсь, ты не пожадничала и срезала лучшие розы.

Катарина наклонила голову:

— Уверена, ей понравится.

— Прекрасно! Тогда на сегодня свободна. Можешь идти.

Не взглянув на Боруха, Катарина вышла из кабинета и плотно прикрыла за собой дверь. Борух перевел взгляд на Нойманна — тот делал какие-то записи. Его левая механическая рука покоилась на спине керамической собаки, служившей прессом для бумаг.

— Борух, — позвал Нойманн, не отвлекаясь от записей, — могу ли я попросить тебя об одолжении?

Он поманил его рукой в перчатке — шестеренки и поршни ожили, двигаясь вместе с пальцами. Борух поднялся с пола и с опаской приблизился к столу Нойманна, не зная, чего ожидать.

— Дело в том, что скоро мой день рождения. — Нойманн отложил перо и, поставив локти на стол, задумчиво сцепил руки под подбородком. — Ты не мог бы сделать мне подарок и больше не убегать так далеко? Ведь я очень за тебя волнуюсь.

— Это вы обещали мне подарок, — ответил Борух, — если дождусь вас из поездки.

— Правда? — Нойманн и впрямь выглядел раздосадованным. — Кажется, я совсем забыл. Мне очень жаль. Попробуем еще раз?

— Нет. — Борух отступил на шаг. — Отпустите меня, пожалуйста. Я хочу домой.

Нойманн удивленно поднял брови.

— Домой? Но твой дом теперь здесь.

Борух покачал головой. Тогда Нойманн встал из-за стола и, приблизившись, сел рядом с ним на корточки. Заглянул в глаза, мягко сжал плечи.

— Нет? Почему?

— Здесь страшно, — пробормотал Борух.

Как о многом хотелось рассказать! Про Ансельма и других — тех, которые не оставили на нем живого места, и тех, которые молчали. Про Эберхарда и его тренировки на грани жизни и смерти. Про кладбище у леса. Про Гуго и черного мельника. Про дедушку Арона, маму и папу, и Ривку. Нойманн говорил участливо, но его огромные льдисто-голубые глаза были точь-в-точь как у военных, которые забрали родных Боруха. Он не мог довериться Нойманну, поэтому сказал только:

— Я не хочу умирать.

— Знаешь, — Нойманн ободряюще потер его плечи, — никто не хочет умирать. Ни ты, ни я, ни фройляйн Крюгер, ни другие дети. Мы не знаем, когда придет наш конец, поэтому главное — жить полной жизнью. Здесь и сейчас, понимаешь? Как говорили древние, carpe diem — ловить мгновение. И не бояться.

Он помолчал, глядя в огонь, будто принимал какое-то решение. Борух ждал, готовясь к любому наказанию. Но Нойманн, глубоко вздохнув, вдруг заговорил совсем о другом.

— Ты справедливо упрекнул меня, что я забыл о подарке. А хочешь, я заберу твой страх?

Он спросил так буднично и в то же время серьезно, словно речь шла о насморке. Борух застыл. Он не понимал, что кроется в этих словах и как нужно ответить. Он моргнул, и Нойманн, сочтя это за согласие, прошептал, глядя прямо ему в глаза:

— Хорошо. Тогда слушай меня. Страха больше нет.

Воздух между ними задрожал, стал плотнее. Сначала Борух увидел, как двигаются губы Нойманна, и только потом слова достигли ушей. Звук накатывал постепенно, теплыми волнами. Голос раздавался прямо в голове, на родном языке — и казалось, Борух всегда, с самого рождения, знал эти простые, единственно верные слова.

Страха больше нет.

И его действительно не стало. Страха больше не существовало, не чувствовалось, и даже воспоминания о том, что такое страх, стерлись в одно мгновение. Борух расправил плечи и улыбнулся герру Нойманну. Герр Нойманн протянул ему руку, Борух крепко ее пожал.

Теперь он был способен на что угодно.

Он вернулся в пустую спальню и лег на свою кровать. В последнее время Борух даже не претендовал — сразу шел в чулан. Но только не сегодня. Не после того, какой дар преподнес ему герр Нойманн.

Когда Ансельм, Гюнтер и близнецы вернулись после пятничного кино, Борух уже почти уснул.

— Надо же, кто у нас тут! — воскликнул Ансельм и пошел на него, вытягивая из-за пояса нож.

Борух молча и со всей силы пнул его по руке — нож звякнул и сгинул в темноте. Пока Ансельм его искал, Борух ударил в нос Гюнтера. Близнецы попытались схватить его и скрутить, но Борух, рыча и кусаясь, вырвался и бросился с кулаками сразу на троих. Он пропускал удар за ударом — и колотил в ответ, бесстрашно и яростно, пока его кулаки не стали липкими от крови.