Инженер и Постапокалипсис

— Не бойся меня, — повторил и, желая ободрить его, добавил, — я врач.

С этими словами открыл дверцу, хотя он пытался удержать ее изнутри, но перепуганный пациент резко толкнул меня, сбив с ног, и с безумным криком бросился бежать прочь. Наверно, стоило лучше сказать ему, что сам уже был в таком же положении, как он. Медленно поднявшись, отряхнулся и выглянул в коридор — беглеца уже и след простыл.

«Значит, тут вовсе не один…» — без особой радости подумал, двинувшись дальше.

Откуда-то издалека доносились странные, едва различимые звуки, которые становились отчетливее по мере того, как приближался. Место, в котором оказался, было поистине необычным; чем дольше смотрел по сторонам, тем сильнее убеждался в том, что этой частью корпуса уже очень давно никто не пользовался. Повернув в очередной коридор, наткнулся на надпись, оставленную кем-то на стене:

Добро пожаловать домой…

Почерк был мягким, буквы имели округлую форму, легко читались. Сразу вспомнил того священнослужителя, который однажды исписал религиозными надписями о Полтергейсте дверь в мою комнату, но эта надпись была явно сделана другим человеком. Возле стены на полу были разбросаны чьи-то рисунки, поднял несколько и внимательно осмотрел. На всех были изображены эскизы подвенечных платьев разных фасонов, притом даже простому человеку, не обладающему образованием психолога, было ясно, что рисовались они с большой любовью, упоением и творческим подходом.

Из соседней комнаты доносилось чье-то пение и еще какие-то непонятные мерные звуки. Пройдя чуть дальше, осторожно приоткрыл дверь и зашел в комнату, откуда и было слышно пение. Это помещение представляло собой некий швейный цех, причем достаточно крупный, повсюду были расставлены столы с расположенными на них старыми швейными машинками, ржавыми и покрытыми слоем пыли, как и все вокруг. На полу валялись мотки ниток.

Тихо прошел между рядами и остановился в проходе в следующий цех. За одним из столов спиной ко мне сидел раздетый по пояс широкоплечий человек и строчил что-то на швейной машинке, приятным бархатным голосом напевая слова из известной песни:

— Gi-i-irl… You'll be a woman soon…

Меня он пока что не замечал, потому чувствовал себя абсолютно раскованно. Сразу узнал этого человека по его необычной прическе, которую он каким-то неведомым образом ухитрялся поддерживать тут — мне, к примеру, даже не разрешали самостоятельно бриться, опасаясь, видимо, того, что наложу на себя руки. Это был пациент Джозеф Морган, которого я хорошо знал.

Смотря на эту картину, невольно улыбнулся, впервые за все эти дни испытав именно радость от того, что вижу. Вот, что бывает, если человеку просто найти какое-то дело по душе: пациент спокойно шил, пел песни, пребывая в прекрасном расположении духа, не плакал, не ругался, не испытывал стресс. Мне как врачу было очень приятно даже просто видеть такое, стоял позади него, не смея его отвлекать, и просто с улыбкой разглядывал его незатейливое занятие. А Морган все пел и шил, иногда вытаскивая из-под лапки швейной машины ткань и поднимая ее на свет, чтобы рассмотреть строчку, при этом не зная, что все вижу: «Don't let them make up your mind. Don't you know: girl, you'll be a woman soon… please, come take my hand…»

Постояв так еще некоторое время, решил, что не стоит терять время — был очень рад тому, что встретил хоть кого-то знакомого, пусть этот пациент и выводил меня раньше из себя. Хуже всего было то, что он даже не понимал, что случилось в клинике, не подозревал о нависшей смертельной угрозе. Он не видел вооруженных до зубов оперативников, которые при этом совсем не были обременены излишним состраданием: знал, жизни пациентов тут не стоят ничего, и всех, кого они смогут найти, попросту убьют. Морган был болен, серьезно болен, и он должен был содержаться под ключом, но оставить его здесь — означало обречь на смерть. Решил, что мне нужно спасать его отсюда.

Стараясь не шуметь, чтобы не напугать его, подошел к нему со спины.

— Морган, — улыбнувшись и положив ему руку на плечо, сказал.

Он повернулся в неожиданности ко мне, и увидел ужасные кожные высыпания у него на лице, которые наверняка были вызваны воздействием морфогенетического двигателя. В том отделении, где работал, половина пациентов были такими, тогда еще не мог понять, почему. Сосуды в глазах бедного Моргана полопались, и теперь он смотрел на меня жутким налитым кровью взглядом. Конечно, не стал показывать ему свою реакцию.

— Как твои дела? — мягко продолжил, смотря ему в глаза. — Как ты чувствуешь себя?

— О боже, я не думал, что увижу тебя снова… — проговорил он, изучая меня взволнованным взглядом.

— Со мной все хорошо, не беспокойся, — вздыхая, ответил и покосился на темную ткань, зажатую лапкой швейной машинки, — чем ты здесь занимаешься? Шьешь себе жилетку? Молодец.

— Я надеялся, что ты вернешься, — вставая со своего места и словно не слыша меня, сказал Морган.

Чуть отступил, давая ему возможность выйти из-за стола. Как-то горько очень стало от того, что он так ждал меня, и это притом, что в отделении мы крепко поругались перед тем, как его перевели. Очевидно, даже так остался единственным, кто не мучил его.

— На самом деле случилось кое-что очень нехорошее, Джозеф, — стараясь подбирать слова с крайней осторожностью, чтобы не спровоцировать панику у него, сказал, — нам с тобой нужно уходить отсюда. Сейчас сюда могут прийти сотрудники службы безопасности компании, и нам нельзя попадаться им на глаза. Давай, оставь это все сейчас, и пойдем.

Отошел к стене, осматривая комнату на предмет каких-нибудь полезных вещей, которые могли пригодиться на пути к спасению, конечно, не поворачиваясь спиной к Моргану, не сводившему с меня глаз все это время.

— Я о тебе все время думал, — произнес он, — знаешь, мы очень нехорошо расстались с тобой в прошлый раз, был слишком груб с тобой. Просто злился на тебя. Но потом много думал над всем этим и понял одну очень важную вещь — нужно уметь прощать. Я тебя простил.

Как же приятно было мне слышать такое от пациента, нет, не то, что он простил меня, а то, что он вообще сменил злобу и агрессию на созидательное чувство.

— Очень рад тому, что мы с тобой помирились, а теперь давай, нам нужно идти, — ответил ему.

— Мне не нужно никуда идти, если ты рядом. Теперь нам никто не помешает, мы всегда будем вместе, — он сделал шаг по направлению ко мне и улыбнулся своей широкой улыбкой, — мы ведь созданы друг для друга. Я тебя никому не отдам, буду за тебя бороться до последнего своего вздоха. Теперь ты будешь только моей… дорогая!

— Так, ты опять начинаешь? — с недовольством спросил, но Морган не стал ничего отвечать, набросившись на меня.

Только моя реакция врача, выработанная с годами, помогла мне увернуться от него и схватить его вовремя за руки. Морган остановился, посмотрев мне в глаза.

— Не противься, дорогая, я знаю, как сделать тебя счастливой, — с вожделением, но и одновременно гневом проговорил он, — не бойся, помню, что ты еще ни разу не была с мужчиной. Я буду нежен с тобой. Но… кое-что все-таки должен буду сделать. Для тебя, для нас, — он опустил взгляд вниз, — убрать кое-что лишнее. Вульгарное для женщины.